Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен - Страница 112

• Предыдущая
• 112/126
• Следующая

Четырем сестрам было ясно, что одной из них нужно ехать вместе с матерью для поддержки, она не могла без них обойтись. Здоровье Ольги было еще слабым, и она была необходима дома, чтобы помогать ухаживать за Алексеем. Татьяна должна была взять на себя ведение домашнего хозяйства, даже Гиббс утверждал, что ее «сейчас рассматривают как главу семьи вместо великой княгини Ольги»[1492]. Обсудив все между собой, девушки пришли к выводу, что сопровождать мать и отца должна Мария, а придворный шут Анастасия останется дома «подбадривать всех»[1493]. Оставалась надежда, что недели через три, когда Алексей чуть-чуть окрепнет, они смогут воссоединиться со своими родителями.

Николай и Александра провели большую часть того дня, сидя у кровати Алексея, пока для них упаковывали самое необходимое в дорогу. Татьяна спросила Яковлева: куда их везут – чтобы ее отец предстал перед судом в Москве? Яковлев отверг такую идею, утверждая, что из Москвы ее родителей «непременно увезут в Петроград, а оттуда, через Финляндию, в Швецию, а затем в Норвегию»[1494]. В этот последний вечер все сели обедать за накрытый по всем правилам стол с разложенными у приборов картами меню, так же, как они делали всегда. «Мы провели вечер в горе», – признался Николай в своем дневнике. Александра и девочки часто плакали. Стоицизм Александры совершенно покинул ее, когда она оказалась перед перспективой оставить сына, за которым она так одержимо следила последние тринадцать лет. Позже, когда все сели вместе пить чай перед сном, она появилась, уже взяв себя в руки.

Все они «скрывали свои страдания и старались казаться спокойными, – писал Жильяр. – У всех было чувство, что если кто-нибудь из нас не выдержит, не выдержат и все остальные». «Это было самое скорбное и удручающее чаепитие, на котором мне доводилось присутствовать, – вспоминал Сидней Гиббс, – говорили мало, не пытались делать веселый вид. Было торжественно и трагично, подходящая прелюдия к неизбежной трагедии»[1495]. Много лет спустя он настаивал на том, что «они знали, что это был конец, когда я был с ними» в тот вечер, и хотя вслух это не было произнесено, у всех было невысказанное, но четкое представление о том, что может ждать их впереди[1496].

Николай сохранил свое внешнее железное спокойствие до самого конца, но «оставить остальных детей и Алексея, такого больного, каким он был, и в таких обстоятельствах было более чем трудно, – признавался он в своем дневнике, – конечно, никто не спал в ту ночь»[1497]. В 4 часа утра на следующее утро, 26 апреля, Николай «пожал каждому руку и нашел прощальные слова для каждого, и мы все поцеловали руку императрицы», – вспоминал Гиббс, а потом, закутанные в длинные каракулевые шубы, Александра и Мария пошли за ним к ожидающим тарантасам[1498][1499].

«Они уехали еще затемно, – вспоминал Гиббс, но он побежал за своим фотоаппаратом, – и на длительной экспозиции мне удалось сделать снимок тарантаса, предназначенного для императрицы, хотя снять сам момент отъезда было невозможно»[1500].

Сестры всхлипывали, когда целовались на прощание с отъезжающими. Но только робкая комнатная девушка императрицы Анна Демидова, которая ее сопровождала (кроме нее, с ними ехали Долгоруков, доктор Боткин, камердинер Терентий Чемодуров и лакей Иван Седнев), высказала наконец вслух то, о чем каждый втайне тревожился, но не решался озвучить: «Я так боюсь большевиков, господин Гиббс. Я не знаю, что они могут с нами сделать». Ее испуганное лицо, на которое было «жалко смотреть», стояло перед ним, когда скорбный ряд телег и их конвой из конных красногвардейцев уезжал в холодный серый рассвет[1501].

Татьяна Боткина тоже смотрела им вслед из своего окна в доме Корнилова:

После того как Николая, Александру и Марию увезли в неизвестном направлении, «печаль, как смерть, охватила дом», как вспоминал камердинер Волков. «Раньше всегда была какая-то оживленность, но после отъезда императорской четы мы были подавлены тишиной и одиночеством, охватившими нас»[1503]. «Это чувство было заметно даже у солдат», – записал Кобылинский[1504]. Ольга «плакала ужасно», когда уехали отец и мать, но они с сестрами заставили себя заняться (и отвлечь свои мысли) теми насущными делами, которые поручила им Александра[1505]. Многие из крупных украшений Александры уже были тайно вывезены на хранение в Абалакский или Ивановский монастыри. Оттуда эти украшения должны были передать сторонникам монархии на сбор средств для организации побега. Правда, эти деньги так и не были собраны. Девушки помогали Анне Демидовой и камер-юнгферам Марии Тутельберг и Елизавете Эрсберг «распорядиться лекарствами в соответствии с договоренностью»[1506]. Этой условной фразой Александра обозначала, что необходимо спрятать жемчуг, бриллианты, броши и ожерелья среди одежды, нижнего белья и головных уборов семьи. Камни покрупнее зашивали в матерчатые пуговицы. До предполагаемого отъезда сестер оставалось всего каких-то три недели, и женщины лихорадочно торопились завершить это задание в срок. Работой руководила Татьяна, которая, несмотря на советы оставить драгоценности на хранении в Тобольске, настаивала на точном выполнении распоряжений матери[1507]. Алексей все еще был болен, и было не до уроков. Все были слишком заняты тем, чтобы развлекать его и подбадривать, когда он «в постели метался и стонал от боли, постоянно тоскуя по матери, которая не могла к нему прийти»[1508].

Сначала один из возчиков, который вез их в Тюмень, передал весточку, что семья в безопасности, и только потом, через несколько дней, от них пришли письма. Реки были все еще покрыты льдом, повозки должны были ехать по суше, а дороги были ужасные. «Дорога просто ужасная, замерзшая земля, грязь, снег, вода лошадям по живот», – сообщала позже Мария[1509]. 29 апреля пришло первое письмо, написанное во время их первой ночной остановки в пути на Иевлево. «У Мамы сильно болит сердце от ужасной дороги до Тюмени. Ведь они проехали 200 с чем-то верст (225 км) на лошадях по отвратительной дороге», – писала Татьяна подруге[1510]. Дальше дороги стали получше, и Александра послала телеграмму: «Едем с удобством. Как мальчик? Храни вас Бог»[1511]. Теперь они ехали на поезде, но по-прежнему не знали, куда их везут. «Милая моя, вы, должно быть, знаете, как это ужасно», – написала Ольга Анне Вырубовой, пока они ждали вестей[1512]. И только 3 мая – через неделю после отъезда родителей – дети наконец узнали из телеграммы, что Николай, Александра и Мария были сейчас не в Москве, как все думали, а в Екатеринбурге, в городе на Западном Урале в 354 милях (570 км) к юго-западу от Тобольска. Трем сестрам и брату теперь не оставалось ничего другого, кроме как пережить долгие тревожные дни и дождаться времени, когда можно будет приехать к ним туда.

• Предыдущая
• 112/126
• Следующая