Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Раппапорт Хелен - Страница 58

• Предыдущая
• 58/126
• Следующая

Нет сомнений, что с Алексеем часто было очень трудно справиться, но любовь и сострадательность в его душе всегда в конце концов побеждали. «Часто только по блеску его глаз можно было понять, какое смятение царило в его маленьком сердце»[662]. Когда ему было хорошо, он был полон жизни: живой, смышленый и отважный, и все в окружении радовались при виде его. И все же было что-то щемяще-печальное в этом красивом маленьком мальчике с проникновенным взглядом. Он казался таким одиноким, несмотря на постоянное присутствие его преданного дядьки Деревенько. Он редко бывал в компании других детей, находясь в основном с Деревенько или с доктором Боткиным. Его двоюродные и троюродные братья из императорской родни (с которыми он не всегда ладил) приезжали редко. В основном Алексей был со своими сестрами и воспитателями.

До появления среди преподавателей Пьера Жильяра и Сиднея Гиббса только русские воспитывали Алексея, что само по себе уже ставило его в особое положение по сравнению с сестрами. В результате английский он знал гораздо хуже, чем сестры. Однако благодаря Жильяру, который занял важное место в его жизни, Алексей в конечном итоге стал говорить по-французски лучше, чем девочки[663]. Но у мальчика было так мало связей с внешним миром, что он часто пугался при встрече с незнакомыми людьми. Джеральду Гамильтону, путешественнику, приехавшему в Россию той весной (его тети-немки лично были знакомы с Александрой в Гессене), посчастливилось получить приглашение побывать у императорской семьи в Царском Селе. Когда они пили чай с царицей, которая с удовольствием вспоминала свое детство в Дармштадте, царевич вдруг «вбежал в комнату», но тут же отпрянул, увидев незнакомое лицо Гамильтона. Он казался таким нервным и робким, подумал Гамильтон, а «глаза были необычайно кроткие, почти умоляющие»[664].

Пока по крайней мере Алексей чувствовал себя в добром здравии. Уже некоторое время удавалось обходиться без травм и ушибов, так что Александра начала надеяться, что врачи, возможно, ошибались, считая его болезнь неизлечимой. В том же году, немного ранее, пытаясь объяснить своей золовке Ольге, насколько она полагалась на Григория, Александра наконец вынуждена было признать, что «у бедного малыша та страшная болезнь». Ольга понимала, что Александра «заболела из-за этого и никогда уже полностью не поправится»[665]. Ее невестка была абсолютно уверена, что Григорий был незаменим, настойчиво внушала Ольге Александровне, что «мальчик чувствует себя лучше, когда он рядом с ним или молится за него». Во время их недавнего отдыха в Ливадии Григорий вновь оказал ему помощь, когда у Алексея было «кровоизлияние в почках», как писала Ольгина сестра Ксения, которая также была теперь посвящена в тайну. Послали за Григорием, который поехал в Крым вслед за императорской семьей, и «все прекратилось, когда он пришел!»[666]

Во время долгих и утомительных торжественных мероприятий на Бородинском поле Алексея приветствовали толпы восторженных людей, глубоко взволнованных возможностью увидеть своего царевича так близко. Александра гордилась, что он так хорошо выдержал все физические нагрузки, связанные с этими торжествами. Но беда приключилась снова. Как-то на реке вскоре после приезда в Беловежскую Пущу Алексей неудачно спрыгнул второпях в лодку, не обращая внимания на предостережения Деревенько, и сильно ударился внутренней стороной бедра об уключину[667]. Вскоре с левой стороны в паху появилась боль и отечность, у ребенка поднялась температура.

Прошла неделя или около того, и ему, как показалось, стало полегче. Семья сочла, что он уже вполне поправился, чтобы выдержать поездку до их маленького охотничьего домика в Спале, расположенного в глубине леса. Правда, Алексею еще было тяжело ходить самому, и Деревенько пришлось нести его. Он все еще был бледен и слаб, но Александра отказалась дополнительно вызывать врачей, доверив заботу об Алексее только доктору Боткину. Мальчику не разрешили вместе с сестрами пойти в лес за грибами. Он был недоволен, стал возбужден и непоседлив, и, дабы утихомирить его, 2 октября Александра решила покатать его в экипаже. Грунтовая дорога была очень ухабистой и неровной. Они не успели отъехать далеко, как вдруг Алексей пожаловался на острую боль в бедре. Александра велела немедленно повернуть назад, но пока они добрались до дома, ребенок уже заходился в крике от боли. Его отнесли в спальню в полубессознательном состоянии[668]. От толчка в экипаже отслоилась уже начавшая заживать гематома верхней части бедра, и кровотечение возобновилось.

Немедленно послали за доктором Острогорским в Санкт-Петербург, следом за ним выехал педиатр Алексея доктор Федоров. Но никто не мог успокоить ребенка или унять нестерпимую боль из-за отека, который теперь распространился от паха к животу. 6 октября температура поднялась до 38,9 °С, появилась аритмия. От непроходящей боли Алексея покидали последние силы. Ребенок мог только отчаянно прижимать к себе левую ногу как можно плотнее, пытаясь хоть немного облегчить свои страдания. Доктор Федоров опасался, что может начаться абсцесс и привести к заражению крови и перитониту.

Четыре ночи Александра почти не отходила от постели Алексея, а Ольга и Татьяна сидели возле него по очереди, отказываясь отдохнуть или поесть, лишь слушая, как он, крестясь, снова и снова вскрикивает при каждом приступе боли: «Господи, помилуй меня!» Его истошный крик переходил в хрип, он часто бредил[669]. «Мама, – сказал он как-то, когда боль немного утихла, – не забудь поставить маленький памятник на моей могиле, когда я умру»[670].

В разгар этих событий Пьер Жильяр с ужасом наблюдал, как Николай, Александра и девочки делали героические усилия, стараясь вести себя так, будто все в полном порядке, поскольку они были окружены посетителями: «Одна группа охотников сменяла другую, гостей было больше, чем когда-либо»[671]. Однажды вечером Мария и Анастасия исполняли пару сцен из «Мещанина во дворянстве» Мольера для компании навестивших их польских дворян. Все время выступления Александра сидела с ними, улыбаясь и болтая с железной решимостью, как ни в чем не бывало. Но как только выступление закончилось, она опрометью бросилась наверх, как вспоминал Жильяр, с «рассеянным и полным ужаса выражением лица»[672].

Имея полный дом гостей, которых нужно было возить на охоту, развлекать за завтраком и ужином, Александра и Николай пытались изо всех сил сохранить самообладание, в то время как наверху, скрытый от посторонних глаз, кричал от боли их сын, и крик этот эхом раздавался по коридорам. И все это, как писал Жильяр, в последней отчаянной попытке сохранить в тайне его болезнь.

К 8 октября врачи потеряли надежду, они совершенно ничем не могли помочь страдавшему ребенку. Федоров рассматривал возможность операции по вскрытию отека, чтобы откачать скопившуюся жидкость и ослабить, таким образом, давление на органы брюшной полости, которое причиняло Алексею такую боль. Но от «решительных мер» он быстро отказался, поскольку даже разреза было бы достаточно для того, чтобы ребенок истек кровью[673].

«У меня нет сил, чтобы передать вам то, что я испытываю, – писал доктор Боткин своим детям в тот день. – Я не в состоянии сделать что-либо, только хожу вокруг него… Я не в состоянии думать ни о чем, кроме него и его родителей… Молитесь, дети мои, ежедневно и горячо молитесь за нашего драгоценного наследника»[674].

• Предыдущая
• 58/126
• Следующая