Бросок на Альбион - Торопцев Александр Петрович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/90
- Следующая
Рядом стоял Сивард. Он спокойно смотрел на короля, думал о вечном, о высшей справедливости, которая – как ему казалось – должна была решить исход дела.
– К Годвину перешел еще один отряд! – кто-то вошел в зал.
– Ах, какой я несчастный! – Эдуард с болезненной гримасой упал на королевское кресло, побледнел, свесил голову, испуганно повел глазами, будто в предчувствии эпилептического приступа, и едва слышно – но так, чтобы было слышно! – выдавил: – Ступайте и правьте страной, как вам взбредет на ум! Я – устал.
Какая была сцена! Какой играл артист перед военным советом, перед седым Сивардом! Тот покинул короля, не выдержал – слишком проникновенно играл Эдуард. За графом последовали остальные: вожди Альбиона с гордым видом, нормандцы – с нескрываемым испугом, быстро ускоряя шаг.
Состоялось собрание Витана. Говорить о нем можно стенографически, но лучше – короче, собрание мало отличалось от предыдущего, когда семью Годвина отправили в изгнание, с той лишь разницей, что теперь некоторое преимущество имели сторонники опального графа. Именно так – некоторое преимущество. Именно поэтому графу удалось отстоять старшего сына Свейна, который, впрочем, и не нуждался в оправдании. Он – сильный человек – сам себя приговорил, он душою понял свою ошибку.
Когда-то, еще в раннем в детстве, полюбил Свейн девушку, и она его полюбила. Они долго ждали своего счастья, они его почти дождались. Но вмешались люди (или Время, или что-то, кто-то еще?) и счастье двух любящих сердец рухнуло. Девушку насильно отдали в монастырь. Не спросили, кто, кого и как сильно любит – отдали и не пожалели об этом. Так надо. Она сопротивлялась до последнего, до того момента, как за ней закрылась дверь монастыря. Дверь закрылась, и девушка смирилась. Такие бывают сильные женщины. Они сопротивляются до последнего. Но, проиграв бой со своей собственной судьбой, даже не с любовью, а именно – с судьбой, они остаются – сильными. Так надо. Надо смириться со своей судьбой. Великая сила. Женская.
Но Свейн был всего-навсего мужчиной. Он не мог быть таким сильным, каким могут быть только женщины. Он отыскал ее, «надругался над ней». И сам испугался содеянного, и она испугалась, заболела, умерла, даже в смерти своей не предав судьбу. Так надо.
Свейн не мог забыть ее, забыть свое преступление. Время шло по-разному: то медленно, то быстро. Если быстро оно бежало, думал он о ней чуть реже, но думал, страдал и выхода уже не искал, потому что его не было – ее не было. Если шло время медленно, то так страдал Свейн, что даже родные боялись его вида.
На собрании Витана он не оправдывался, рассказал все, как было. В том месте, где говорил о том, что ее насильно отправили в монастырь, голос невольно слегка возвысился, словно в недоумении: «Как же так, в монастырь и насильно?!» Но голос быстро опустился до грустной ровной высоты. Свейн ничего не просил, он понимал, что Витан не даст ему главного. Его приговорили к изгнанию.
Собрание началось хорошо и закончилось прекрасно для короля Англии. Его врагу не удалось отстоять сына. И, хотя Годвину вернули все отнятое, и он вновь стал помощником (и другом!) короля, Витан почему-то постановил уважить просьбу короля и обязать Годвина выдать двух заложников (сына и внука!) и отправить их к дюку Нормандии!!!
Это была самая великолепная из всех побед Эдуарда Исповедника. Совсем недавно могучий и авторитетнейший граф Сивард говорил на военном совете о том, что даны и саксы стали одним народом, а теперь совет Витана принял решение, совершенно недопустимое с точки зрения логики самого же Сиварда! Причем тут Вильгельм Нормандский? Какое он имеет отношение к внутренним делам английского королевства?! Его подданные – еще собрание Витана не закончилось! – бежали без оглядки к портовым городам, садились на корабли и отправлялись на материк. Здесь, на Альбионе, в их помощи никто не нуждался… Некоторые хронисты, описывая этот замечательный «бег» нормандцев, увлекаются в порыве патриотических чувств и пытаются уверить читателей, что в те дни остров покинули почти все нормандцы. За редким исключением. Но это не так!! Эдуард Исповедник выиграл схватку. Нормандцы в Англии остались. Многие сохранили посты и преимущества. Хотя значительное их число действительно бежало на материк.
Оказавшись в безнадежном положении в тот момент, когда почти вся лондонская рать перешла на сторону Годвина, Эдуард теперь мог праздновать победу, отправив родных Годвина к дюку Нормандии.
Годвин, однако, не считал себя побежденным. И это его в конечном итоге погубило. Даже после собрания Витана он не понял, что бой ведет король. Не поняли этого и многие знатные люди, а те, кто понял, промолчали, не желая портить отношения с Эдуардом. Но почему?! Почему никому на собрании Витана не показалось странным решение отдать заложников Вильгельму.
Может быть, потому что решение не было странным? Обычай брать и давать заложников существовал в тот суровый век чуть ли не во всех уголках земного шара. Ничего странного в решении Витана нет. Есть только одна версия, объясняющая этот факт: Эдуард Исповедник правил страной Англией лишь по своему усмотрению, и никто об этом не догадывался.
Впрочем, дела в семействе Годвина пошли в гору. Эдуард, казалось, забыл о мятеже тестя, внешне был приветлив и добр к нему. Но только внешне! Он был хороший игрок, умел ждать. Он знал наверняка, что дождется того единственного момента, который поставит точку на затянувшемся поединке между ним и Годвином.
И он дождался.
Прошло не более двух лет с тех пор, когда собрание Витана вернуло Годвину и его семье все почести, должности, владения. За это время резко выдвинулся Гарольд. Король все чаще приглашал его к себе, советовался с ним, а, может быть, присматривался к нему. В Вестминстерском дворце всегда было людно: монахи и просители, графы и бароны, торговцы с материка, привозившие на остров редчайшие христианские «ценности», прочий люд постоянно приходил на прием к королю, не скупившемуся на разного рода религиозные дела. Иной раз даже спокойные люди взрывались от негодования, видя, как государственная казна разбазаривается, как король, слепо доверяясь любому пилигриму с материка, отдает ему крупные суммы денег за какой-нибудь амулет.
Однажды король созвал высшую знать на пир. До начала торжества, еще днем, словно бы чувствуя выгодное дельце, в Вестминстерский дворец прибыл торговец с красивым сундуком. В огромной прихожей короля столпился люд. Увидев сундук, один друид спросил у продавца:
– Что это?
– Ценнейшая вещь! – воскликнул проныра-купец. – Я приобрел его по великому случаю всего за три тысячи фунтов серебра и, думаю, король купит его у…
– Крепость на реке Гомбер превратилась в развалину! – запальчиво крикнул сидевший в углу тан. – Воины разбежались, давно не получая жалования, а ты ходишь к королю со своими безделицами.
– В сундуке изображение Бога нашего. Оно защитит страну лучше любой крепости, лучше армии, – упрямо молвил торговец Богом. – Король это знает.
В кабинет Эдуарда прошел Гарольд. Все умолкли, глядя с уважением, а кто-то – со страхом, а торговец – с нескрываемым подобострастием на благородного молодого человека.
У Гарольда было несколько важных дел, он начал с главного:
– Государь мой, – сказал он. – На ремонт крепостных стен Лондона необходимо выделить из казны три тысячи фунтов серебра, на ремонт крепости у реки Гомбер…
– Что ты говоришь! Купец привез из далекого Рима редчайшее изображение Бога нашего Иисуса Христа. Я не могу не купить эту драгоценную вещь.
Дальнейший разговор мало чем интересен. Эдуард, приблизив к себе Гарольда, вел себя с ним точно так же, как и с отцом: изворачивался, прикидывался чуть ли не ребенком, чистым, наивным и добродушным, быстро уставал, если граф упрямо доказывал свою правоту, и – очень часто! – оставлял последнее слово за собой, хотя не всегда высказывал его сам, предоставляя возможность делать это, например, казначею. В тот день три тысячи фунтов серебра перекочевали в карман пронырливого торговца.
- Предыдущая
- 49/90
- Следующая
