Бросок на Альбион - Торопцев Александр Петрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/90
• Следующая

– Самое древнее изображение в мире! – восхищался король. – Великолепный подарок для нового храма! Но как же я устал, как устал. Пора заканчивать дела. Объяви об этом людям.

Под вечер в ворота королевского дворца въехала огромная свита семейства Годвина. Эдуард услышал шум копыт, спросил испуганно графа Мерсии Леофрика:

– Что за войско ворвалось в наш мирный дворец?

– Годвин прибыл. Победитель, – скупо ответил граф, не скрывая раздражения, и добавил: – Он очень хочет показать свою силу.

– А я хочу отдохнуть, – произнес король. – Объяви прибывающим на пир, что я плохо себя чувствую и на пир выйти не смогу.

– Государь мой! – Леофрик хотел возразить повелителю, тот мягко перебил его:

– Я болен. Зачем делать себе и своим подданным плохо? Передай Годвину, что я прошу его и сыновей разделить со мной скромную трапезу.

– Значит, остальные гости… – граф был слишком прямодушным, чтобы понять тонкий психологических ход.

Эдуард выслушал пламенную его реплику о том, как грустно будет пирующим без короля, и тихо сказал:

– Поспеши исполнить мой приказ.

Годвин с сыновьями прибыл к королю в плохом настроении. Лет ему еще было не так много, чтобы называть себя почтенным старцем, но годы, проведенные во дворце, хозяевами которого являлись разные люди, дали о себе знать. И беды сыновей тревожили с виду спокойного Годвина. Он все делал для сыновей, быть может, больше, чем любой отец на земле. Он мечтал, чтобы они сделали в жизни еще больше. Но Свейна приговорили к изгнанию, Тости поражал и пугал отца взрывной, неуправляемой силой. Гарольд, конечно же, радовал своими талантами, но слишком он верил в человечность, в высшую справедливость, что для крупного политического деятеля, как считал Годвин, являлось обузой, Леофрик и Гурт еще не проявили себя ничем, хотя и были не без задатков… Старым выглядел граф Годвин, разбитым. Он устал от бесконечных суетных дел. Отдыхать же ему было некогда, опасно.

В приемном покое, под тяжелым балдахином, стояли два кресла. В них сидели король и граф Годвин. За креслами стояли сыновья. Эдуард, недовольный, раздражительный, приказал словно бы нехотя:

– Вина хочу!

Гарольд подошел к столу, взял кубок, развернулся, понес вино, споткнулся, но – цепкий он был воин! – устоял, не расплескал вино, подал его повелителю. Тости громко усмехнулся. Он ненавидел Гарольда за то, что брат так быстро пошел вверх. В семье рождалась распря. Годвин не хотел этого. Он попытался все превратить в шутку.

– Одна нога помогла другой, – сказал он, скупо улыбаясь. – Так и братья должны помогать друг другу.

Эдуард, казалось, не обращал внимания на все, что делалось рядом. Он спокойно пил вино из кубка, о чем-то думал, уставившись в темное вино. Но он ждал. Он постоянно ждал. Несколько долгих лет. Десять лет. И он дождался, встрепенулся вдруг, повернул голову, посмотрел печальными, набухшими как-то очень быстро глазами на Гарольда и Годвина и с чувством произнес:

– Так бы и мне помогал сейчас бедный Альфред, если бы ты, Годвин, не убил его.

Сердце дрогнуло у доброго Гарольда. Он взглянул на отца. Тот мрачно покраснел, напрягся, задрожал от возмущения.

– Эдуард, ты же знаешь, что я этого не делал. Зачем же ты постоянно обвиняешь меня… – молвил старик.

– Нет у меня любимого брата Альфреда! – король готов был разреветься от горя.

– Пусть подавлюсь я этим куском хлеба, если есть моя вина в гибели твоего брата! – крикнул Годвин – сыновья смотрели на него.

Он поднес ко рту руку и вдруг дернулся, в ужасе уставился на кусок хлеба, тряхнул головой – очень вяло, словно бы в полном бессилии, хотел перевести умоляющий взгляд на детей, не смог и упал на пол. Гарольд был уже около него. Он понимал боль отца. Никто никогда не предъявлял Годвину прямых доказательств его участия в том грязном деле. Но… как часто Гарольд ловил ехидные взгляды врагов отца, как часто подначивали они короля. Тот слушал, слушал – ему, казалось, даже приятно было слушать этот говор злых людей. И ждал. И дождался.

– Божий суд! Бог рассудил нас!! – с этакой философичной грустью изрек король и жестко бросил в пространство: – Унесите его. Я так устал.

Затем Эдуард поднялся с кресла, поставил кубок на стол и пошел плавной, словно тень гения, походкой в свои покои. Ничем не выдал он радости победителя, хотя победа его была полной: Всевышний поверг своей волей, наказал Годвина за тяжкий грех.

Слишком много таких побед одержал король Англии за годы правления…

Поверженный Годвин поднялся с постели так и не смог. Через пять дней он скончался.

Смерть заклятого врага – что может быть радостней для бойца, для политика? Издавна существовала в разных странах поговорка, смысл которой заключался в том, что проблема умирает с человеком. Не стоит отвергать и опровергать эту поговорку. Она родилась не сама по себе. И столь живучей она оказалась неспроста.

«Нет Годвина, не будет такой сильной английская партия», – мог ли так думать Эдуард Исповедник? Конечно же, мог. Но, еще не все жители узнали о кончине графа, а королю уже доложили о том, какие люди посетили семью несчастного и что говорили собравшиеся возле тела Годвина.

Сам Бог рассудил старых врагов, вынес приговор «виновному». О куске хлеба, которым подавился первый советник короля, слух пронесся по Лондону мгновенно. Казалось, люди должны были внять строгому гласу Бога и возненавидеть человека, повинного в гибели несчастного Альфреда. Но нет. Бог даровал людям право думать. И они думали, вспоминали все сделанное Годвином для Англии, для Отечества, смотрели в лицо умершего и повторяли друг другу шепотом:

– Какая добрая улыбка у графа! Умирающие с такой улыбкой не могут быть причастны к убийству. Не могут.

Не могут – и все тут.

Эдуард быстро разгадал смысл упорного шепота: народ остался с Годвином. И не только народ. Старый недруг Годвина граф Мерсии Леофрик, воскликнул, взяв руку покойного:

– Вся жизнь твоя была отдана счастью Англии и ее народа. Мы часто бились с тобой. Но сейчас я плачу… как англичанин.

У тела покойного в тот миг остались только Гарольд, Гурт и Леофрик. Они смотрели на Годвина и скупо молчали. Наконец, Леофрик сказал:

– У тебя, Гарольд, будет много врагов. Ты это знаешь. Знай так же, что я твой друг. Я поддержу перед собранием Витана ходатайство о признании твоих прав на графство Эссекс.

Покойный Годвин улыбался. Он делал все возможное для счастья сыновей. Два могущественных рода Англии заключили безмолвный союз у его тела. И мертвый граф улыбался. Ему было хорошо. Он не знал, что ждет его сыновей, что ждет Англию, и это хорошо, что мертвым не дано знать о делах тех, кто идет вслед за ними по сцене жизни. Иначе Годвин не улыбался бы блаженной улыбкой отправившегося на заслуженный отдых человека.

Пусть мертвые улыбаются. Пусть все мертвые улыбаются. Они имеют на это право. Все. Без исключения. Хотя бы потому, что, кроме Бога, никто из смертных, не знает и никогда не узнает той меры, того критерия, которые позволяют с точностью до бесконечно малой ошибки определить, кто же достоин, а кто не достоин улыбки мертвого.

Никто не знает этой меры и не узнает. И это хорошо – мертвым улыбка к лицу.

Гарольд упал на колени, обнял колени старика Леофрика.

• Предыдущая
• 50/90
• Следующая