Бросок на Альбион - Торопцев Александр Петрович - Страница 65
- Предыдущая
- 65/90
- Следующая
Конунг отправился домой. Чувствовал он себя прекрасно, время на думы и сомнения ушло. Настала прекрасная пора действий. На островах стояли на якорях двести драккаров, много грузовых, больших и малых, судов. Все было готово к широкомасштабному вторжению в Англию.
Харальда Сурового не зря называли еще и «последним морским королем». К моменту его похода сила викингов резко пошла на убыль. По разным причинам. Не о них речь. О Харальде Суровом. Он великолепно подготовился к походу, отдал последние распоряжения. Всех лучших воинов Норвегии собрал – великое дело задумал. Осечки быть не могло. Да, долгую войну с Данией ему выиграть не удалось, хотя он ее и не проиграл. Англию же Харальд был обязан покорить. Все решено. Все продумано. Уверенный в успехе, Харальд взял с собой семью: жену Эллисив, дочерей, Марию и Ингигерд, и сына Олава. Чтобы государство во время похода не оставалось без вождя, Харальд провозгласил конунгом своего сына Магнуса.
По уверенному крупному шагу, по жадному блеску в глазах было ясно, что этот человек жить будет долго, жить хочет долго. Он хотел жить долго, мечтал еще не раз спорить с буйством ветра, с грохотом волн, со всеми врагами и даже другом Халльдором, который накрепко осел в Исландии. Доберется он и до Исландии – не так уж до нее и далеко.
До отплытия оставалась всего одна ночь. Харальд, опытный мореход, по всем признакам определил, что утром подует попутный ветер и в добром расположении духа ушел спать. В норвежском войске было много опытных воинов, моряков. Они тоже догадались, что завтра – начало похода. Но почему-то в ту ночь спалось многим неспокойно. Странно. Харальд был спокоен, а воины его нервничали – еще с вечера. В чем тут дело? Ночь над островами Солундир не буйствовала, вела себя тихо. Ветер едва шевелил уставшую волну, звезды купались в морских глубинах. Казалось, в такую ночь только спать и не думать ни о чем тревожном, тем более после долгого трудового дня, после напряженной работы, которой всегда хватало на пристани, на кораблях. Но нет. Неспокойно спали воины, будто провинились они перед кем-то днем и теперь, хотя бы во сне, пытались оправдаться, повиниться, найти способ загладить свою вину.
Воины ворочались, вздыхали, охали, постанывали, вскрикивали, отмахивались от каких-то врагов, а Харальд Суровый спал безмятежно рядом с милой Эллисив, и ничто не могло нарушить его крепкий сон… А, может быть, крепкую думку? Эллисив, одна из тех немногих женщин всех времен и эпох, которой выпало счастье любить и быть любимой не той яркой, кричащей, крикливой любовью, столь обожаемой поэтами и прочими изнеженными душами, а любовью тихой – на двоих, – невидимой, незамечаемой даже чуткими поэтами. Они любили друг друга, Харальд и Эллисив, жили друг для друга, мечтали об этих сладостных, больше для души, чем для тела минутах, когда всходило над их домом большое, по-юношески стыдливое солнце, и либо Эллисив, либо Харальд (всегда случайно, всегда почему-то) просыпались и с нескрываемым (не от кого было скрывать!) упоением смотрели на спящего – либо Харальда, либо Эллисив. То были удивительные минуты душевного счастья, духовного равновесия, покоя.
Эллисив в рассветной тишине сопела едва слышно, как ребенок, и это детство, вечное в любом живом существе проникало в Харальда, в эти мгновения несурового, и он смотрел на жену с таким восторгом, будто только что, только в этот миг сделал великое для себя открытие – влюбился! Он делал это открытие уже сотни раз, и радостно – выпала человеку большая удача! – смотрел на нее и не думал ни о чем: только об этом ребенке думал, только о нем. Эллисив под взглядом его просыпалась, обнимала мужа, и они долго – пока спал мир – говорили о чем-то, всякий раз о том же. День с его делами врывался в дом конунга Норвегии, и следующую подобную ночь они могли дожидаться неделю, месяц, а то и больше. Но они обязательно дожидались этой ночи, а затем и рассвета. Иногда Эллисив просыпалась первой: она, стараясь не дышать, смотрела на большого, для всех сердитого, а то и грозного, и злого, но сейчас – совсем беспомощного, уже отдохнувшего, но еще не проснувшегося, своего мужа, и ей становилось жаль его, и эта жалость… будила его – он всегда просыпался раньше, чем она могла подумать, чем ей этого хотелось. И был разговор, и было счастье. То счастье, о котором мечтает любая живая душа, пробудившаяся в рассветной тиши ото сна.
В ночь перед отплытием флота на Альбион, Эллисив долго смотрела на Харальда и удивлялась: никогда раньше ей не удавалось так насмотреться на мужа своего, нарадоваться. Ей даже показалось, что он специально «спит», претворяется: так долго он не пробуждался.
Он все же проснулся – они успели пошептаться, очень похожие в эти минуты на странных заговорщиков. Так малыши порою таинственно шепчутся на виду у бабушек-дедушек, и те, в свою очередь, стараются говорить потише, чтобы тайны взрослых не столкнулись с тайнами детей, не помешали друг другу жить в своих радостных мирах. Харальд и Эллисив говорили недолго. В сумме их возраст уже перевалил за сто лет, но в эти краткие минуты душевного сладкого бреда они были детьми, увлеченными своими тайнами, своей жизнью настолько, что звуки мира не пробивались в их души.
А мир был совсем рядом.
Гюрд, воин, спал в ту ночь на корабле конунга. Человеком он слыл уравновешенным, спокойным. Никогда ранее не позволял себе излишеств за пиршественным столом, спал безмятежно и крепко, не подпуская к себе дурные сны. Он и в ту ночь на корабле близ острова Солундир спал отрешенно, тихо, никому не мешая, себе не мешая отдыхать. И вот под утро, еще до первых проблесков света в звездных далях, Гюрд занервничал во сне. Лицо его исказилось в страшной гримасе, он «проснулся», поднялся, посмотрел на остров. Там, на камнях, стояла ростом со скалу великанша. В одной руке она держала нож, обоюдоострый, большой. В другой – огромное корыто. Глаза ее диковатые уставились на корабли конунга. Гюрд, подрагивая от холода, оглядел флот Харальда. На всех кораблях он увидел крупных черных орлов и таких же больших воронов, внимательно смотревших на берег, на великаншу. Та, подняв корыто, сказала злую вису:
«Княжий струг подстерегая», – повторил Гюрд, дрогнул всем телом от ужаса, услышав, как все орлы и вороны вслед за великаншей грубо рыкнули: «Струг подстерегая». Троллиха крутанулась вокруг себя несколько раз, и взмыла в черное небо, откуда в страхе разбежались все звезды, крикнула еще раз вису. Гюрд лег на свое место в надежде, что великанша не увидит его, не убьет, а та, с шумом пролетая над кораблем конунга Харальда, кинула на палубу корыто и дико взвизгнула при этом:
– Предчую сечу!!
И воины ее кровожадные, черные орлы и вороны, гаркнули как по команде:
– Предчую сечу!!
Корыто летело долго. Гюрд, прижимаясь к борту корабля, смотрел на, него и не мог пошевелить пальцем. Он ждал солнца, только оно могло помочь ему. Но солнца не было, лишь черное корыто в черном небе медленно летело на него, беспомощно жавшегося к борту.
– А-ай! – крикнул он и от собственного крика проснулся, мотнул головой, открыл глаза: раннее солнце смотрело на него с удивлением: что ты, человек, бредишь, утро пришло, радуйся.
Никогда ранее Гюрд о своих снах никому не рассказывал – и не было в них ничего интересного. И висы никогда не сочинял он, слишком спокойный был для этого дела, невпечатлительный. Может быть, поэтому в то утро Гюрду поверили все. И легкая дрожь страха пробежала по душам сильных людей. Гюрд видел во сне великаншу, орлов и воронов. Троллиха сказала злобную вису. Плохая примета! Тролли редко говорили висы, они и без них страшны, им висы ни к чему.
- Предыдущая
- 65/90
- Следующая
