Воспоминания необразумившегося молодого человека - Бегбедер Фредерик - Страница 7

• Предыдущая
• 7/13
• Следующая

К счастью, Анна-Мария жила в апартаментах дворца Шварценберг. Я не заставил себя долго упрашивать и принял приглашение. Как все испорченные дети, я делаю вид, будто плюю в суп, а на самом деле у меня все замашки нувориша. Правда, нам пришлось пробираться на цыпочках, чтобы не разбудить ее родителей.

Наше возвращение прошло шито-крыто. Мы шли в ночи, как тени в полутьме. Несмотря на кажущуюся опасность, все эти предосторожности не имели особого смысла.

Все прошло как по маслу, и когда принесли завтрак (опять-таки с маслом), у Анны-Марии оказался новый сосед по комнате. Я был поражен, насколько обрадовались этому факту ее родители, как будто я подцепил засидевшуюся в девках уродину. На самом деле это было не так: Анна-Мария хотя и не была пригожа лицом, зато обладала парой сисек размера 92-С: это была женщина с достоинствами.

Анна-Мария съела две порции взбитой яичницы с трюфелями, ибо я уступил ей свою. Иначе мне пришлось бы делать как они: ковырять яичницу чайной ложечкой. Я удовольствовался стаканом воды, наблюдая, как в нем медленно растворяются две таблетки гуронсана (гуронсан —это кокш для слюнтяев). Анна-Мария включила телик и болтала под него без умолку, а я проклинал себя за хилое телосложение. Не сомневаюсь: она наверняка растреплет своей семейке, какие французы дохлятики и слабаки. Ее папаша будет улыбаться, сидя за столом, и распространяться о воссоединении Германии. От одной этой мысли у меня возникала изжога. Какое счастье, что на мне не было пижамы, а то я чувствовал бы себя Шарлоттой Рэмплинг в «Ночном портье». Очевидно, Австрия разбередила во мне манию преследования. Я начал понимать Томаса Бернхарда, ушедшего в добровольное изгнание.

К четырем пополудни я вернулся обратно в гостиницу к хулиганам. Было жалко смотреть, как они спят вчетвером в двуспальной кровати. По стенам комнаты стекала белесая пена: ребятки игрались с огнетушителями.

Я открыл окно, чтобы выветрить запах угольного ангидрида, выпитого шампанского, «горячей псины» (хот-дога) и холодного пепла. Дневной свет ворвался в комнату. Послышалось недовольное ворчание.

— Подъем! Подъем! — прокричал я, как бригадир моего эскадрона в 120-м железнодорожном полку, в Фонтенбло.

Мы прогулялись по Вене, но уже без вдохновения. В послепраздничных днях нет никакой радости. Все кафешки были закрыты. Что за странная мания у этих народов —не работать по воскресеньям! В Париже по Господним дням все магазины открыты. Вена же представляла собой вымерший город. А может, в честь нашего приезда ввели комендантский час? Жители как будто попрятались за своими ванильно-розовыми ставнями. Возвращение на вокзал было печальным. В сравнении с ним даже бегство французской армии из России — увеселительная прогулка.

Жан-Жорж запутался в литературных цитатах. В потоке невежественных педантичных подробностей он смешивал Цвейга, Фрейда, Музиля, Гитлера и Шницлера. И даже не упомянул о моих любимых австрийцах Гофманстале и Ники Лауда. В одном тем не менее он не ошибался: подобно нам, эти великие люди чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Кто-то из нас, переиначив, процитировал строчки из «Моста Мирабб» Аполлинера («VIENNE la nuit, sonne 1'heure», и т. д.), и у меня начался приступ непроизвольной рвоты. Это было действительно хуже, чем русская кампания 1812 года. По крайней мере тогда гвардия умирала, но не сдавалась…

Вечером мы сели в поезда и разъехались по домам.

Раньше это называлось «млеть». Лично я сказал бы, что «балдел от Анны», ибо надо жить в ногу со временем. Она была моей навязчивой идеей. Не в силах скрывать свои чувства, я поделился ими с Жан-Жоржем, который меня вежливо выслушал. Он даже дал мне несколько советов: никогда не говорить ей «я тебя люблю», никогда не посылать ей любовных писем, которые я строчил круглосуточно, быть всегда чисто выбритым, перестать пить, держать волосы в чистоте, никогда не звонить ей, но всегда, как будто случайно, оказываться там, откуда бы она ни вышла, всегда приятный, забавный, галантный и прилично одетый… и ждать, ждать и еще раз ждать. Решение будет за Анной. Может, это будет чистейшей потерей времени, но другого пути нет.

Каждый мой день начинался оптимистично. Я вставал, чистил зубы, выпивал чашечку кофе, кого-нибудь убивал. Достаточно было посмотреть в окно: в моем переулке было полно никчемных доходяг, которые только и ждали, чтобы я их добил. Я делал вид, будто обеими руками беру ружье, спокойно прицеливался. Не дрогнувшим пальцем нажимал на спусковой крючок.

Марк Мароньс, ужасный серийный убийца, жуткий массовый кровопийца, беспощадный сексуальный маньяк и знаменитый ночной тусовщик: еще один выстрел. Вся полиция сидела у него на хвосте. Научные лаборатории производили анализ его волос. А он разражался сардоническим хохотом. В его стакане бутылочного сидра плавали конфетти. На коробке стирального порошка он прочел: «Талантливо без кипячения». Этого может достичь только стиральный порошок.

Вдруг мне стало безразлично, что я не мастурбирую.

Вдруг мне стало безразлично, что я не принимаю наркотиков.

Вдруг мне стало безразлично, что я не Мик Джаггер.

Вдруг мне стало безразлично, что я не помню наизусть либретто «Богемы».

Вдруг мне стало безразлично, что я не грызу ногти.

Вдруг мне стало безразлично, что я не переспал с Роланом Бартом.

Вдруг мне стало безразлично, что я не смотрю на вас со страниц газет.

Вдруг мне стало безразлично, что я не хожу к парикмахеру.

Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не ем.

Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пью.

Вдруг мне стало безразлично, что я никуда не хожу.

Вдруг мне стало безразлично, что я ничего не пишу.

Вдруг мне стало безразлично, что я не умираю.

Вдруг… Анна.

Мне было смешно видеть собственную восторженность. В конце концов у меня возникло впечатление, будто я иду в ногу со временем. Везде происходят революции, отчего же не во мне? Нам говорили, что наступил Конец Истории. А моя история, наоборот, начиналась заново. Конец Идеологий породил идеологию Конца. Это был культ упадка. Чем хуже конец, тем лучше. Ерунда какая!

Не доверяйте своим идеалам софт, ибо они возбудили во мне желания хард. Мой выход. С дороги, я иду! Нас хотели превратить в безвольных слюнтяев, но в мир ворвалось поколение яростное, сексуальное, бунтующее и влюбленное. Кто сказал, что история никогда не повторяется?

А пока я прилежно столбил свою территорию: Анна не могла и носа высунуть, чтобы не наткнуться при этом на мои два. Шла ли она на выставку? Я уже обменивался шуточками с художником. Усаживалась ли она перед подиумом, чтобы ознакомиться с последними коллекциями мод? Я тут же предлагал ей выпить по бокалу шампанского за кулисами. Летела ли она на Каннский фестиваль? Я оказывался в том же самолете. Я старался как можно меньше мозолить ей глаза и в то же время постоянно маячить где-то поблизости. Вот так, моя жизнь —череда преждевременных эякуляций; мне никогда не удавалось сдержать в себе напор жизни.

Уму непостижимо. Я встретился с Анной случайно на новоселье, справляемом в шумной компании друзей. Было очень поздно, и воздух был насыщен электричеством. Я мгновенно узнал ее и начал дрожать всеми своими членами (включая тот, что посредине). Верите или нет, но, едва увидев меня, она перестала танцевать, медленно подошла, взяла меня за руку и увлекла в одну из спален. Там она еще сильнее сжала мою руку и поцеловала в губы, нежно, как в кино. Три раза. И ушла. Мне вспомнился Жан-Пьер Лео, который спрашивал, не являются ли женщины существами волшебными.

Чем раздумывать, лучше бы я пошел за Анной, но как это сделать? Как бы то ни было, напрасно я обшаривал все закоулки этой квартиры — Анны давно уже след простыл. Я был не в состоянии понять, наяву это произошло или во сне. «О, Господи, сделай так, чтобы это был не сон!» Ужас, каким становишься верующим в такие моменты.

• Предыдущая
• 7/13
• Следующая