Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/78
• Следующая

– Ну так что? – гнул свое Поршень. – Насчет денег-то как решим?

Было совершенно ясно, что у Поршня в голове давно созрели какие-то соображения. И ему не терпелось ими поделиться.

– Что предлагаешь? – спросил Пакля.

– Да я предлагаю все делать без шума и дыма. Стены ломать совсем необязательно. Можно так устроить, что люди сами к нам деньги понесут, а мы будем только чемоданы открывать для бумажек.

– Это как? – недоверчиво ухмыльнулся Пакля. – Какой же дурак деньги нам понесет?

– Понесут, – Поршень произносил слова как бы между прочим, но на самом деле настойчиво обрабатывал Паклю по своему плану. – Если хорошо попросить, то понесут. Тут, видишь, какое дело... Если, к примеру, один раз в магазине дверь поджечь, то второй раз хозяин уже репу почешет.

– А, рэкетировать... – разочарованно вздохнул Пакля. – Да кого тут трясти – вшивоту нашу?

– А почему «тут»? У нас под боком, к примеру, Узловая имеется...

– Узловая?! – Пакля встревожился. И даже пьяненький Пельмень что-то пробурчал. – Так ведь там черные!

– Правильно, – вкрадчиво проговорил Поршень. – Черные всем надоели. Нам только спасибо скажут, если мы их потрясем чуточки.

– Мы? Черных? – растерянно пробормотал Пакля. Так далеко его мечты не заходили никогда. Хотя какая разница – черные, белые?

– Ну? – поощрительно улыбнулся Поршень. – Скажешь, не потянем? Слабо?

– А чо? – пожал плечами Пакля. – Потянем. Не мы ведь трясти будем – близнецы будут.

– Во-от, правильно. Чего бояться-то? Я, к примеру, хочу еще и Терминатора уделать. Давно хочу. Он, сука, меня столько на шарах катал...

– В карты, – понимающе кивнул Пакля. – А что, можно и Терминатора. А Бодуняну скажем, что он теперь нас поить должен.

– Да что тебе Бодунян? – поморщился Поршень. – Забудь! Узловая – она веселей. Тут что – кино да танцы. А там – кабаки, такси, то да се...

Пакля поскреб соломенную макушку. Действительно, Поршень прав. В Зарыбинске и пойти-то с деньгами некуда. Разве только в столовую, где подают бутерброды с маргарином, а вместо салфеток на кассе висит рулон туалетной бумаги. Или в пивнуху-рыгаловку, в которой от грязи стаканы прилипают к столам – не отдерешь.

– Н-да... – обронил он.

– Ты прикинь для себя, – давил Поршень, – приезжаем, заходим в кабак, нас там бесплатно поят, девки – все наши...

– Думаешь, будут за так поить? – сомневался Пакля. – Там черные все-таки.

– Один раз в торец получат – сразу побелеют. И поить будут, и кормить, а еще и лезгинку танцевать на столах. Это обещаю.

Пакля все размышлял. С одной стороны, Поршень – пацан мозговитый, со связями, всегда при делах. Зря говорить не станет. Но с другой – как-то все просто у него получается. Пакля тоже думал, что авторитет будет просто поставить. А в итоге во всем Зарыбинске только «синяки» у палаток его и признали.

– Пельмень! – позвал Пакля. – Просыпайся!

– А? – Пельмень растерянно заморгал.

– Поедешь с нами на Узловую королить?

– Зачем? – насторожился Пельмень и взялся за ухо.

– Чего? Сразу очко жим-жим? Ладно... Мы тебе чего поспокойней найдем. Может, какую-нибудь деревеньку присмотрим.

– Зачем?

– А так... Станешь там феодалом... нет, крепостным помещиком. Хочешь? Какая тебе деревня больше нравится?

– А... не знаю. У меня, вообще, бабка двоюродная в Нижних Козлах живет.

– О-о! То, что надо! Назовем деревню Нижние Пельмени. «Селедок» в пруд выпустишь, крестьян станешь угнетать, и вообще, все такое... Иди, вина налью.

Пакля и Поршень весело расхохотались. «Анапа» немного разбавила думы и тревоги, которые давили сегодня Паклю. Будущее опять показалось легким, сияющим, будто улица после дождя. И идеи Поршня выглядели куда заманчивее, чем на сухой желудок.

– У нас будет вроде секретного общества, – мечтательно проговорил Пакля, откидываясь на бетонную перегородку. – Чтоб никто не знал про нас, но все боялись. Надо как-то нас назвать.

– «Три Пэ», – неожиданно подал голос Пельмень.

– Почему «три Пэ»?

– Потому что Пакля, Пельмень, Поршень. «Три Пэ».

– Не-а, – покачал головой Поршень. – «Три Пэ» нельзя. Слишком на триппер похоже.

– Это да, – согласился Пакля. – А тогда... а давайте – «Гром».

– А почему «Гром»?

– А помнишь, все с грома началось? Когда самолет с близнецами сбили, помнишь?

– «Гром», – повторил Поршень. – Нет, лучше уж не так. Лучше – «Громовержец».

– О, точно! – обрадовался Пакля. – Общество «Громовержец». Класс!

– И не общество, – продолжал размышлять Поршень. – Общество – это у инвалидов. А у нас будет... – Отряд! – осенило Паклю.

– Да какой отряд... Нет. У нас будет – синдикат. Синдикат «Громовержец».

– Класс! – восхитился Пакля. У него даже сердце защемило от какой-то гордости. Синдикат – в этом слове заключалось нечто особенное. В нем был и запах сигар, и колыхание тяжелых портьер в ресторане, и черный блеск автомобилей, и взгляды гордых женщин, и тяжесть пистолетов в потайных карманах. Синдикат! Пакля торопливо наполнил стаканы.

Поршень, конечно, в мыслях посмеивался над детсадовскими потехами своих придурковатых приятелей. Детям, насколько он помнил, вообще свойственно создавать всяческие тайные союзы, вырезать для них печати из ластиков, составлять клятвы и уставы, скрепляя их кровью из наколотого пальца, копать тайники и прятать в них всякую ерунду... Да и у взрослых эта черта не всегда проходит. Бывает, кто-нибудь так и светится от гордости, когда говорит, что давал подписку, устраиваясь грузчиком на какой-нибудь режимный завод.

Поршень, в отличие от Пакли, был не по возрасту серьезен. Дешевые эффекты мало его интересовали. Он подыгрывал Пакле лишь потому, что так было надо для дела.

– Ну так что? – спросил он, чуть отхлебнув «Анапы». – Когда первую операцию будем проводить?

– Ты про Узловую? – вмиг посерьезнел Пакля. – Наверно, отдохнем еще денек-другой. Пока деньги есть. И можно попробовать...

– Не можно, а нужно! – веско проговорил Поршень. – И не пробовать, а делать.

– За синдикат! – Пакля поднял стакан. – Пельмень, не спи! Неси задницу сюда, выпей за удачу.

Пельмень выпил, с трудом подавив тошноту. Он стал членом синдиката не по своей воле, не успев даже ничего толком понять. Ему жутко все это не нравилось. Раньше Пакля все твердил про деньги, икру и баб. Вместо этого – мерзкое вино с осадком, дешевая колбаса и килька в томате. Сплошные разочарования.

Да еще какие-то кошмарные операции впереди. Пельмень искал способ спрятаться от всего этого, вычеркнуть себя и из списков синдиката, и из всех грандиозных планов Пакли. Но он уже мало что решал даже в своей жизни.

Раз в две недели старуха Ильинична, какова бы ни была погода и внутреннее самочувствие, посещала районный отдел милиции. Каждый второй четверг она надевала синий жакет с черным кантом и шла в приемную Дутова. Если надо, высиживала очередь, но неизменно появлялась перед начальником отдела.

Ради этого она бросала все дела, отменяла встречи, оставляла недомытые полы и недоваренную похлебку. Она могла, завертевшись, пропустить, например, очередную серию по телевизору, но визитов к Дутову не пропускала никогда. Она садилась перед ним и, глядя ему прямо в глаза, приступала к докладу.

Ильинична была маленькая, худая, жилистая и очень сильная во многих отношениях баба. Лицо у нее было серым, неприметным, словно покрытым слоем пыли. Но глаза на нем сверкали, как зенитные прожектора.

Жакет с кантом делал ее похожей то ли на гардеробщицу, то ли на гостиничную администраторшу – то есть лицо официальное, наделенное полномочиями. В таком строгом виде она садилась перед начальником милиции и скрупулезно доносила о всех нарушениях порядка и законности, свидетелем которой она стала.

Ильинична сдавала всех: соседей, знакомых, родственников. Дутов по четвергам узнавал подробнейшие сведения о том, кто подрался с тещей, кто возил левак на казенной машине, кто травил в Подгорке рыбу борной кислотой, чтоб поменять на самогон.

• Предыдущая
• 40/78
• Следующая