Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/78
- Следующая
И все бы ничего, но старуха придирчиво следила за тем, чтобы ее информация шла в дело, а не просто принималась к сведению. Если после ее сигнала к нарушителю не приходил хотя бы участковый, она доставала из буфета ручку, перемотанную пластырем, вырывала пожелтевший лист из общей тетради и садилась сочинять жалобу в областные структуры.
Ильнична рассуждала здраво: если человек, к примеру, напился и съездил по физиономии жене, его нужно наказать. А если власть игнорирует сообщения граждан, то такую власть саму нужно наказывать.
Очередной четверг был осенен для Дутова утомительной зубной болью, которая началась до рассвета и не дала майору выспаться. После обеда он с кислым лицом сидел в кабинете, чертил загадочные знаки на бумаге и выслушивал Ильиничну, которая неутомимо исполняла свой гражданский долг.
– ...Я специально подглядела – оне поросям в корыто хлеб сыплють, – вполголоса докладывала старуха. – Где такие деньги, чтоб поросям хлеб давать? А вот где – ихняя сноха вечером на пекарне убирается. Значит, воруеть! Мож оне будуть говорить, хлеб плохой. А хыть и плохой – хлеб же...
Дутову неприятно было смотреть в темное сердитое лицо старухи, и он отвернулся к окну. На подоконнике стоял сувенир, подаренный начальником соседнего райотдела. Маленькая скульптурная группа: два полосатых зэка пьют пиво за столиком, а милиционер в генеральских штанах им прислуживает с полотенцем на руке.
Подобные шедевры лепили из хлеба заключенные в колонии. Забавные фигурки раскрашивались гуашью и лакировались. Знала бы Ильинична, что и на такое непотребство хлеб переводится... Хотя Дутов слышал, будто эти хлебные скульптуры покупают иностранцы, большие деньги отдают. Где б найти таких иностранцев...
– ...И вот еще: к Копейкиным за солью заходила давеча, – говорила старуха. – А Егор, зять, он так – фырсь от стены! Гляжу – там счетчик лектрический! И проволоки торчать! Это ж он, гадина, чегой-то закручивал, чтоб за свет не платить! А если до пожара докрутится?
Дутов слушал с отвращением, но ничем не мог возразить. Ильиничну в городе побаивались, особенно на Париже, где она жила. Предпочитали не связываться – кому охота? И сам Дутов ее побаивался.
А старухе только того и надо. Она про себя думала: «Пусть я старая и маленькая, но уважить себя заставлю». И заставляла. Все знали ее как специалистку по мелким неприятностям, вот и старались обходить стороной, словно кусачую собачонку.
Вот и сейчас – с каким удовольствием Дутов выставил бы старуху вон! А вот нельзя. Чуть что не так – начнет склочничать, писать кляузы, жаловаться, что милиция и сама не работает, и сигналы от граждан не принимает. И пожалуйста – вот тебе еще одна мелкая неприятность...
Приходилось слушать, кивать, терпеть и делать вид, что все очень серьезно, что разделяешь старухино негодование и готов тотчас действовать...
– Молодой-то совсем от рук отбился, – слышался мстительный голос старухи. – Раньше – парень как парень. А щас каждый день пьяный. Все куда-то ходить, ходить... Домой – за полночь. А вчера с дружками орать стали песни, никакой возможности спать...
– Кто? – вяло спросил Дутов, отвлекаясь от своих дум и изнуряющей зубной боли. – О ком разговор?
– Да младший, – терпеливо пояснила старуха. – Зинкин сын.
– Паклаковой Зинки? – уточнил Дутов. Паклю он еще не знал. Пакля по-серьезному не попадался. – Так... И что?
– Я ж говорю! Разболтался совсем парень. Пьяный ночью ходить. Песни ореть. Вино сумками носить... Где такие деньги?
– Ага, – сказал Дутов и проставил загадочный знак на бумаге.
Моментально в его голове созрел нехитрый план. Послать участкового. Собрать жалобы с соседей. Составить протокольчик. Указать на недопустимость антиобщественного поведения. Одним словом, пустить все по накатанной колее. И вот: с одной стороны старуха успокоится на ближайшие две недели. С другой – лишний плюсик в актив райотдела. Пусть незначительный, но в отчетности не помешает.
– Ладно, Ильинишна, – сказал он, вставая и намекая на окончание разговора. – Будем принимать меры. Придет от нас человек – ты все ему расскажешь.
– Вот, вот! – обрадовалась старуха. – Кто придеть-то? Аркашка опять?
– Да, Аркадий Михалыч. Участковый, ты его знаешь.
– Скоро ждать?
– Ну... завтра. Может, через пару дней. Скоро.
Ильинична, уходя домой, словно на крыльях летела. «Кто после этого скажет, – думала она, – что я дряхлая и никчемная? Никто не скажет. Маленькая я, а столько во мне характера!»
«Маленькая ты, – думал в свою очередь Дутов, – а сколько ж от тебя вони...»
Вот уже второе утро Кирилл просыпался с чувством горечи и потери. Он до сих пор переживал из-за того разговора на повышенных тонах, который произошел с Машкой в ночном лесу. Он клял себя последними словами, что сорвался, но было поздно.
Может быть, сдали нервы, может, слишком много проблем и неприятностей свалилось на голову за последнее время... В любом случае, как считал Кирилл, он безнадежно упал в глазах Машки. И никогда больше она не скажет ему, что он надежный. Это было горько и обидно.
А все так хорошо начиналось! Разве мог Кирилл раньше помыслить, что у него с Машкой будут какие-то общие тайны, общие дела? Да еще какие дела! Он помнил, как шли они вместе по темному саду, держась за руки, как помогали друг другу, спасаясь от кошмарного чудовища. И ничего не боялся Кирилл в те минуты, пока Машка была рядом. Что угодно был готов сделать, лишь бы уберечь ее, помочь, защитить.
А чем все кончилось? Распустил сопли, разорался, накинулся на девчонку. Словно затмение какое-то нашло.
Теперь это паскудное затмение развеялось. Теперь Кирилл с радостью побежал бы с Машкой хоть на край света, без раздумий бросился бы в бой с сотней коров-мутантов. Да только она сама сказала – не нужно ничего. Наверно, разочаровалась.
Кирилл заметил, что волнуется, думая о ней. И думает, пожалуй, слишком часто. И все время представляет ее перед глазами: то собранную и серьезную, то растерянную, испуганную, слабую. И снова жутко хотелось защитить ее, обнять, утешить...
Кирилл все пытался вспомнить волшебные секунды на крыше будки, когда Машка обняла его. Он в той горячке даже не обратил внимания, даже не смог запомнить – как это было. И все пытался вернуть в память – как касается лицом ее лица, как гладит ее волосы.
Он думал, как классно было бы сейчас зайти к ней домой, поставить в угол оружие, неторопливо и серьезно что-нибудь обсудить. Вот это жизнь! Не то, что торчать на Гимназии и зевать от скуки, слушая, как кто-то кому-то собирается дать в рожу. Или уже дал. Или сам получил.
И вроде можно зайти. Вроде даже есть о чем поговорить. Но какое-то странное чувство не пускало. Казалось, что-то пролегло между ним и Машкой. Ну придешь... Привет – привет. А дальше?
Между тем, дома на антресоли все еще лежала полупустая жестяная коробка и ждала, когда в нее положат недостающую сумму. Кирилл уже понял, что ждать какой-то счастливой случайности не стоит. Никакой удачи не подвернется, если только сам не пошевелишься.
Кирилл сегодня направлялся к одному школьному товарищу. Еще в начале лета тот предлагал подработать на шиномонтажке, что стояла на трассе в десятке километров от города. В тот раз Кирилл отказался – в любой момент могла прийти повестка из военкомата – какая тут работа? И вообще, хотелось погулять напоследок.
Деньги там обещали не ахти какие, но если работать много, часов по двенадцать, если экономить, не покупать пиво и сигареты с фильтром... если, конечно, там еще осталось место. Сплошные «если». Мизерный шанс, за который приходится хвататься.
Погруженный в эти и другие размышления, Кирилл почти не смотрел по сторонам. Его приятель жил на одной из окраин, недалеко от Промзавода. Путь пролегал через пустынные и довольно унылые места.
Под мышкой Кирилл держал Машкин перфотрон, завернутый в полиэтиленовый пакет. Уже второй день он таскался с этой штукой и чувствовал себя довольно глупо. Перфотрон совсем не был похож на оружие в привычном понимании. Он был почти весь пластмассовый, легкий, словно пустой. И маленький, хотя и не настолько, чтобы спрятать в кармане. Игрушечный автоматик, да и только.
- Предыдущая
- 41/78
- Следующая
