Живи с молнией - Уилсон Митчел - Страница 3

• Предыдущая
• 3/141
• Следующая

Эрик глядел на него в полном недоумении. Он был уверен, что не так понял профессора.

– Не знаю, – искренне ответил он. – Мне никогда и в голову не приходило искать другую профессию. Да и чем же, в конце концов, можно еще заниматься!

Фокс пожал плечами. Жаль, подумал он, но, видимо, тут уж ничего не поделаешь.

– Оставим это. Не забудьте, пожалуйста, сообщить мисс Прескотт свой адрес. Советую вам устроиться где-нибудь поблизости, может быть, даже в общежитии для аспирантов. Аванс будет выслан вам по почте.

– О, я могу подождать, профессор Фокс.

– Уж так здесь заведено. – Он встал и протянул руку. – Очень рад, что вы заглянули ко мне.

– Я слишком много болтал, – сказал Эрик. – Я право, не собирался, сэр. Как-то само собой вышло.

Фокс только покачал головой и, положив руку молодому человеку на плечо, проводил его до двери. Он подумал, что из этой беседы можно будет сделать забавную историю и при случае посмешить друзей, но через секунду понял, что никогда и никому не станет о ней рассказывать. Нельзя рассказать об этой встрече, не превратив ее в шутку, а вышучивать услышанное он тоже не мог, потому что юноша говорил ему о чем-то очень сокровенном. Фокс чувствовал себя так, словно ребенок вручил ему какую-то крошечную безделушку, которая для него дороже всего на свете, и он, Фокс, должен, хранить ее как можно бережнее, чтобы оправдать оказанное ему доверие.

В приемной Эрик получил от секретарши три ключа: один от аспирантской комнаты, другой от преподавательского лифта и третий от входной двери физического факультета. За ключи ему пришлось заплатить какую-то мелочь. Но когда он вышел из здания, позванивая ключами в кармане, ему казалось, что они из чистого золота, а звон их возвещает каждому прохожему, что он – Эрик Горин – стал наконец тем, чем всегда мечтал стать, – настоящим ученым-физиком.

Профессор Б.Сэмпсон Уайт отнесся к Эрику Горину гораздо проще, чем Фокс. Уайт торопился поскорее окончить работу над своим прибором, чтобы уехать на побережье и пробыть там хоть две недели до начала осеннего семестра. Он работал один в большом пустынном здании, наслаждаясь ощущением покоя и полной обособленности, и сначала не обратил никакого внимания на молодого человека, который остановился на пороге, наблюдая за его работой. Уайт подумал, что это какой-нибудь случайный посетитель, который, заблудившись в пустом здании, нечаянно забрел сюда и сейчас уйдет. Он снял со стены кислородную горелку, приоткрыл немного газовый кран и зажег газ – вспыхнул венчик желтого пламени, – затем прибавил еще газа и кислорода, и гудящее пламя вырвалось длинным голубым языком.

Накануне вечером Уайт обнаружил трещину в системе стеклянных насосов и решил запаять ее, пока трещина не поползла дальше. Некоторое время он медленно и осторожно водил перед собою ослепительным пламенем паяльной лампы, затем снял защитные очки. Когда в глазах его исчезли темные пятна, он увидел, что юноша все еще стоит в дверях, спокойно опершись о притолоку. Казалось, он даже не сознавал, что ведет себя бесцеремонно. Он спокойно и сосредоточенно наблюдал за работой профессора, и, если у него и были какие-то глубокомысленные замечания, он держал их про себя.

– Вам тут не жарко? – резко спросил Уайт.

– О нет, ничего, – ответил юноша.

Уайту давно перевалило за сорок. У него было заметное брюшко, мелкие правильные черты лица и преждевременная седина в волосах. Красивое лицо и буква «Б», первая буква его имени, сыграли немалую роль в формировании его характера. Буква «Б» означала Биверли – явно девичье имя, как считают все мальчики. Чтобы отвлечь внимание от своего слишком хорошенького личика, он научился показывать фокусы, а для пущего отвода глаз усвоил грубовато-резкую манеру речи.

Он упорно, но без всякого вдохновения работал над исследованием свойств жидкостей. Он никогда не смог бы получить Нобелевскую премию и даже не мечтал об этом – честолюбие его не мучило. Грубоватый тон так и сохранился у него на всю жизнь: зная, что это просто привычка, он считал, что и другие должны сразу понимать это. Жизнь профессору представлялась довольно простой, потому что всех людей на свете, кроме жены и нескольких верных друзей, он считал дураками, и что бы ни происходило, виною всему были они, а он был ни при чем.

Ему нужно было запаять еще два стеклянных прибора, и, бросив быстрый взгляд на непрошеного посетителя, он снова взялся за кислородную горелку, забыв, что темные очки лишают его лицо всякого выражения.

Эрик очутился здесь по весьма простой причине. Ключи, полученные от секретарши, казалось, шевелились у него в кармане, как живые, и он не мог удержаться от искушения испробовать их. На другой день после разговора с Фоксом он приехал в университетский городок, договорился о комнате в общежитии для аспирантов и сейчас же отправился в пустовавшее пока здание физического факультета. Массивная входная дверь была широко распахнута навстречу августовскому утру. Вокруг не было ни души, но Эрик, пробуя свой первый ключ, принял небрежный вид, чтобы никто не догадался о переполнявшей его жгучей радости и гордости. Ключ легко повернулся в замке. Теперь все здание принадлежало ему. Он улыбнулся.

Второй ключ – от лифта для педагогического персонала. Лифтер у студенческого лифта предложил Эрику поднять его на любой этаж, но Эрик не пожелал отказаться от своих привилегий, и лифтер подробно объяснил ему, как пользоваться лифтом. Эрик открыл дверцу собственным ключом и нажал кнопку самого верхнего этажа. Первый раз в жизни он имел дело с автоматическим лифтом, и чем выше он поднимался, тем сильнее охватывал его страх. Ему казалось, что кабина вот-вот ударится о верх шахты, трос порвется и он погибнет ужасной, преждевременной смертью; Но вот лифт замедлил ход, и Эрик вышел на семнадцатом этаже, словно высадившись на необитаемом острове. Второй ключ, без сомнения, обладал волшебной силой. Теперь Эрику принадлежали все этажи этого здания.

Двери лабораторий, кабинетов и аудиторий были заперты. Эрик решил спуститься пешком на третий этаж, где находилась аспирантская комната. Но на пятом этаже, как раз против лестницы, дверь какой-то лаборатории была настежь открыта, он заглянул туда и впервые в жизни увидел аппаратуру для научных исследований.

В лаборатории стоял полумрак – окна были завешены от солнца.

Вдруг Эрик вздрогнул: в полутьме раздалось пронзительное шипение и вспыхнул сноп ровного голубого пламени. Эрик узнал хоковскую кислородную горелку, употребляемую для запайки стекла. Затем появился обнаженный до пояса человек с седой головой, в темных очках, повернулся к Эрику спиной, и гудящее пламя стало лизать одну из стеклянных спиралей, подымавшихся вверх от самого пола.

Прибор, стоявший на полу посреди комнаты, был вышиной в половину человеческого роста и походил на замысловатое нагромождение лома. На бетонных цоколях стояли латунные камеры емкостью в галлон, с круглыми стеклянными окошками. Они соединялись между собою стержнями. Тут же виднелась простая деревянная доска со множеством вделанных в нее циферблатов. Целые связки проводов ползли вверх и вниз по опорным стойкам, и из этого хаоса то тут, то там проглядывали изогнутые стеклянные трубки диаметром чуть побольше дюйма; стальные пластины были скреплены болтами с латунью и угловым железом, и все вместе имело какой-то незавершенный вид.

Уайт окончил спайку стекла и снял темные очки. Проклятый мальчишка все еще торчал в дверях с таким безмятежно-самоуверенным видом, с выражением такой готовности восхищаться и помочь своим советом, что Уайта стал вдруг разбирать смех.

– Эй, вы, – сказал он с добродушной грубоватостью. – Что вам тут нужно?

– Ничего, сэр. Я просто смотрю.

– А откуда вы взялись?

– Я новый аспирант. Моя фамилия Горин.

– Неужели? – Уайт повесил горелку на стену; в голосе его слышалась такая ирония, что Эрик сразу почувствовал себя маленьким и ничтожным, словно его тоже повесили на маленький гвоздик рядом с этой горелкой. – А я – старый профессор, Сэмпсон Уайт.

• Предыдущая
• 3/141
• Следующая