Запретная Магия - Уэллс Энгус - Страница 78

• Предыдущая
• 78/124
• Следующая

Колдун передал Брахту поводья, подошел к воде, наклонился и сунул руки в ил, из которого слепил ком. Спокойно направляясь назад, он словно приглаживал его, лепя нечто, похожее на фигуру человека. Выйдя на сухую дорогу, он поставил свое произведение на землю, продолжая лепить. Приближающиеся всадники скрылись за кустарником, но колдун не торопился. Сидя на корточках около фигурки, он плюнул ей в лицо и растер слюну. Затем вытащил из складок халата маленький кинжал, уколол себе большой палец и выдавил на куклу капельку крови. Ломаными ногтями он начертил что-то наподобие глаз и рта, а затем вставил веточку в то, что было правой рукой куклы. Затем произнес заклинание, и красный камень, висевший на шее Каландрилла, начал сверкать, и он почувствовал уже знакомый запах миндаля. Аномиус выпрямился, вытер руки о халат и с улыбкой посмотрел на своих недоверчивых попутчиков.

— Смотрите, — он указал на фигурку.

Огонь, вырвавшийся из его пальцев, обволок куклу; мокрая глина мгновенно высохла и затвердела. Лошади попятились, прядая ушами и вращая глазами, и на какое-то мгновенье внимание Каландрилла было отвлечено. Он как мог успокоил своего чалого, крепко держа его под уздцы, а когда опять посмотрел на маленькую глиняную фигурку, маленькой ее назвать уже было нельзя. Она росла прямо на глазах, удлиняясь и утолщаясь; хворостинка, торчавшая у нее в руке, тоже увеличивалась. Вот он уже достиг размеров ребенка, а вот уже и подростка, а затем взрослого человека, но все еще продолжал расти. Затем фигура села с прямой спиной, с которой отваливались ошметки сухой глины; черточки, обозначавшие глаза, превратились в глубокие впадины, горевшие дьявольским огнем; хворостинка стала настоящей дубиной. Аномиус что-то произнес, и существо встало, поначалу очень неуклюже, переваливаясь с ноги на ногу и размахивая руками, все еще продолжая расти. Теперь это был массивный красноглазый голем — больше Сафомана, возвышавшийся, как башня, над напуганными лошадьми. Дубина, в которую превратилась хворостинка, была теперь такой, что нормальный человек не смог бы ее поднять. Великан сделал шаг, потом другой, словно пробуя, может ли он ходить, и распорол огромной дубиной воздух. С другой стороны реки на них в ужасе смотрел паромщик. Дико закричав, он со всех ног бросился к таверне. Голем услышал его, повернул круглую голову и уставился на другой берег, не обращая внимания на слепящие от солнца переливы воды. Он поднял дубину и с нечленораздельным криком, не человеческим и не животным, вырвавшимся из разверстой дыры вместо рта, со всей силы долбанул ею по воде, подняв целый фонтан серебристых брызг.

Аномиус опять что-то произнес на языке, недоступном человеческой гортани, существо перестало рычать и повернулось к нему лицом. Лошади испуганно ржали, и колдун жестом приказал Брахту и Каландриллу увести их подальше, а сам пальцем поманил голема. Каландрилл и Брахт, не спуская ошарашенного взгляда с чудища, отвели лошадей под прикрытие кустарника. На пригорке с другой стороны реки показались несшиеся во весь опор люди Сафомана. Аномиус отвел чудище под массивный кипарис, и коричневая голова его коснулась нижних веток. Чудище перестало расти, и колдун склонил, как аист, голову, заглядывая в горящие глаза и что-то тихо бормоча. Голем, издав хрюкающий звук, повернулся к реке с поднятой вверх дубиной.

— Здесь нам делать больше нечего. — Колдун бросил прощальный ласковый взгляд на свое творение и подошел к Брахту и Каландриллу. — Мимо него они не пройдут.

Он взял поводья из подрагивающей руки кернийца и забрался на сивого мерина. Каландрилл и Брахт вскочили на коней и пропустили Аномиуса вперед по дороге, идущей через лес.

— Их там два или три десятка, — сказал Брахт. — Ты уверен, что ни один не пройдет мимо… этого?

Аномиус весело ухмыльнулся.

— Сколько может зараз взять на борт паром? Человек шесть, не больше. Моя маленькая куколка разберется со всеми. К тому же я сомневаюсь, чтобы они предприняли больше одной попытки. Но если они отважатся… — Он опять рассмеялся. — Что ж, тогда он будет расправляться с ними по шестеркам. Верьте мне, друзья. Вы скачете в компании величайшего мага Кандахара. Я жалею только о том, что у нас нет времени полюбоваться его работой. Прекрасное творение, вы не находите?

Ответа не последовало, и колдун усмехнулся, продолжая подстегивать сивого мерина, трусившего по широкой дороге. По обеим сторонам стеной возвышались деревья; дубы, березы и ясени раскидывали ветви над их головой, отбрасывая на дорогу пятнистые тени. Здесь было тенисто, и лишь изредка они въезжали в яркие полоски света. По краям дороги рос роскошный папоротник; трава была сочной и густой, а воздух напоен сладкими запахами и наполнен гомоном птиц; то тут, то там мелькали хвосты оленей и зайцев, а из-за кустов на них настороженно поглядывали хищники. Всадники ехали все утро споро и молча и наконец остановились там, где ручей делил дорогу надвое. Камни вдоль ручья были зелеными от мха. Лягушки попрыгали в воду, когда они подвели лошадей к ручью на водопой, а большекрылая цапля запричитала и, тяжело взмахивая крыльями, полетела вниз по ручью в поисках более уединенного места для охоты.

Они расположились на отдых — перекусили фруктами и сыром с постоялого двора и наполнили фляги водой, пока лошади щипали траву вдоль ручья; когда солнце поднялось прямо над головой, они продолжили путь — здесь, ближе к югу, лето уже вовсю вступило в свои права.

Ехать здесь было намного легче, чем в Файне, где по дороге из Мхерут'йи до Кешам-Ваджа иссушающий гахин и одуряющая жара изматывали их. То и дело им попадались ручьи и лужайки. Несколько раз впереди по дороге они видели оленей, которые стрелой уносились в чащу, и Брахт пообещал им свежей оленины, если Аномиус отпустит его поохотиться.

Каландрилл, полностью доверившись острому глазу Брахта, размышлял о колдуне. Создание голема убедило его в том, что силы колдуна полностью восстановились. Когда же они сделают привал, он не преминет наложить на них чары, дабы обезопасить себя. Так что, с одной стороны, бежать невозможно, с другой — Аномиус пока им нужен. Но, рано или поздно, надо будет во что бы то ни стало избавиться от него. И сделать это нужно до того, как они доберутся до Тезин-Дара. Если они приведут его в затерянный город, то он захватит «Заветную книгу». И тогда поймет, что все разговоры о колдовской книге — это фикция; и от этой мысли Каландриллу становилось так же страшно, как и от той, что книгой завладеет Азумандиас. Он чувствовал, что Азумандиас и Аномиус принадлежат к одному и тому же типу людей — один из них пока еще был для него загадкой, но вот второй уже не раз доказал им свою безграничную жестокость. Под его напускной веселостью, под непритязательной внешностью скрывался стальной эгоизм, железная воля колдуна, пожелавшего стать хозяином Кандахара. Он предал Сафомана эк'Хеннема, безжалостно разделался с людьми, которых хорошо знал, и все потому, что поверил в их рассказы о колдовской книге, поверил в то, что обладание ею даст ему безграничную власть. Если только книга попадет к нему в руки, чувствовал Каландрилл, он, скорее всего, пойдет по пути Азумандиаса и постарается пробудить Безумного бога. И разрушит мир. Каландрилл считал, что он не совсем в своем уме и его во что бы то ни стало надо оставить позади. Или уничтожить.

Эта мысль звенела у него в ушах, как колокол: Аномиуса надо уничтожить.

Он похолодел — как он изменился, если без содрогания думает об убийстве! Аномиус тоже это почувствовал, но вчера Каландрилл ему не поверил. А вот теперь он был вынужден признать, что колдун прав: будь у него шанс, он без зазрения совести убил бы колдуна. Он уже не мягкотелый юный ученый, над которым посмеивался Тобиас и который приводил в отчаяние отца. Путешествие изменило его — трудная дорога, схватки, в которых он убивал людей, изменили все его принципы. Того молодого человека, который проводил время в мечтаниях о Надаме — а он вдруг сообразил, что не может четко представить себе ее лица, и от осознания этого ему стало плохо, — больше не было. Мальчика, который был вынужден мириться с насмешками Тобиаса, тоже не было. Он окреп, и не только физически; он с трудом подавил в себе циничный смех, представив, как это порадовало бы Билафа и расстроило его брата. Теперь его можно бояться. Секка казалась ему не более чем потухшим воспоминанием. Он сбросил с себя ту жизнь, как змея шкуру. И хотя цель не оправдывает средства, надо во что бы то ни стало помешать Аномиусу наложить руку на книгу. И если для этого придется его убить, то он готов. И маленький человечек вовремя это почувствовал. Надо будет, и он перережет ему глотку во сне; а уже потом будет разбираться со своей совестью.

• Предыдущая
• 78/124
• Следующая