Синухе-египтянин - Валтари Мика Тойми - Страница 83

• Предыдущая
• 83/206
• Следующая

– А не египтянин ли это? Можем ли мы допустить, чтобы этот обрезанный спал с нашими девушками и осквернял наш храм?

Я отвечал им:

– Ваши девушки, которых правильнее назвать совсем иначе, не обращают внимания на внешность мужчины и его происхождение, они судят по весу золота, которое лежит у него в мошне, за что я их вовсе не осуждаю, поскольку сам хожу с ними веселиться и собираюсь делать это впредь, если мне захочется.

Тогда незнакомцы, натянув плащи себе на головы, набросились на меня, свалили на землю и стали бить головой о каменную стену, пока я не почувствовал, что умираю. Но когда они принялись меня грабить и стаскивать с меня одежду, чтобы бросить тело в воды гавани, кто-то из них увидел мое лицо и сказал:

– А не Синухе ли это, египетский врачеватель и друг царя Азиру?

Я это подтвердил, пообещав их убить и скормить их тела собакам, ибо голова у меня отчаянно болела и я был так зол, что забыл о страхе. Тогда они отпустили меня, вернули одежду и, натягивая на глаза плащи, разбежались, а я не понял, почему они так поступили, – ведь у них не было оснований бояться моих угроз, поскольку я был беспомощен и находился в их власти.

Но спустя несколько дней к моему дому подъехал посыльный, он прискакал верхом на лошади, что было редкостью, ибо египтяне никогда не ездят верхом, и даже сирийцы делают это редко, на лошадях ездят верхом только дикие разбойники из пустыни. Дело в том, что лошадь – высокое и горячее животное, она лягается и кусается и, если попытаться на нее влезть, она сбрасывает всадника, не то что привыкший ко всему мул. Лошадь опасна даже впряженная в коляску, с ней не умеет обращаться никто, кроме специально обученных воинов, которые усмиряют ее, засовывая ей палец в ноздри. Но посыльный подъехал к моему дому на лошади, она была в пене, страшно фыркала, и изо рта у нее текла кровь. По одежде приезжего я понял, что он спустился с гор, от овечьих стад, а по его лицу было видно, что он очень взволнован. Он бросился ко мне так поспешно, что едва успел поклониться и коснуться рукой головы, как это принято делать в знак приветствия, а сразу крикнул в испуге:

– Вызови свои носилки, целитель Синухе, и поспеши за мной, ибо я прибыл из земли амореев, и царь Азиру послал меня за тобой. Его сын болен, и никто не знает, что с ним, царь мечется словно лев в пустыне и всем, кто к нему приближается, ломает руки и ноги. Возьми свой сундучок со снадобьями и следуй за мной, иначе я перережу тебе горло и покачу твою голову вдоль по улице.

– Твоему царю вряд ли будет польза от моей головы, ибо без рук она не сможет никого исцелить, – сказал я ему. – Но я прощаю слова, сказанные сгоряча, и следую за тобой. Не из-за твоих угроз, которые меня не страшат, а потому, что царь Азиру мой друг, и я хочу ему помочь.

Я велел Каптаху сходить за носилками и отправился за посланцем, ликуя в душе, ибо одиночество мое было столь велико, что я радовался даже встрече с Азиру, зубы которого когда-то покрыл золотом. Но радость мою словно ветром сдуло, едва мы добрались до ущелья, потому что там меня вместе с моим сундучком пересадили на военную колесницу и помчали на диких лошадях по каменистым горам. Я отчаянно кричал от страха, думая, что мне переломают все кости, а мой провожатый на своей усталой лошади остался далеко позади, и я желал ему сломать себе шею.

Когда мы промчались через горы, меня с сундучком швырнули из военной колесницы в другую, со свежими лошадьми, так что я уже не знал, стою ли я на ногах или на голове.

– Стервецы, негодяи, навозники! – только и мог я кричать возчикам и бить кулаками по спине на более гладких участках дороги, когда осмеливался оторвать руки от краев колесницы. Но они не обращали на меня внимания, продолжая натягивать поводья и хлестать лошадь, так что повозка прыгала по камням, и я думал, что колеса у нее отвалятся.

Благодаря такой спешке наше путешествие в землю амореев длилось недолго, еще до захода солнца мы прибыли в город, окруженный только что возведенными высокими стенами. По стенам ходили воины со щитами, но ворота для нас были уже открыты, и мы промчались через город под рев ослов, крики женщин и плач детей; наши колеса с хрустом давили глиняные горшки, а корзины, наполненные фруктами, разлетались с треском, ибо возницы не смотрели, на кого они наезжают. Когда меня спустили с колесницы, я уже не мог ходить, я шатался как пьяный, так что слуги промчали меня во дворец Азиру, поддерживая под руки, а рабы летели за мной с моим сундучком. Но едва мы успели добежать до дворца, где за первыми же дверями громоздились щиты, кольчуги, стрелы и увенчанные львиными хвостами пики, как навстречу мне выскочил Азиру, орущий, словно раненый слон. Одежды на нем были разорваны, волосы посыпаны пеплом, а лицо расцарапано до крови.

– Где вы так долго копались, разбойники, стервецы, улитки? – ревел он, раздирая свою курчавую бороду, так что золотые нити, которыми она была обвита, летали в воздухе, словно молнии. Он колотил руками возчиков, которые вели меня, и ревел словно зверь:

– Где вы прохлаждались, негодяи, ведь мой сын умирает!

А возчики говорили, защищаясь:

– Мы загнали несколько лошадей и промчались через горы быстрее птиц. Но это прежде всего заслуга врачевателя, которого мы привезли, ибо он горел нетерпением исцелить твоего сына и подгонял нас криками, когда мы уже изнемогали от усталости, а едва только мы замедляли езду, как он бил нас кулаками по спине; мы бы никогда не поверили, что египтянин способен на такое, и будь уверен, никогда никто не проделывал путь из Симиры до Амореи с такой быстротой.

Тогда Азиру стал со слезами горячо меня обнимать, говоря при этом:

– Ведь ты исцелишь моего сына, Синухе, не правда ли? Ведь ты его исцелишь – и все, что я имею, будет твоим.

Но я отвечал ему:

– Позволь мне сначала хотя бы увидеть твоего сына, чтобы сказать, смогу ли я его исцелить.

Он торопливо отвел меня в покои, где, несмотря на теплую погоду, полыхала раскаленная жаровня, так что дышать было нечем. Посреди комнаты стояла колыбель, а в ней, надрываясь, кричал младенец не старше года, завернутый в шерстяные пелены. Он орал так, что лицо его стало иссиня-черным и сверкало каплями пота. Несмотря на младенчество у него были густые, как у отца, черные волосы. Я разглядывал его и не видел признаков недуга, ведь будь он смертельно болен, у него не нашлось бы сил так ужасно кричать. Я огляделся и увидел, что на полу рядом с колыбелью лежит Кефтью – женщина, которую я когда-то отдал в жены Азиру, она была полнее и белее, чем раньше, и ее роскошное тело колыхалось, когда она, рыдая, в отчаянии билась головой об пол. По углам в голос ревела целая орава рабынь и кормилиц, у которых на лицах были шишки, а под глазами синяки от побоев Азиру за то, что они не могли помочь его сыну.

– Успокойся, Азиру, – сказал я, – твой сын не умрет, но прежде, чем осмотреть его, я должен очиститься. Унесите прочь эту проклятую жаровню, ведь здесь можно задохнуться.

Тогда Кефтью подняла лицо от пола и сказала испуганно:

– Ребенок может простудиться.

Потом внимательно вгляделась в меня, улыбнулась, села, поправила волосы и платье, снова улыбнулась и сказала:

– Это ты, Синухе?

Но Азиру ломал руки и жаловался:

– Мальчик не ест уже почти три дня, после еды его рвет, тело у него горячее, и он так плачет, что у меня сердце разрывается от его криков.

Я велел ему прогнать из комнаты всех кормилиц и рабынь, а он, забыв о своем царском величии, покорно меня послушался. Очистившись, я снял с ребенка шерстяные одежды и велел открыть окна, чтобы комната проветрилась и в нее влился прохладный вечерний воздух. Ребенок скоро успокоился, стал брыкаться ножками и больше не плакал. Я ощупывал его тельце и животик, пока меня не осенило и я не сунул палец ему в рот – моя догадка подтвердилась: у него прорезался первый белый, словно жемчуг, зуб.

Тогда я сказал укоризненно:

• Предыдущая
• 83/206
• Следующая