Синухе-египтянин - Валтари Мика Тойми - Страница 84
- Предыдущая
- 84/206
- Следующая
– Азиру, Азиру! Неужели для этого ты примчал сюда на диких лошадях лучшего целителя Симиры, ведь, не хвастаясь, могу сказать, что многому научился за время своих путешествий по разным странам. С твоим ребенком ничего не случилось, он просто такой же нетерпеливый и капризный, как его отец; может быть, у него был небольшой жар, и если он срыгивал, то делал это мудро, чтобы сохранить себе жизнь, потому что вы перекармливаете его жирным молоком. Кефтью уже пора отлучить его от груди и приучить к обычной пище а то он скоро откусит у матери сосок, что тебя, я думаю, очень огорчит, поскольку ты, наверное, все еще получаешь удовольствие от своей жены. Так знай же, что сын твой орал только от нетерпения, когда у него прорезался первый зуб, если не веришь мне – посмотри сам.
Я открыл рот ребенка и показал зуб Азиру, который пришел в восторг, стал хлопать в ладоши и, стуча каблуками об пол, пустился в пляс. Потом я показал зуб Кефтью, и она сказала, что впервые видит такой красивый зуб во рту ребенка. Но когда она попыталась снова завернуть его в шерсть, я отстранил ее и завернул малыша в одну только легкую льняную ткань, чтобы он не простудился на вечернем воздухе.
Азиру, стуча ногами, продолжал танцевать и петь грубым голосом, вовсе не смущаясь тем, что напрасно заставил меня проделать длинный путь, он захотел показать зуб сына своим приближенным и офицерам, созвал полюбоваться им даже стражников со стен, так что все они, бряцая копьями и щитами, сгрудились вокруг колыбели, изумлялись и старались засунуть свои грязные пальцы в рот ребенка, чтобы нащупать зуб, пока я не прогнал их всех из комнаты и не велел Азиру вспомнить о своем достоинстве и образумиться.
Азиру смутился и сказал:
– Может быть, я и в самом деле потерял терпение и слишком испугался, проведя у его колыбели несколько бессонных ночей, когда сердце мое разрывалось от его плача, но ты должен понять, что это мой сын и мой первый ребенок, наследник, зеница моего ока, драгоценный камень в моей короне, мой маленький львенок, который после меня возложит на себя корону Амореи и будет повелевать народами, ибо я собираюсь превратить страну амореев в великое государство, чтобы ему было что наследовать и он прославил бы имя своего отца. Синухе, Синухе, ты не знаешь, как я тебе благодарен, ты снял камень с моего сердца, ведь признайся, что никогда еще не видел такого бравого мальчугана, хотя и побывал во многих странах. Погляди хотя бы на его волосы, эту черную львиную гриву на его голове, и скажи, видел ли ты хоть у одного мальчика такие волосы в этом возрасте? Ты сам убедился, что его зуб, блестящий и безупречный, похож на жемчужину, погляди, какие у него ручки и ножки, а его животик – ведь это же просто маленький бочонок.
Мне так надоели его речи, что я велел ему убираться вместе с сыном, и сказал, что после безумной езды у меня все так отчаянно болит, точно меня изрубили на кусочки, и я даже не понимаю, стою ли я на ногах или на голове, но он ласково положил мне руки на плечи и предложил подкрепиться: на серебряных блюдцах нам подали жареного барашка и каши, сваренной на жиру, а вино налили в золотые чаши, и я в конце концов пришел в себя и простил его.
Я прогостил у Азиру несколько дней, и он щедро одарил меня, в том числе и золотом и серебром, ибо с нашей последней встречи он очень разбогател, а насколько разбогатела его нищая страна – об этом он не захотел со мной говорить и только улыбался в курчавую бороду, утверждая, что счатье принесла ему жена, которую он получил в подарок от меня. Кефтью тоже держалась со мной дружелюбно и почтительно, вспоминая, наверное, палку, которой я столько раз испытывал крепость ее кожи. Позвякивая украшениями, она ходила за мной с нежной улыбкой, и ее пышное тело колыхалось. Белизна и полнота Кефтью ослепила всех военачальников Азиру, все сирийцы, в противоположность египтянам, от которых они отличаются и во многом другом, любят толстых женщин. Поэты Амореи сочиняли гимны в честь Кефтью и, повторяя одни и те же слова, пели их протяжными голосами, пели в ее честь и стражники на стенах, так что Азиру очень гордился, пылко ее любил и уже редко ходил к другим женам, разве что из вежливости, поскольку это были дочери предводителей племен, населяющих его страну, – он женился на этих девушках для того, чтобы привязать к своему трону их отцов.
Я путешествовал так много и видел столько разных стран, что Азиру чувствовал потребность похвастаться передо мной своей мощью и наговорил много такого, о чем потом, наверное, сожалел. Так я узнал, что именно посланные им подстрекатели напали на меня в Симире, желая бросить меня, как египтянина, в море, и таким образом он узнал о моем возвращении в Сирию. Он очень огорчался случившимся, но говорил:
– Придется разбить головы еще многим египтянам и утопить еще многих египетских стражей, прежде чем Симира и Библ, Сидон и Газа сообразят наконец, что египтяне тоже смертны, что и египетская кровь льется, и если всадить в египтянина нож, то жизнь покинет и его. Ведь сирийские торговцы возмутительно осторожны, их правители трусливы, а народы медлительны, словно волы. Поэтому те, кто расторопнее, должны предводительствовать, показывая пример другим – от этого они только выиграют.
Я спросил у него: зачем ему это нужно и почему он так ненавидит египтян?
Он погладил кудрявую бороду, глядя на меня с хитрой улыбкой, и сказал:
– А кто говорит, что я ненавижу египтян, Синухе? Разве я ненавижу тебя, хотя ты египтянин? В детстве, подобно своему отцу и всем сирийским вельможам, я рос в Золотом дворце фараона, я знаю египетские обычаи, умею читать и писать, хотя учителя таскали меня за мальчишеские вихры и били по пальцам тростниковой тростью чаще, чем других учеников, потому что я был сирийцем. Но я не стал ненавидеть за это египтян, ибо, когда я поумнел, я заимствовал много мудрого – такого, что со временем можно будет обратить против Египта. Я понял там, что для образованных людей все народы одинаковы и нет между ними разницы – ребенок родится на свет голым, будь он сириец или египтянин. И нет народов более героических или более трусливых, более жестоких или более добросердечных, чем любой другой народ, а в каждом народе есть герои и трусы, справедливые и несправедливые – есть они и в Египте, и в Сирии. Поэтому сам властитель или повелитель ни к кому не испытывает ненависти и не видит разницы между народами, но вражда – это мощная сила в его руках, более мощная, чем оружие, ибо без вражды рукам не хватает силы, чтобы поднять оружие. Некогда народ мой владычествовал над всеми народами от моря до моря, в моих жилах течет кровь царей Амореи, поэтому я рожден повелевать. Я делаю все возможное, чтобы разжечь злобу между Сирией и Египтом и раздуть угли, которые разгораются очень медленно, но, вспыхнув однажды, выжгут власть Египта над Сирией. Все сирийские города и племена следует убедить в том, что египтянин более жалок, труслив, жесток, несправедлив, жаден и неблагодарен, чем сириец. Люди должны плеваться, услышав одно только слово «египтянин», должны видеть в нем наглого притеснителя, кровопийцу, грубияна и растлителя детей, только тогда ненависть станет достаточно велика, чтобы сдвинуть горы.
– Но ведь это неправда, как ты сам сказал, – заметил я.
Раскинув руки и улыбаясь, он спросил:
– А что такое правда, Синухе? Всосав в свою кровь то, что я им внушаю, они поклянутся всеми богами в том, что это истина, и не поверят тому, кто назовет это ложью, а убьют его как клеветника. Они должны поверить в то, что они сильнее, справедливее, отважнее всех других народов в мире, поверить в то, что свобода для них дороже жизни, и заплатить за свободу любую цену. Вот чему я их учу, и моей правде уже многие поверили, а каждый уверовавший обращает других – так наступит день, когда земля загорится во всей Сирии. Другая истина заключается в том, что Египет завоевал Сирию огнем и кровью, поэтому огнем и кровью надо изгнать египтян из Сирии.
– А что такое свобода, о которой ты говоришь? – спросил я, испугавшись за Египет и за египетские гарнизоны, ибо это был мой народ.
- Предыдущая
- 84/206
- Следующая
