Старики - Хэсфорд Густав - Страница 1

• 1/35
• Следующая

Морской пехоте нужно несколько хороших парней...

Рекрут сообщает, что его зовут Леонард Пратт.

Комендор-сержант[1] Герхайм бросает мимолетный взгляд на тощего деревенского пацана и тут же перекрещивает его в Гомера Пайла[2].

Похоже, он так острить пытается. Никому не смешно.

Рассвет. Зеленые морпехи. Три младших инструктора вопят: «СТАНОВИСЬ! СТАНОВИСЬ! НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ! НЕ БОЛТАТЬ!» Здания из красного кирпича. Ивы с ветвями, увешанными испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят навытяжку, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно проштампованы на бетонной палубе.

Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых. Выстроили его посреди болот на острове, ровно и соразмерно, но выглядит он жутковато – как концлагерь, если б кто сподобился построить его в дорогом спальном районе.

Комендор-сержант Герхайм сплевывает на палубу.

– Слушать сюда, быдло. Пора вам, гнидам, уже и начать походить на рекрутов корпуса морской пехоты США. И не думайте даже, что вы уже морпехи. Пока что вам всего лишь синюю парадку выдали. Или я не прав, дамочки? Ничем помочь не могу.

Маленький, жилистый техасец в очках в роговой оправе (его уже успели прозвать Ковбоем) произносит:

– Джон Уйэн, ты ли это? Я ли это? – Ковбой снимает серый с голубым отливом «стетсон» и обмахивает вспотевшее лицо.

Смеюсь. Проиграв несколько лет в школьном драмкружке, я научился неплохо подражать голосам. Говорю в точности как Джон Уэйн[3]:

– Что-то мне это кино не нравится.

Ковбой смеется. Выбивает свой «стетсон»[4] о коленку.

Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор – это мерзкое коренастое чудище в безукоризненном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз, говорит:

– К тебе обращаюсь. Вот-вот – к тебе. Рядовой Джокер[5]. Люблю таких. Такой вот запросто к тебе домой припрется и сестренку трахнет.

Скалится в ухмылке – и вдруг его лицо каменеет.

– Тебе говорю, гандоныш. Ты мой. Весь – от имени до жопы. Приказываю. Не ржать. Не хныкать. Учиться всему на раз-два. А научить я тебя научу.

Леонард Пратт расплывается в улыбке.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

– Если вы, дамочки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы будете молить господа, чтоб он даровал вам войну – гордые воины. Но пока этот день не наступил – все вы отрыжки, гандоны и низшая форма жизни на земле. Вы даже не люди. Куча говна земноводного – вот вы кто.

Леонард хихикает.

– Рядовой Пайл думает, что я шучу. Он полагает, что Пэррис-Айленд – штука

посмешнее сквозного легочного ранения.

Лицо деревенщины застывает с тем невинным выражением, какое происходит от вскармливания овсяной кашей.

– Вам, гнидам, будет тут не до веселья. От построений вы тащиться не будете, и самому себе елду мять – удовольствие так себе, да и говорить «сэр» типам, которые вам не по душе – тоже радости мало. Короче, дамочки – это жопа. Я буду говорить, вы – делать. Десять процентов до конца не дотянут. Десять процентов гнид или сбегут отсюда, или попробуют распрощаться с собственной жизнью, или хребты переломают на Полосе мужества, или просто спятят к чертовой матери. Именно так. Мне приказано выдрать с корнями всех чмырей с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в возлюбленном мною Корпусе. Вы – будущие хряки. А хрякам халявы не положено. Мои рекруты учатся все преодолевать без халявы. Я мужик крутой, и вам это не понравится. Но чем сильнее будете меня ненавидеть, тем большему научитесь. Так, быдло?

Пара-тройка из нас бормочут:

– Да. Ага. Так точно, сэр.

– Не слышу, дамочки.

– Так точно, сэр.

– Все равно не слышу вас, дамочки. ОРАТЬ ТАК, КАК ПОЛОЖЕНО МУЖИКУ С ЯЙЦАМИ.

– ЕСТЬ, СЭР!

– Задолбали! Упор лежа – принять.

Валимся на горячую палубу плаца.

– Мотивации не вижу. Слушаете, гниды? Слушать всем. Мотивацию я вам обеспечу. Чувства боевого товарищества нет. Его я вам обеспечу. Традиций тоже не знаете. Традиции я вам преподам. И покажу, как жить, дабы быть их достойным. Сержант Герхайм расхаживает по плацу, прямой как штык, руки на бедрах.

– ВСТАТЬ!

Обливаясь пoтом, поднимаемся. Колени содраны, в ладони впились песчинки.

Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам: «Что за жалкий сброд!» Затем поворачивается к нам:

– Гандоны тупорылые! Резкости не вижу. Упали все!

Раз.

Два.

Раз.

Два.

– Резче!

Раз.

Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.

– Господи Иисусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как твоя мамаша, когда твой старикан ей в первый раз засадил.

Больно.

– ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Два. Все мышцы уже болят.

Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.

Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор «Медвежонок Смоуки»[6] на лысый затылок.

– Давай, гандон, выполняй!

Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.

Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык – изо всей силы. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот. Леонард скрючивается от боли. «ПЯТКИ ВМЕСТЕ, НОСКИ ВРОЗЬ! КАК СТОИШЬ? СМИРНО!» Сержант Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.

Кровь.

Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему подарок в день рожденья.

Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает лыбиться, хотя и достается ему – мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно – обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа «я с ними крут, ибо люблю их», которую показывают всяким гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба[7] «Инструктор» и в «Песках Иводзимы» с Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм и три его младших инструктора безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по спине. Кулаками. Или ботинками – тогда они пинают нас по заднице, по почкам, по ребрам, по любой части тела, где не будет видно черно-фиолетовых синяков.

• 1/35
• Следующая