Ольга, королева русов - Васильев Борис Львович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/57
• Следующая

— Не спеши, побратим, — из кустов бесшумно появился Ярыш. — Сердце чуяло, что ты сегодня прискачешь.

— Вещун твое сердце, — проворчал воевода. — А если кто из челяди увидит?

— Мне княгиня повелела здесь тебя ждать

— Ольга? — оторопело переспросил Свенельд.

— Одна у нас княгиня, воевода, — улыбнулся Ярыш. — И она повелела мне охранять каждый твой шаг. А шаги твои начинаются отсюда, вот потому я тут тебя жду.

— Что велено передать?

— Князь Игорь повелел княгине взять нового человека в советники. Он — ромей, зовут — Асмус.

— Не знаю такого.

— Зато я знаю. Я дважды видел его в свите Кисана. Это — его соглядатай.

— Он сейчас в усадьбе?

— Сейчас в усадьбе тишина. Княгиня разослала всех, кого могла. А Асмуса отправила с каким-то поручением в княжеский дворец. Однако он может вернуться неожиданно.

— Мне побеседовать с княгиней надо, — сказал Свенельд почему-то хмуро и — нахмурился, потому что хмуро сказал.

— Беседуй, — усмехнулся Ярыш. — Для того в кустах и сижу.

— Вот пока и посиди, — буркнул воевода.

И сразу же прошел в незапертую калитку. Привычно и не таясь — если бы кто заметил и донес Игорю, можно было бы отговориться, что пришел доложить об отъезде, — прошел в покои. И здесь остановился, потому что было утро и он не знал, где искать княгиню.

И сразу же в полумраке сеней возникла рыхлая женская фигура. Торопливо зашептала:

— Ждет тебя княгинюшка наша, воевода. Который уж день ждет…

Проводила до личных покоев, низко поклонилась и исчезла. Как растаяла. Свенельд открыл дверь.

— Ты почуял? Почуял?…

— Что? — Воевода шагнул к утонувшей в кресле Ольге, протянул руки. — Что, княгиня моя?

— Понесла я, — жарко шепнула Ольга, прижавшись к нему. — От тебя понесла. Твое дитя во мне, Свенди.

Великая гордость, ликование и страх одновременно звучали в ее голосе. И это были женское ликование, женская гордость и женский страх. А Свенельд ощутил страх иной. Мужской страх — не за себя, а за всех разом. За детей, за жену и за нее, княгиню Ольгу, которую неминуемо обнаженной распнут на телеге и провезут по всем улицам Киева под свистящими бичами.

— Ты молчишь? Почему, почему ты молчишь?

В приступе отчаяния она затрясла его, обеими руками крепко схватив за плечи.

— Я подумал о тебе. Когда Игорь узнает о твоем счастье, королева русов…

— Я — женщина, Свенди. Я — настоящая женщина! — В шепоте Ольги отчетливо был слышен ликующий крик. — Это он — не мужчина. Он!… Я поступила низко, но я еще раз проверила его. Прости меня, мой Свенди. Но князю Игорю будет куда страшнее, чем мне на телеге позора. Куда страшнее, потому что весь Киев и вся земля Киевская узнают о его немощи. Жалкой мужской немощи великого князя Руси, единственного сына Рюрика!…

— Вот это ты ему и скажешь, — торопливо перебил Свенельд. — Он сто раз подумает, прежде чем отдать тебя на правеж.

— А если родится мальчик, Свенди? Ведь может же родиться мальчик, наследник Великокняжеского Киевского Стола? Единственный наследник!

— И не внук Рюрика. — Воевода улыбнулся, и улыбка его была злой, холодной и — торжествующей.

Ольга помолчала. Сказала неожиданно:

— Вина.

Свенельд покорно поднялся с колен, достал из поставца черную и тяжелую византийскую бутылку, два кубка. Налил себе полный, а Ольге плеснул на донышко.

— С тебя хватит. Ты носишь мое дитя. Ольга тепло улыбнулась ему, подняла кубок.

— За кровную месть, Свенди. — Пригубила, в сумраке опочивальни блеснули ее глаза. — Теперь ты доверишь своему сыну тайну наших родов. Змееныша ожидает либо великий мужской позор, либо конец всего их проклятого рода!…

Свенельд неторопливо и неуклонно двигался на юг. Дружина шла по обоим берегам, а сам воевода сплавлялся по течению в большой насаде. За ним следовал целый караван судов с продовольствием и тяжелым вооружением для дружинников. Перегруженные суда шли днем и ночью, не приближаясь к берегам, и рабы изнемогали от усталости, хотя чаще им приходилось лишь подправлять насады по течению.

Днепр в подпорожье был извилист. Течение часто наносило песчаные мели, громоздкие, перегруженные суда зарывались носом, и тогда рабы — все, кроме оставленных при веслах гребцов, — спускались в воду, раскачивая и подталкивая насады, волоча их на глубину ременными упряжками с криками и стоном. И само-то понятие «надсадный крик» родилось здесь от великой натуги безымянных невольников.

Кочевников не было видно ни на одном из берегов. Тем не менее воевода загодя выслал впереди войск конные дозоры со строгим наказом не вступать ни в какие схватки. Свенельд не хотел ссоры с печенегами, а потому ждал от своих дозоров лишь донесений, помня о стреле с зелеными полосами, которую заботливо хранил в ларце под хитроумным запором. Ему нужен был мир в своем тылу, и он очень рассчитывал на точное исполнение совета Берсеня.

Дозор появился на левом берегу в полдень, когда насада самого воеводы с ходу врезалась в мель. Ее уже начали стаскивать с невидимой под водою песчаной косы, когда с берега дружно закричали конники. К ним на челне переправился Ярыш, которого Свенельд взял с собою после счастливого признания княгини. Переговорил, быстро вернулся к воеводе.

— Встретили печенегов, Свенди. Сам пойдешь на переговоры или мне повелишь?

Свенельд с печенегами уже встречался как по поручению князя Игоря, так и по собственной воле, и всегда встречи эти были для него напряженными. Не потому, что лица их казались ему непривычными. — лица его не отвлекали, в них была какая-то схожесть с теми, кого он уже знал, и больше всего — с хазарами. Удлиненные, бородатые, с чуть более узкими, чем у русов и славян, но ничего не выражающими глазами. Нет, не внешний облик настораживал его, а облик внутренний. Облик души, который скрывали глаза. При клятве они не вонзали в землю меч, как то делали русы, не клали его перед собою, как славяне, а лишь одновременно двумя руками гладили свои бороды, и слово считалось данным. Но он не верил такому слову. Что-то заставляло его не верить, и в собственном чувстве он не сомневался.

Те печенеги, которые могли ударить ему в спину во время похода, кочевали на правобережье, Свенельд именно с ними искал союза, но первыми встретились печенеги левобережные, и он этим пренебречь не мог.

Только стрелу, за которую собственным глазом заплатил Берсень, брать с собою не следовало. Брать следовало подарки, чтобы получить беспрепятственный доступ к Днепровским порогам и дороге на закат, в кочевья правобережных печенегов и селения уличей

О подарках он распорядился тут же, повелев ничего не жалеть. И это помогло: у печенегов глаза разбежались при виде дорогих мехов и бочонков выдержанного меда.

— Я пришел с открытыми ладонями, — Свенельд говорил через толмача, обдумывая каждое слово. — Моя цель — непокорные славянские племена, нарушившие свою клятву. Передайте подарки своему хану, пожмем друг другу руки, и я сразу же отправлюсь вниз по течению. Отправлюсь без опаски, веря вашему слову.

Он надеялся быстро миновать эту орду, но пришлось задержаться. Правда, ненадолго: уже на следующий день прибыл личный представитель хана, поблагодарил за щедрый дар, обещал беспрепятственный проход и даже дружбу, но Свенельд не сомневался, что гонец этого представителя уже мчится к правобережным печенегам, нахлестывая коня.

— Наш народ пасет свои табуны, а русы ищут счастья в море. — Печенежский вельможа говорил быстро, не забывая сопровождать улыбкой каждое сказанное слово. — Нам нечего делить, великий воевода, твой путь свободен.

Строго говоря, времени потеряно не было. Пока Свенельд добивался согласия на проход к порогам, рабы стащили с мелей неуклюжие насады и залатали пробоины. И караван, а вместе с ним и дружины (по левобережью войско сопровождали теперь проводники хана) с утренней зарею двинулись далее на юг.

• Предыдущая
• 22/57
• Следующая