Поезд для Анны Карениной - Васина Нина Степановна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/79
• Следующая

– Падает на землю длинная нога, на ноге не пятка, а копыто. Валятся за нею мощные рога и все то, что под рогами скрыто. Стрелы наготове, тетива внатяг, но сидит задумчиво в болоте... Дивная лягушка. Если шкурку снять, вы под ней красавицу найдете.

– Браво, – похлопала слегка Ирина. На ее щеках расцветали красные пятна. – Талант, несомненный талант. Я настаиваю... Да-да, я просто настаиваю, чтобы эту пародию поместили рядом со стихотворением. Я согласна, щека.

Вам не понравилась, что мой лось – щекой!

– Не могу точно сказать, – равнодушно заметил Дима, убирая блокнот, – что именно меня зацепило. – Он едва сдерживал зевоту. – Позвольте откланяться. Да, я обещал Ирине Акимовне книжки принести Примите в подарок. Вашему салону от моего издательства. – Дима достал из большой сумки небольшие книжки в мягких переплетах.

Женщины, возбужденно переговариваясь, встали и окружили Диму.

– Вы прочли наши книжки? Выбрали кого-нибудь? Давайте мы тоже вам почитаем!

– Извините, дела. – Дима поцеловал на ходу те руки, которые поймал рядом с собой, слегка кивнул головой и подошел к закурившей у окна Ирине Акимовне. – Не обижайтесь, – сказал он в ее спину. Она смотрела, расширив глаза, в темноту за окном. – Это я просто шалю.

Ирина резко повернулась и внимательно осмотрела стоящего перед ней мужчину. Сегодня Дима одевался почти час, выбирая под одежду жесты и галстуки перед зеркалом. Не говоря уже о том, что усы были содраны, наметившаяся щетинка над верхней губой решительно сбрита, выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы не прилизаны специальным гелем, а легко спадали на лоб.

Дима был весь в белом. Ослепительно белая рубашка, белый с вышитыми серыми бабочками шелковый блестящий галстук, белые с легкими искрами брюки, белый кожаный пояс с серебряной застежкой. И клетчатая – в черно-белую клетку – безрукавка, расстегнутая и очень длинная, почти до колен. Ирина дошла до ботинок и удивленно вскинула брови. Ботинки были светло-коричневые, почти желтые.

– А что, если... – сказал он, глядя в ее глаза весело и с вызовом, – я вас домой провожу и поцелую на прощание?

– Потому что вы со всеми женщинами так делаете? – спросила Ирина, не удивившись.

– Нет, только с теми, кто пишет стихи. А вообще-то мне ваши губы нравятся. Вкусные, должно быть.

Ирина, словно не веря в услышанное, смотрела несколько секунд в его склоненное к ней лицо, потом решительно и сердито зацокала каблучками к двери.

– Да подождите, это же из письма Натальи Гончаровой!.. – Дима побежал за ней по лестнице. – Это все читали, ну что вы, Ирина Акимовна! – Когда Ирина остановилась и удивленно повернулась к нему, он встряхнул ее легко за плечи. – Ну?! Она писала Пушкину про какую-то там женщину, что все в ней хорошо, а вот губы – тонкие. «Такие губы, верно, невкусно целовать».

– Проводите, – тихо сказала Ирина и оглянулась в поисках сопровождающего ее мальчика и меховой накидки.

– Давайте читать стихи, – предложила Ирина, когда они медленно побрели по темной улице.

– Пощадите, – взмолился Дима, – мне все равно ничего в голову не лезет, кроме «...ваш нежный рот – сплошное целованье...». М. Цветаева. А если вы свое прочитаете, не дай бог, из меня пародия вылезет.

– О чем же мы будем говорить? Вы такой странный.

– А мы не будем говорить, – Дима обнял и чуть прижал к себе маленькую женщину, покосившись в сторону двинувшейся за ними машины, – мы будем идти молча и долго. А потом в конце просто поцелуемся.

Так и сделали через десять минут. Дима не стал наклоняться, он легко поднял Ирину вверх и перед поцелуем подышал на близкие губы, словно хотел растаять пойманную снежинку.

– Приходите завтра в оперу, – сказала Ирина, покачала головой, словно не веря во все это, и побежала к машине.

Дима дождался, пока отъедут подальше два красных огонька, и быстрым шагом пошел в гостиницу.

Не переодеваясь, постучал к Хрустову. Два раза, потом еще один.

– Получилось? – спросил он, когда дверь открылась.

– Финансовый клуб, – сказал Хрустов, приглашая его жестом проходить.

– Нет, ты – ко мне.

Хрустов расположился в кресле, а Дима раздевался во время разговора перед зеркалом, аккуратно развешивая на плечиках одежду.

– Что такое финансовый клуб? – Он осмотрел воротник рубашки и бросил ее, подумав, на пол.

– Богатые люди за определенный взнос вступают в клуб, который гарантирует либо сохранность их капитала, либо его преумножение. Выбирается староста, он ведает основными фондами. По типу бандитского общака. Если у кого-то из членов проблемы – ему выделяют деньги под проценты или залог. Советы, юридические консультации, адвокаты в случае непредвиденных обстоятельств и так далее. У них все схвачено – банки, кредиты.

– А что про портовиков? – Дима стоял перед ним в плавках и носках.

Хрустов, немного оторопев, рассматривал белые носки и черные плавки.

– Предположительно, город контролируется так называемыми центровиками и портовиками. За центровиками – дележ прибыли крупных предприятий, незаконные сделки с ресурсами и военной техникой, за портовиками – море, рыба, перевозки. Если исходить из той информации, которую вы дали, данный финансовый клуб под вывеской поэтического салона относится больше к центровикам.

– Есть еще в городе такие клубы? – Дима отжимался от пола одной рукой.

– Да. Есть что-то подобное в клубе моряков. Соответственно там управляют портовики. Особой вражды между клубами не замечено, но в прошлом году пристрелили заместителя отдела эксплуатации пассажирских судов и двух директоров коммерческих банков. Какая-то война идет, нужно ли влазить так глубоко, чтобы выдергивать имена? Это дорого.

– Нет, спасибо. Отличная работа. С завтрашнего дня веди меня. Поедем в оперу.

– Не люблю оперу, – сказал Хрустов. Дима удивленно посмотрел на него.

– А еще? – спросил он.

– Что – еще?

– Еще что ты не любишь?

– Еще я не люблю дождь, макароны и вредных женщин. – Хрустов сам не понимал, почему его потянуло на разговоры.

– Насчет дождя не обещаю, от макаронов ты точно будешь избавлен, но вот вредных женщин в опере хоть отбавляй. – Дима смотрел серьезно, даже грустно. Хрустов не сразу понял, что это смешно.

Вечером следующего дня Хрустов дремал в дорогой ложе, а Дима рассматривал в бинокль женщин в партере. Надрывалась на сцене певица, умоляюще протягивая руки в оркестровую яму. Хрустов почему-то подумал, как ей трудно вот так петь, ослепленной, не видя ни одного лица. Певица была в возрасте и в теле, а изображала страдающую проститутку, как Хрустов понял из программки. Потом она поубивает всех детей и напоследок – себя. Он зевнул. Еще два акта. Хрустов заметил, что его клиенту нравится слушать музыку и певицу, он сидел рядом совершенно расслабленный, в некоторых местах удовлетворенно кивал головой, словно соглашаясь, что именно так и надо петь это место.

В антракте Дима нашел Ирину, подошел к ней и, целуя руку сквозь тонкую перчатку, наткнулся взглядом на насмешливо-угрожающий взгляд коротко стриженного седого мужчины.

– Знакомьтесь, мой муж.

Ирина представила Диму как странного редактора, балующегося пародиями, взяла его под руку и увела в буфет.

– У вас неплохие голоса в опере. – Дима чуть прижал к себе локтем ее руку.

– Да. Музыка прекрасна, а вот мадам Баттерфляй так искусственна, так раскрашена, что скорее представляет собой условный образ. Да и голос низковат. – Ирина увела Диму в угол, где стоял небольшой красный диванчик.

– Вообще образ женщины-бабочки странно вечен. – Дима вдохновенно смотрел в женское лицо – Помните рассказ японца, как его?.. Он хотел, чтобы его жена стала очень маленькой, и он бы прятал ее в карман и носил с собой. А она стала бабочкой и улетела.

– Я – только бабочка в пространстве цветочного непостоянства, я – только воздух, только всхлип рассвета, тронутого ветром. Я только бесполезный клип, мой сочинитель вдруг охрип, оглох и стал ужасно нервным. – Ирина грустно усмехнулась в лицо Димы над нею. – Из всех цветов он хочет брать лишь только черный или белый и виноватого искать, как все мужчины любят делать.

• Предыдущая
• 47/79
• Следующая