В пылающем небе - Белоконь Кузьма Филимонович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/71
- Следующая
Обстановка менялась явно в нашу пользу. Давно ли в полку оставался единственный самолет, да и тот одноместный? А сейчас на аэродроме более тридцати новеньких штурмовиков и почти все двухместные.
Я получил приказание возглавить группу и вторично улететь в тыл за получением самолетов. В это время командир полка распределил боевые машины между эскадрильями. Теперь предстояло оставшиеся закрепить за теми, кто прилетел из глубокого тыла. Этому не придали бы никакого значения, если бы не одно курьезное обстоятельство: среди самолетов была машина с номером 13. Хотя никто и не осмеливался прямо отказаться от нее, но каждому этот самолет казался хуже других, каждый находил в нем какой-то дефект.
– Не нравится мне что-то работа мотора, «сухая» очень. Разрешите, товарищ командир, мне другой самолет.
– Уж больно он в управлении тяжелый, а я люблю, чтобы самолет «за ручкой ходил». – Итак, все «претензии», какие только можно предъявить этому самолету со злополучным номером, названы, и пока до меня дошла очередь, изобретать было уже нечего. А командиру, наверное, надоело выслушивать все эти придирки, он знал, что «тринадцатый» отличный во всех отношениях, поэтому сразу сказал:
– Лейтенант Белоконь, «тринадцатый» закрепляю за тобой.
Филипп Тополя, сдвинув на лоб пилотку, почесал затылок.
– Товарищ командир, а можэ мы цэй номер закрасымо и намалюемо якыйсь иншый, – сказал он негромко, когда Ермилов ушел.
Дело, конечно, не в предрассудках: просто лучше себя чувствуешь, когда в полете не мешают тебе ненужные мысли, а то ведь нет-нет да и вспомнишь в бою про этот номер, отвлечешься на миг, а это может решить исход боя и стоить жизни.
– Закрасымо-закрасымо, – передразнил я Тополю, – номер как номер. Ты бы лучше, Филипп, мотор посмотрел.
Мотор работал великолепно. К нам подошел наш будущий воздушный стрелок Семен Кныш, никогда не унывающий, весельчак.
– Хороша машина… – как-то неопределенно сказал он, – особенно номер мне нравится.
Через день на «чертовой дюжине» мы полетели на боевое задание в район Киевское. С воздуха эта станица в садах и зелени почти не просматривалась, а совсем рядом немецкая оборона, которую надо взламывать. Полковник Гетьман по радио сообщил нам обстановку над полем боя. Здесь, на Кубани, впервые в дивизии было использовано радио для управления самолетами с земли непосредственно в районе боевых действий. Замечательный опыт летчиков Сталинграда, впервые применивших радио для наведения с земли, сейчас стал достоянием всей нашей авиации.
Над целью плотный зенитный огонь. Ох, эти зенитки! Был ли у штурмовика вылет, когда он не встретил бы зенитного огня? Бьют, проклятые, со всех сторон. И Емельянов вошел в крутое пикирование, за ним поочередно пошли в атаку остальные.
Второй заход. Зенитки бьют из пунктов Киевское, Новый, Красный, Арнаутский, Гоголя, Молдаванское. Кажется, невозможно пробиться через такой огонь. Но все летчики снова пошли в атаку вслед за своим командиром.
На выходе из пикирования мой самолет резко вздрогнул. Мотор заметно сбавил обороты, но мы летим. Машинально даю сектор газа вперед и назад – это помогло: после непродолжительных перебоев мотор снова заработал ровно, а вместе с ним ровнее заработало и мое сердце.
– Делаем еще заход, и домой, – слышу в наушниках шлемофона.
И в третий раз идем в атаку.
На земле нам не терпелось узнать, куда угодил зенитный снаряд. Долго искать не пришлось. Справа внизу на бронированном капоте мотора глубокая вмятина.
– Вот это броня, даже прямым попаданием не пробили, – с восхищением говорил Тополя.
– А что же, дорогой, думаешь зря бы нашего «ильюшу» назвали непревзойденным штурмовиком, – сказал Кныш. – У фашистов кишка тонка создать такой самолет.
Тополя нежно провел рукой по капоту. Я спросил его:
– Так, может, перекрасим номер, Филипп?
– Нэ трэба, – ответил он. – Номер як номер.
По три раза летали в бой все эскадрильи в этот день. И только с наступлением сумерек летчики прямо с аэродрома направлялись на ужин. Но и в летной столовой продолжали разбор полетов. Перебивая друг друга, делились впечатлениями. До конца ужина в столовой не умолкали шутки. А завтра эти веселые жизнерадостные ребята снова пойдут в бой. И кто-то из них, может быть, не вернется на родной аэродром.
Шли дни. В небе Кубани продолжались ожесточенные сражения: в борьбе за господство в воздухе столкнулись массы авиации двух сторон и в упорнейших боях, наконец, инициатива перешла к нашим истребителям. В этот период нам часто случалось за время одного вылета вступать в единоборство и с зенитками, и с истребителями противника. Очень часто ситуация в бою складывалась так, что приходилось принимать мгновенное решение да такое, которое не было записано ни в одном курсантском конспекте, ни в одном учебнике по тактике авиации, ни в одном уставе. Случалось, это неожиданное решение потом становилось правилом, записывалось в официальные документы. Не зря тогда говорили, что наставления по производству полетов написаны кровью летчиков.
…Повел я четверку на задание. Обычный полет: надо было нанести удар по танкам и автомашинам, замаскированным в садах одной кубанской станицы. Небо безоблачное. Через Анапу ушли километров на пятнадцать в море, развернулись и со стороны солнца взяли курс на цель. Бомбы сбросили удачно. Но после выхода из пикирования попали в сплошные зенитные разрывы. Мы оказались в крайне невыгодном положении: потеряна скорость, высота не более трехсот метров.
– Одного нашего сбили! – передает по СПУ воздушный стрелок Артем Вершинин.
Решаю разворотом вправо кратчайшим путем выйти на свою территорию, но тут же отказываюсь от этого намерения: на пути – огненная завеса. Даю команду на левый разворот, чтобы выскочить над морем. Мельком взглянул вправо, и в этот миг словно кто-то ножом полоснул по сердцу: от прямого попадания снаряда отваливается полфюзеляжа самолета первого ведомого, и машина камнем падает на землю. Вдвоем с младшим лейтенантом Николаем Лебедевым, прокладывая путь пушечно-пулеметным огнем, идем к морю. Оно уже совсем близко, сейчас нырнем вниз, за крутым берегом прижмемся к самой воде и – на свою территорию! Но самолет Лебедева настигает зенитный снаряд, и я успеваю услышать в последний раз голос Николая:
– Прощайте, умираю за Родину!
Я видел, как Николай резко развернул самолет вправо и пошел на стреляющую батарею. В голубое небо взметнулся огромный черный взрыв… Наконец, подо мной море. Иду вдоль обрывистого берега на такой высоте, чтобы только не коснуться воды. Зенитки стрелять по мне не могут. Вот и своя территория. Выскочил на сушу и не успел прийти в себя, как слышу Вершинина:
– Нас атакуют два «худых», один в хвосте!
В этот миг слева проскакивает самолет с черным крестом на фюзеляже и резко уходит влево. Машинально ввожу самолет в глубокий левый разворот и посылаю длинную пушечную очередь. Мимо! Атакующий сзади оказался далеко справа.
«Ага, понятно! – думаю, – теперь черта с два вы меня возьмете!»
Подо мной наши траншеи. Становлюсь в глубокий вираж. Левое крыло чертит по земле невидимый круг, правое – уперлось в голубое небо.
«Мессы» попытались атаковать сзади, но безуспешно: радиус моего разворота намного меньше, и немцы никак не возьмут меня на прицел. С земли взметнулось множество огненных пунктиров – это наши пехотинцы открыли дружный огонь по фашистским истребителям. Те круто взмывают вверх, чтобы с высоты повторить атаку. Вот один уже вошел в пикирование, я ближе прижимаюсь к земле и еще больше увеличиваю крен. Смотрю то влево, чтобы не врезаться в землю, то вправо – за пикирующим немцем. С большой дистанции он дал длинную очередь и тут же ушел вверх, трасса прошла далеко справа.
– А, гад, боишься снижаться, чтобы самому в ящик не сыграть, – со злостью крикнул, не знаю и сам для чего.
Второй повторил тот же маневр и с тем же результатом. Затем оба, набрав высоту, ушли в сторону моря.
Горючее уже кончалось, когда я подходил к своему аэродрому. Пришлось садиться с ходу. Заруливаю на стоянку, выключаю мотор и продолжаю сидеть. В кабине тихо-тихо, только слышу монотонное, постепенно утихающее жужжание приборных гироскопов. С трудом поднял руку, чтобы вытереть вспотевшее лицо и замер от удивления: утром так выбрился, что не подкопался бы самый строгий старшина, а сейчас… борода была такая, словно неделю в руках бритвы не держал. Почему она выросла за один полет, пусть разбирается медицина, мне тогда было не до бороды. Полетели вчетвером – пришел один. Что может быть тяжелее, чем терять товарищей в бою?!
- Предыдущая
- 47/71
- Следующая
