Мужские рассказы - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая

Их будет человек пять. Рука держит стрелу в натяжении, хотя о набое можно и не помышлять. В темноте, без пристреливания. То есть, наугад. Кого отсюда подобьёшь?

В этот момент старшина припадает кобыле на холку. Пошло дело! Стреляют ли в него, или мечут что с руки, отсюда не видно, но я отпускаю стрелу и угадываю цель точно. Почти точно, ударило в коня. Он шарахнулся в сторону, подкосил ноги и завалился на бок. Без звука. Конвой вздрагивает и, повинуясь моему примеру, как по команде, все обращаются к налучам. Старшина толкает кобылу вперёд, и спешенный мною разбойник попадает ему под топор. Далеко слышен удар. Такой ни с чем не спутаешь. Только железо так гуляет по костям и телесной мякоти. Умеет бить старшина.

А я думаю, что захватное это дело — стрелять ночью. Вот так, шагов со ста. Оно чутьё развивает. Цели не видно совсем. Особенно если цель оттенена кустами. Но что-то ведёт стрелу, точно ты соединён со своей целью общей тягой. Совсем иной здесь настрел. Обычно всё строится от цели, а тут наоборот — всё от тебя самого. Вот говорят, чем цель активнее, тем легче н неё попасть. И вовсе не так. Такое могут говорить только те, кто лука в руках не держал. Активная цель будто не пускает стрелу, давит на неё каким-то невидимым и невообразимым способом. Силой своего сопротивления. А тихая, мирная, стоячая цель сама стрелу тянет. Потому я и не верю этим разговорам, что, мол, насилие порождает насилие. Тут совсем другое. Скорее уж, бессилие порождает насилие. Стоячую воду человек переходит, а в бурный поток не суётся…

Ночные лиходеи, между тем, рассыпаются кто куда. Полусотня трогает коней, и вот уже всех нас разметало по лугу. Пустились догонять. Ну, в этом деле нам с чубатым равных нет. Он точно ждал своего часа. Один из удирающих у меня перед носом. Под разбойником тоже добрый конёк, не кляча водовозная! Непоимок мой даёт такого трёпа ногам, что я уже и сам не рад этой скачке. Ночь всё-таки, земли не видно… Ещё немного и дело только за топором. Но тут мы оба влетели в овраг. Луг словно разломило пополам. Треснула земля, проглотив бешеных ночных скакунов. От удара трещит голова. Замерло всё разом, только слышно, как возятся кони, пытаясь встать на ноги. Не чувствую ни рук ни ног. Травой залепило лицо. Пробую пошевелиться. Вроде цел. Встаю и тут прямо на меня из кустов вываливается мой противник. Ему тоже досталось. Мы стоим и смотрим друг на друга.

— Ну? — спрашивает он.

— Кто таков? — я стараюсь выглядеть в этой ситуации хозяином.

— Тебе на что?

— Знать желаю.

Он ухмыляется, а я тем временем ищу глазами свой топор.

— Ладно, бывай здоров!

Он поворачивается и пошатываясь идёт прочь.

— Погоди, ну-ка…

Вытащив засапожник, я бросаюсь за ним. Он разворачивается и моё лицо рассекает страшный удар. Это только ветка, но удар такой силы, что меня отшвырнуло на землю. Огнём разрывает щёку, больно до крика. Как ещё мимо глаза-то прошло? Я вскакиваю на ноги, он снова сечёт, но теперь уже мимо. Не такой я лапоть, чтобы дважды под один удар встать. Зато сам я успеваю сунуть нож ему прямо под руку. Нож ткнулся, сошёл с удара, и в бочину не сел. Противник отринул и мы замерли друг против друга. Его лицо перекошено злобой. Он чем-то похож на Гурга. Или это мне только кажется? Похож — похож. Разве что, телом суше будет. На нём тугая, кожаная телуха. Такие носят под кольчугу. Да они и сами не протыкаемы и удар хорошо держат. Вот что его спасло. Надо мне было в шею метить. Задним умом — каждый герой. Теперь глаза в глаза придётся. Я с новой силой сжимаю нож, подаюсь вперёд, но тут из темноты выступил конь и встал между нами. Ещё миг, — и мой противник был уже в седле. Я только и успел, что поворотиться. Конь вскарабкался на земляной разлом, разбрасывая землю из-под копыт, и замер на самом гребне. Его седок не спешит давать дёру. Это обстоятельство не предвещает для меня ничего доброго. Луна светила всаднику в спину, и оттого он казался чернее собственной тени. Только теперь я обнаружил причину его заминки.

Эти разбойники возят налучи и мулы привязанными к сёдлам. Спрятал коня в лесу, а при тебе и нет ничего. Теперь вот настало его время пострелять. Кого-то очень напоминала мне эта фигура с вытянутым в руке луком. Где ж мой чубатый? Здесь, в овраге, освещённый луной я был перед противником как на ладони. Чахлые кусточки едва доставали мне до пояса. Ноги сами собой потащили меня назад. Цепляя коряги и вороша кусты, пытался я хоть как-то уйти от этой руки. Может и он сейчас думает о всех свойствах ночной стрельбы? В голове само собой застучало, заклокотало, ходуном заходило это слово — насилие. Что ж мне теперь, на колени встать, что ли? Как бы не так! Откинувшись на спину, я видел, как он начинает выцеливать. И вдруг что-то заставило его действовать решительнее. Должно быть, подходили наши. У меня под самой рукой оказался ком земли. Метнул первым я. Тут же ответила мне стрела. Но что-то её спугнуло, отвело. Комок землицы! Он меня спас. Стрела прошла над плечом, обласкав ухо своей близостью.

Застрельника моего и след уже простыл. Я лежал, задрав глаза к небу. На душе было легко и полётно. Она точно сбросила с себя гнёт.

— Эй, жив, что ли?

Это Матюша. Я всё ещё смотрю в ночное небо и ничего не отвечаю. — Мы тут твоего коня поймали… Да жив ты или нет?

— Жив, — отвечаю и поднимаюсь с земли.

Стрела, которой одарил меня этот разбойник и которая легла в полвершка от моего уха, была замечательна с виду. Её коротко подрезанное оперение подкрасили охрой. Должно быть, для отличия. А древко имело аккуратные прорези. Никогда не видел я таких прорезей. Должно быть, они служили кровостоком, сокращая телесную сопротивляемость удару. Зная толк в каждой стрелешной мелочи, я внимательно разглядел наконечник этой стрелы. Настолько внимательно, насколько позволял мерный свет стоящей в небе луны. Наконечник этот был ухожен и тщательно подготовлен к бою точильным камнем. Такого способа заточки видеть мне ещё не приходилось. На скос. И каждая грань убиралась в остроту только с одной стороны.

Данило Хвощ повертел наконечник в руках и вернул его мне, утвердительно кивнув:

— Как же, знакомая работа. Киевская рука. Есть там коваль один, Васюта Гордеевич, так вот это его вещица.

— Стрелу и подобрать недолго, мало ли их валяется.

— Не скажи. Эти вряд ли станут стрелы с земли подбирать. У того, которого старшина зарубил, серебряные браслеты на руках, а под телухой — оплечье боярское. Во дело какое! Думается мне, Гурга они поджидали.

Я засомневался:

— Нет. Куда там впятером с дружиной тягаться!

— Зачем же тягаться, — сказал Данило, — приглядеть только. А такое дело Изяслав кому попало не поручит. Оттого и стрела, что по тебе ходила лучшего киевского мастера. Верно говорю. Ты её, вот что, Гурту отдай, когда в Москов придём. Пусть знает, что по его людям киянские стрелы гуляют. Да ещё какие стрелы! Васюта Гордеевич — цареградского двора коваль.

Снова смотрю на стрелу:

— Зачем он её так точит?

— А чтоб вращалась на лету, — говорит Данило. — Твоя делает пол-оборота до цели, а эта — целый оборот. Стало быть, садится лучше.

— Э-э, что ты врёшь, оперением правится вращение.

— Оперение её только подкручивает. Если его гнуть больше надобности, хвосток будет сильно швырять, как при тяжёлом насаде. Как если на лёгкое древко «гусёк» поставить. Так что придумка верная.

— А вот говорят, что кияне перед боем наконечники слюнявят? — влез в разговор Терёша.

— Слыхал про то. Говорят, чтоб лучше воздух брали, — невозмутимо ответил Данило. Он такой человек, у которого всегда на всё есть свой ответ. И как ему самому кажется, — единственно верный. Впрочем, может, он и правда слышал об этом.

Терёша хлопнул меня по плечу:

— Ну вот, ты уже щипаный тетерев! От такой руки уберёгся.

Лето запахнулось густым раскатышем зелени. Росы стояли жгучие, травами угнетённые. Пролились дожди. Разворошили листвяные засыпи дубрав, дремотные хвойники, подперевшие небо по всей Белой Руси. В Москове мы уже прижились. Особой нужды в нас князь не испытывал, и потому целыми днями пропадали мы на вольных разъездах, забираясь так далеко, что едва хватало времени вернуться к вечернему огласу старшины. Гурт сотню не распускал, но и делом не тревожил.

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая