Фамильная честь Вустеров - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 16

• Предыдущая
• 16/53
• Следующая

— Что вы себе позволяете, черт вас подери?

Конечно, меня это ни в коей мере не касается, но я невольно подумал, что вряд ли стоит начинать на столь высоких нотах разговор, когда он грозит принять достаточно неприятный и даже опасный характер. Я видел, что и полицейский того же мнения. Его физиономия была вся в глине, но и глина не могла скрыть, как сильно он обижен.

— Носитесь как оглашенный, до смерти моего песика испугали. Бедненький, любименький, хороший мой Бартоломью, этот мерзкий старый урод чуть не раздавил тебя.

И снова я отметил отсутствие уважительной интонации в ее голосе. Конечно, объективно она была права, назвав вышеупомянутое должностное лицо мерзким уродом. Титул «самый красивый мужчина» он имел шанс получить разве что в конкурсе, где с ним стали бы состязаться сэр Уоткин Бассет, Жаба Проссер из «Трутней» и другие столь же привлекательные претенденты. Но внешность не принято обсуждать, это дело деликатное. И вообще, деликатность — великая сила.

Полицейский уже вылез из бездны сам и вытащил свой велосипед, теперь он осматривал его, пытаясь определить масштаб нанесенных повреждений. Убедившись, что транспортное средство почти не пострадало, страж порядка устремил на Стиффи такой же испепеляющий взгляд, каким уничтожал меня старый хрыч Бассет, когда я сидел на скамье подсудимых в полицейском суде на Бошер-стрит.

— Еду я себе по муниципальной дороге, — эпически начал он, будто в суде показания давал, — и вдруг кидается на меня бешеная собака. Я падаю с велосипеда...

Стиффи уцепилась за эту деталь, как заядлый, матерый судейский крючок.

— Нечего вам разъезжать на велосипеде. Бартоломью ненавидит велосипеды.

— Я езжу на велосипеде, мисс, потому что иначе мне пришлось бы целыми днями ходить пешком.

— Очень полезно. Жир бы свой порастрясли.

— Это к делу не относится, — парировал полицейский, достойный соперник Стиффи в искусстве пререкаться, достал из складок своего мундира блокнот и сдул с него жука. — К делу относится то, что, во-первых, эта собака совершила физическое насилие, направленное против моей персоны, при отягчающих обстоятельствах, и, во-вторых, вы, мисс, держите у себя дикое животное и позволяете ему разгуливать на свободе, подвергая опасности жизнь людей, за что и будете привлечены к суду.

Удар был жестокий, но Стиффи мгновенно нанесла ответный:

— Оутс, вы осел. Ну разве есть хоть одна собака в мире, которая пропустит полицейского на велосипеде? Так уж собаки устроены. И потом, я уверена: вы сами виноваты. Наверняка дразнили Бартоломью, словом, спровоцировали нападение, и я этого так не оставлю, до палаты лордов дойду, зарубите себе на носу. А этого джентльмена я прошу выступить в роли свидетеля. — Она повернулась ко мне и только тут заметила, что я не просто джентльмен, а старый друг.

— А, Берти, привет.

— Привет, Стиффи.

— Вы когда здесь появились?

— Недавно.

— Видели, что произошло?

— Еще бы. Я, можно сказать, наблюдал весь бой на ринге из первого ряда партера.

— В таком случае ждите повестки с вызовом в суд.

— Рад услужить вам.

Полицейский тем временем произвел осмотр, занес его данные в блокнот и принялся вслух подводить итоги:

— На правой коленке ссадина. Разбит левый локоть. Оцарапан нос. Одежда испачкана в глине, придется отдавать в чистку. К тому же сильнейший шок. Очень скоро, мисс, вы предстанете перед судом.

Он сел на велосипед и поехал прочь, а Бартоломью так яростно рванулся за ним вслед, что Стиффи едва удержала в руках трость. Она проводила полицейского откровенно кровожадным взглядом, явно жалея, что под рукой нет булыжника. Потом вернулась ко мне, и я сразу же приступил к делу:

— Стиффи, я, конечно, страшно рад вас видеть, вы, конечно, потрясающе выглядите, но не будем задерживаться на светских реверансах. Скажите, у вас находится маленький блокнот в кожаном коричневом переплете, который Гасси Финк-Ноттл выронил вчера из кармана возле конюшен?

Она молчала, поглощенная своими собственными мыслями, — явно о только что отбывшем Оутсе. Я повторил вопрос, и она вышла из транса.

— Блокнот?

— Да, маленький такой, в коричневом кожаном переплете.

— В нем множество оскорбительного зубоскальства, да?

— Именно!

— Да, он у меня.

Я издал ликующий вопль и вскинул руки к небесам. Скотч-терьер Бартоломью неприязненно покосился на меня и проворчал что-то по-шотландски, однако я не удостоил его вниманием. Пусть хоть целая свора скотч-терьеров скалит на меня зубы и рычит — им не омрачить этот счастливый миг.

— Слава Богу, гора с плеч!

— А что, блокнот принадлежит Гасси Финк-Ноттлу?

— Ему.

— Как, неужели эти великолепные портреты Родерика Спода и дядюшки Уоткина написал Гасси? Никогда не думала, что у него такой талант.

— Никто не думал. Это очень интересная история. Вот послушайте...

— Только я не понимаю, зачем тратить время на Спода и дядюшку Уоткина, когда на свете существует Оутс, его сам Бог велит осмеивать. Жуткий тип, доводит меня до умопомрачения. Красуется вечно на своем дурацком велосипеде, сам же на неприятности нарывается, а как только нарвался — все, видите ли, кругом виноваты. Спрашивается, почему он не дает проходу несчастному Бартоломью? Все до единой собаки в деревне норовят вцепиться ему в брюки, пусть не отпирается.

— Стиффи, где блокнот? — спросил я, возвращая ее к нашим баранам.

— Бог с ним, с блокнотом. Меня больше интересует Юстас Оутс. Как выдумаете, он в самом деле подаст на меня в суд?

Я сказал, что да, подаст, именно такое впечатление у меня сложилось, если читать между строк, фигурально говоря, и Стиффи сделала moue[10], кажется, так это называется... или не так?... словом, надула губки и нахмурилась.

— Я тоже думаю, что он всерьез. Юстас Оутс — форменный людоед, точнее про него не скажешь. Рыщет по округе и выискивает, кого бы сожрать. Что ж, значит, дядюшке Уоткину прибавится работы.

— О чем вы?

— Он будет рассматривать иск против меня.

— Он что же, продолжает работать, хоть и ушел в отставку? — спросил я, вспомнив с легким беспокойством разговор, который состоялся между экс-судьей и Родериком Сподом в гостиной, где была выставлена коллекция старинного серебра.

— Он ушел в отставку только с Бошер-стрит. Если человек родился на свет с судейской жилкой, ее ничем не вытравишь. Сейчас он у нас добровольный мировой судья. Проводит в библиотеке что-то вроде заседаний Звездной палаты. Туда-то меня и вызывают. Чем бы я ни занималась — гуляю ли, ухаживаю за цветами, сижу у себя в комнате и с увлечением читаю книгу, — дворецкий меня всюду отыщет и сообщит, что я приглашаюсь в библиотеку. А там восседает за столом с важным видом дядюшка Уоткин, и Оутс тут как тут — готовится давать показания.

Я представил себе картину. Н-да, приятного мало. Не позавидуешь девушке, у которой в доме такое творится.

— И каждый раз одно и то же. Он надевает свою черную судейскую шапочку и объявляет, что на меня налагается штраф. Говори я, не говори — он никогда не слушает. По-моему, он не знает самых азов судопроизводства.

— К такому же выводу пришел и я, когда он меня судил.

— И ведь что самое гнусное: ему в точности известно, сколько я получаю на карманные расходы, и он всегда может высчитать, на какую именно сумму ограбить меня. В этом году два раза оставлял меня без гроша, и все по наущению этого подонка Оутса: за превышение скорости в населенном пункте и за то, что Бартоломью слегка, ну просто почти совсем незаметно куснул его за ногу.

Я повздыхал сочувственно, однако мне не терпелось вернуть разговор к блокноту. Увы, барышни не в состоянии долго удерживать внимание на действительно важных предметах.

— Оутс так бесновался, можно было подумать, Бартоломью выгрыз у него фунт мяса. Сейчас он тоже рвет и мечет. Я больше не в силах терпеть это полицейское преследование. Можно подумать, мы живем в России. Берти, надеюсь, вы тоже ненавидите полицейских?

• Предыдущая
• 16/53
• Следующая