Великий поход - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 83
- Предыдущая
- 83/104
- Следующая
Колесницы будили впереди себя тревогу. Им не хватало только боя барабанов. Ещё их накат отзвучивал визгом женщин из числа обречённых наблюдателей своего конца. Отзвучивал и безвольной немой паникой мужчин, вставших на пути арийцев. Всякая живая душа, способная бояться, не устояла бы сейчас против выката этого тревожного чуда.
Индра посматривал на товарищей, справа и слева от себя, и думал о том, что Атитхигва проникся любовью к коневодству вовсе не из-за солидарности с заботами воина о его, Индры, грядущем самовластье. Прежде воин наивно полагался на дружбу как на проявление обязательного самоотречения и безоговорочной подчинённости эго товарища. Правда, иногда было слишком очевидно, что наиболее веское эго в отношениях с другом он присвоил себе. Индре казалось, что друг окутал его помощью и заботой исключительно ради торжества правильных идей Кавьи Ушанаса и помощи ему. В действительности же хотар создавал собственную идею. На плодах творческих изысканий кшатрия. Эта идея называлась «ашвины». Конники. Воин только подсказал Атитхигве, чем занять свои творческие порывы на всю оставшуюся жизнь.
В отличие от добряка Диводаса, хотар и не думал зазывать Индру на царство. И потому для «людей коня» кшатрий был равным среди равных.
Они не стали провозглашать Индру вождём. Ашвины просто сели на придуманную им колесницу и запрягли в неё придуманных Индрой лошадей. Даже не пойманных и не приручённых им.
Для Атитхигвы не имело значения, кто первый накинул коню на морду верёвку. Этот частный случай в практике коневождения, должно быть, скоро вообще забылся бы бхригами.
Ашвины могли стать огнеподвижниками, глашатаями идей Агни. В том и состоял компромисс Атитхигвы. Помочь маруту в лице Индры значило бы помочь Рудре. Хотар помог. Но не Рудре.
Братьев Дасру и Насатью, бросивших спокойную и размеренную жизнь жрецов, не слишком угнетала забота кшатрия о Великом походе. Так или иначе, интерес ашвинов к этой затее никаким образом себя не проявлял. Пока.
Индра умилялся показательным приёмам ашвинов по владению конём. Они очень верили в своё превосходство, иногда забывая, что воин знает коня лучше. Бедного Дасру лошадёнок лягнул. Как раз в момент такого вдохновлённого собственной уверенностью обращения со зверем. Что поделаешь! Поди объясни четвероногому, что юный бхриг уже считает себя неоспоримым властителем его судьбы. Усердие ашвина стало для него боком.
Братья ни в чём не хотели уступать Индре. В пути это обрело вид соперничества, доставлявшего воину ненужные хлопоты. Больше всего доставалось, разумеется, четвероногим. Молодость ашвинов выплеснула немалой заботой для их коней.
День за днём погружались колесницы в топкое болото малинового жарева. Всё дальше и дальше. По мертвой равнине, совсем недавно ещё стоявшей луговодьем. Колесницы не отъезжали далеко от реки, боясь потерять воду. К тому же обмелевший поток должен был указать им дорогу к Великому морю.
Иногда возничие сворачивали в долину, чтобы миновать загусти мелколистых, непрожигаемых солнцем кустов и длинные трещины оврагов, что уходили к далёким, давно пересохшим источникам.
Однажды, объезжая такой овраг, путники заблудились, потеряв ориентир, и вынуждены были повернуть обратно, возвращаясь к реке по собственным следам.
Индра впервые ощутил чувство оторванности от дома. Хотя дома у него не было со времен гибели Гарджи. Дома не было, но в кшатрии укрепилась связь с землёй, которую он считал своей. Его землёй была та, по которой он ходил.
Внешне она совсем не отличалась от этой пустующей, разорённой зноем равнины. Внешне не отличалась. Такая же выжженная и пустующая. И хотя она была частью Арьяварты – «земли расселения», всё равно выглядела чужбиной. Что-то не пускало её в собственность души воина.
Если бы Индра был дасой, вероятно, сознание свершило бы иной суд над этими просторами. Ибо задача даса – сделать всякое чужое своим. Но ведь это и есть потребище вора. «Благородные» не могут быть ворами. Дасы —другое дело. У них нет деления по человеческим достоинствам, они подчинены низшим инстинктам. Но как же тогда, как тогда воспринимать иную землю, иные места, если своим душа признаёт лишь то, в чём она сложилась?
Этот вопрос не давал Индре покоя, ибо от его разрешения зависел смысл Великого похода. Двигаться – чтобы жить? Нет. Жить – чтобы двигаться! Вот в чём идея! Истинная идея «благородных». Осесть душой, мозгами, телом —значит, в лучшем случае, влачить существование. Арийство – это прорыв, направленная воля благородства на мелкодушье и упокойничество серости.
Однажды утром путники заметили у горизонта грязное пятно небесной накипи.
– Неужели гроза? – предположил Насатья.
«Возьми бурю в своё сердце…» – припомнилось Индре. Может быть, это и была та самая буря, которую он поджидал? Чтобы впустить в своё сердце?
Мрачное пятно застыло над тревожными далями. Видимый покой равнины скоро сменился напряжённым ожиданием чего-то неотвратимого, лютого и беспощадного. Земля будто сжалась, отдавая себя во власть наползающего мрака и разорения.
– Нужно привязать покрепче коней, – сказал Индра, выщупывая древесную крепь полуповаленного деревца. Всё, что произрастало вблизи их стоянки, оказалось для этого непригодным.
Индра заставил ашвинов скрепить колесницы ремнями, сомкнув их по кругу. После чего братьям было предложено заняться сбором и стаскиванием камней.
Неуверенный протест Насатьи воин подавил злым и беспощадным словесным натиском:
– Здесь и сейчас наша жизнь зависит от сговорчивости каждого. Разумеется, ты вправе сдохнуть. Если хочешь. Но в этом случае и у нас остаётся слишком мало шансов выжить.
Индра выпалил это так яростно, что молодой ашвин потерялся в собственной непокорности и, не находя из неё достойного для себя выхода, попросту подчинился чужой воле.
Натаскав камней, путники выложили их в колесницы. Доверху. В засыпь. Под тяжестью груза повозки сделались несворотимыми. Коней накрепко привязали вокруг колесниц. Индра не жалел верёвок. Ашвины смотрели на старания кшатрия с лёгкой долей иронии. Братьям всё это казалось чудачеством. Чрезмерными предосторожностями. Они, конечно, знали, по какой причине воин заявился к бхригам в этот раз. Он то терял коней, то колесницы. Может быть, в понимании ашвинов, это невезение и заставляло его теперь бороться за сохранность конных пар с таким неистовым рвением.
Между тем долину остелил сухой ветер. Задрожали чахлые деревца. Занервничали кони, топчась на своих привязях.
Индра поднял голову. Нет, не гроза опалила небо. Оно было сухим и душным. Безводным. Ветер носил по нему каты бурой грязи, валял по земле пыль и снова дымил её клубами над землёй.
Внезапно ветер пошёл взахлёст. Дрогнули колесницы. Индра успел обхватить руками поваленную оглоблю. Стало совсем темно. Шквал сносимого сухоземья налетел на стоянку арийцев ревущим потоком.
– Что это? – кричал сквозь рёв ветра Насатья. Индра слышал его голос, но не мог разобрать, где же сам ашвин. Рядом никого не было видно.
Когда буря утихла, воин первым делом добрался до бурдюка с водой, чтобы промыть глаза. Им случилось пострадать от грязи. Индра влил в них полные пригоршни воды. Слишком тёплой, чтобы принести глазам облегчение. Но они снова видели. Кажется, ашвины занимались тем же самым. Мыли глаза.
Лагерь путников выстоял. Теперь Индра мог бы насладиться успехом своего предвидения. Братья оказались подавлены настолько, что смотрели на кшатрия не иначе как обречённо. Спокойствие, с которым Индра запрягал коней, дразнило ущемлённое самолюбие его спутников. Они были ещё слишком молоды, эти ашвины. И главное свойство молодости – самоуверенность – уже отыгрывало по ним беспощадностью своих последствий. Если бы не Индра.
Он мог сейчас сказать что-нибудь вроде: «Беспечность – хуже предательства!», но не стал этого делать, полагая, что лучшим итогом случившегося будут собственные выводы ашвинов. А не его схематические мудрости.
- Предыдущая
- 83/104
- Следующая
