Великий поход - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 84

• Предыдущая
• 84/104
• Следующая

Колесницы тронулись в путь. По густому прогару пылевой бури. Дышалось тяжело. Будто буря унесла остатки воздуха, бросив здесь только мёртвую опустень.

Арийцы решили повернуть к реке. Дорога до берега заняла бы у них четверть дня. Не меньше. Но там была вода, а значит, – воздух.

Кони жалостились к дороге, нарушая застывшую тишину печальным скрипом колёс. Индра ехал первым. Постепенно бурое заземелье с рваным тряпьём пожухлой травы в безразличных глазах воина сделалось одним размазанным пятном. Без начала и конца. Пятном, растянувшимся вдоль конских, мерно покачивающихся боков. Буланые разделяли его пополам.

Что-то впереди заставило Индру прийти в себя. На земле лежал человек. Кшатрий натянул поводья, и колесница стала. Ашвины послушно сдержали лошадей. Вслед за Индрой. Воин спрыгнул на землю и пошёл вперёд. Буланые посмотрели на него равнодушными глазами.

Человек, распластавшийся по земле, казался мёртвым. Индра постоял над ним, ища подтверждения его гибели в самом облике лежащего и, засомневавшись, перевернул тело на спину.

Это был даса. Его смуглое лицо почернело. То ли от грязи, то ли от покинувшего его духа. Который осветляет даже чёрных. Неожиданно демон зашевелил губами.

– Эй, дайте воды! – крикнул Индра ашвинам.

– Это же даса, – заупрямился Насатья.

– Ну и что? А будь это зверёнок, неужели бы ты ему не помог?

– Зверёнку бы помог.

– Такое же живое существо, – настаивал Индра. – Раз его не убила буря, пусть живёт.

Кшатрий взял воду и плеснул из бурдюка на синие губы лежавшего. Они ожили. Не сразу. Распознав вкус воды, даса открыл глаза. Что-то промямлил.

– Можешь говорить по-арийски? – спросил его кшатрий.

Даса кивнул.

– Как твоё имя?

– Пипру.

– Тебе повезло сегодня, Пипру. Ты выжил.

Индра кинул демону в руки бурдюк и пошёл к колеснице.

– Эй, добрый человек! – скорее простонал спасённый, чем крикнул. Вслед благородному путнику. – Могу ли я как-то отблагодарить тебя?

Ашвины засмеялись.

– Не думаю, – ответил Индра.

– И всё-таки позволь мне это сделать, – с достоинством изрёк Пипру, поднимаясь на ноги. —Жизнь человека чего-то да стоит!

– А ты считаешь себя человеком? – удивился воин.

– Этот вопрос отличает арийца, – вздохнул даса. – Они признают людьми только себя.

Ашвины вспыхнули, но Индра остановил их , гнев.

– Мы первыми назвали себя людьми. И потому, когда так же захотели называться дасы, это вызвало наш протест.

– Не стоит с ним говорить, поехали! – вмешался младший из братьев.

– Хорошо, я готов признать нашу разницу. Тем более что она всем очевидна, – вдруг сказал даса. – И всё-таки совесть велит мне отблагодарить вас.

– Лучше б мы проехали мимо, – хмыкнул Насатья.

– Как же ты это сделаешь? – поинтересовался кшатрий, залезая в колесницу.

– Эти удивительные сооружения, привязанные к диким зверям, должно быть, ваши жилища? Если вы ищете, где их лучше было бы поставить, я могу подсказать. Мне хорошо знаком этот край.

Арийцы переглянулись.

– Если тебе хорошо знаком этот край, ты должен знать, далеко ли до берега моря, – отозвался старший из братьев.

– Конечно, знаю. Короткой дорогой меньше дня пути.

Арийцы снова переглянулись. На этот раз с нескрываемым интересом к персоне проводника.

Часть поклажи из колесницы Индры пришлось переложить ашвинам. Чтобы нашлось место для Пипру.

– Держись! – сказал ему кшатрий, трогая коней.

Даса с ужасом наблюдал, как странное сооружение, трясясь, раскачиваясь и скрипя своими круглыми опорами, пришло в движение. Ашвины с удовольствием посмеивались над робостью чёрного человека.

Он был ещё не стар. Его худоба казалась измождением. Впрочем, именно это сродняло облик даса с Атитхигвой. Такие же обтянутые кожей углы черепа, острые скулы, запавшие щёки. Только нос крупнее и заломистее. Уродлив, будто распухший нос арийца. Зачем дасам такие носы? Может, им не хватает воздуха?

Колесницы, вороша ободами колёс осевшую грязь, вторглись в разломок ложбины, весь заваленный разбросанными деревьями. Пришлось останавливаться.

Растащив сушняк, путники одумались в отношении обеда. К тому же место вполне годилось для костра. Мешкать не стали. Бывшие бхриги занялись растиранием огня, а Индра —сбором припасов по мешкам и закатушкам.

Стол собрал остатки вяленых ягод, печёные клубни тростника, твёрдые, как камень, лепёшки, сухую жевань мелких зёрен, из которых варят пакату, толчёные орехи, остаток зажаренных в каше яиц, и всё это говорило только о том, что арийцы давно не баловали себя охотничьими трофеями.

Пипру испытывал неудобство, зарясь на скудные куски затеваемого обеда. Ашвины разожгли огонь и теперь грели воду под похлёбку. Даса присел на землю и отвернулся, чтобы не докучать им своим нетерпением. Он был голоден. И это обстоятельство предательски выдавало постыдную зависимость Пипру от куска лепёшки. Сейчас. Вопреки его гордости.

– На, поешь, – сказал Индра, предложив проводнику несколько печёных клубней.

Даса набил рот, посматривая через плечо на реакцию ашвинов. Они отнеслись к щедрости воина с равнодушием. Похоже, их сейчас волновала только похлёбка.

– Что ты там говорил насчёт признания себя человеком? – вдруг спросил кшатрий, присаживаясь к Пипру.

– Достоинство есть у каждого. Не только у того, кто держит в руке палицу, – кивнул даса на оружие кшатрия. Привязанное к его поясу. Эти слова заставили говорившего заволноваться. Он не знал, чего ему может стоить непокорность.

– Бесспорно, – ответил кшатрий, освобождая корнеплод от кожуры. – Только достоинство у всех разное. У одного достоинство молодца, а у другого – гордеца.

Индра беспечно копошился в клубне, всем своим видом показывая, что не собирается выспаривать истину силой. Пипру не сводил с него настороженного взгляда.

– А? – поднял глаза кшатрий.

– Да-да, – подтвердил даса, – разумеется.

– Ты вот – человек с достоинством?

– Разве мне об этом судить? – заволновался проводник арийцев.

– А кому же? – грубо удивился Индра.

– Людское складывается из всеобщего. Значит, судить другим.

– Стоит ли утруждать других вопросами, на которые каждый может ответить сам?

Пипру, чувствуя вкус спора, который, вероятно, не угрожал ему переломанными костями, дал голосу крепи:

– Мнение других более объективно.

– Что? – зажёгся воин. – Объективно? Да объективность только признак безнравственности. Человек всегда был результатом сложения тех сил, что перетягивают человеческий характер и привычки на собственную сторону. И потому, если мнение одного, второго, третьего стремится занять позицию вне рамок его собственной совести, значит, все воспитательные старания оказались напрасными.

– Возможно, – задумчиво произнёс даса. Ему начинал нравиться кшатрий. Он был не таким, как другие арийцы.

– У тебя чувствительная душа, – вдруг сказал Пипру. – Это вовсе не принижает её воинских достоинств, нет.

Индре показалось, что даса не договаривал. Пристальный взгляд кшатрия заставил Пипру довершить свой приговор:

– Ты ищешь правду, яростно утверждая её всеми силами души.

– В чём же её чувствительность?

– В том, что всякая ложь против твоей очень правильной правды отдаётся в душе болью, вызывая реакцию самого яростного протеста. Ты непримирим потому, что твоя душа не приживается даже с почти правдой.

Пипру украдкой посмотрел на ашвинов. Ему не хотелось, чтобы они слышали эти слова.

Теперь настала пора соглашаться Индре. Он задумчиво смотрел куда-то сквозь своего собеседника.

– Да, – ответил он тихо. То ли своим мыслям, то ли услышанному.

После недолгого отдыха колесницы снова тронулись в путь. Индра ловил себя на мысли, что демоны могут быть разными. То есть не только примитивно плохими, как он думал раньше. И всё-таки что-то в нём не соглашалось с верой в их сходство с арийцами.

Этот человек, случайно подобранный ими в поле, вселил в кшатрия сомнение. Индра сопротивлялся любой мысли о своём с ним равенстве. О достоинстве даса, похожем на свойства арийской натуры. И всё-таки Индра не мог не признаться себе, что Пипру ему нравился. Чем-то человеческим.

• Предыдущая
• 84/104
• Следующая