Сент-Женевьев-де-Буа - Юденич Марина - Страница 71
- Предыдущая
- 71/79
- Следующая
Однако в последующем это обернулось определенным преимуществом для членов его семьи — теперь те из них, кто покидал этот мир, тоже могли рассчитывать на обретение последнего приюта в столь престижном месте: в нишу можно было заложить еще некоторое количество урн. Для матери это был вопрос принципа.
Ему же мысль о том, что прах отца будет теперь вечно покоиться рядом с прахом, принадлежащим неизвестно кому или чему, ( в этом, особенно после короткой реплики Татьяны, теперь навсегда уже оставшейся для него загадкой, Поляков сильно сомневался), была невыносима. Однако там же находилась и урна с прахом бабушки и это нельзя было сбрасывать со счетов А главное, все это занимало, волновало, тревожило и даже заставляло страдать Полякова — но — во-вторых. Поэтому бороться с матерью, хоть желание было и велико, он не стал. За все время предшествующее похоронам и позже, на самих похоронах и последовавших за ними обязательных многолюдных и многословных, пьяных, уже после третьего тоста, поминках они с матерью обменялись в лучшем случае десятком фраз. Причем со своей стороны он совершенно искренне не замечал ее присутствия, как и присутствия всех остальных людей, устремленный мыслями и чувствами в те проблемы, которые прочно заняли первый план его сознания, плотный, непроницаемый, как тяжелая штора отгородивший его от всего прочего.
Был лишь один момент, когда задачи первого плана вдруг, спонтанно потребовали от него общения с матерью. Не рассуждая и не пытаясь даже, понять зачем это нужно, он подчинился. Это было жесткое и очень неприятное для него общение, ее же оно, похоже, и вовсе повергло в шок, чего ранее за ней он никогда не замечал. Дело обстояло так. Уже поздним довольно вечером, после затянувшихся поминок, справляли которые в дорогом престижном ресторане, он счел своим долгом отвезти ее домой и вместе с ней подняться в квартиру. Зачем? Спроси его кто об этом уже в лифте, где они молча, стараясь даже случайно не соприкоснуться телами, чужие, враждебные друг другу люди поднимались на свой этаж, он не сумел бы ответить ничего вразумительного.
Какая-то сила вела его и он шел, не раздумывая о причинах и последствиях.
Она долго возилась с замками и открыв дверь молча прошла в квартиру, не приглашая его, но и не преграждая дорогу. Вместе, они, не сговариваясь, прошли в кабинет деда, и там она не присев и не отбросив даже с головы траурного платка, повернулась наконец к нему и прямо взглянула в лицо с явным намерением поинтересоваться, чего ему еще здесь нужно? Именно в этот момент он понял, зачем поплелся за ней в квартиру и чего сейчас от нее хочет. А поняв, не стал дожидаться ее вопроса — Мне нужна диадема, — заявил он, сам удивляясь своему тону и тому, как без предисловий и уместных по крайней мере в это день, объяснений, он это произнес — Какая диадема? — голос ее был тускл, ровен, и лишен обычной желчно иронии. Можно было предположить, что она действительно не понимает сейчас, погруженная в свое горе и нахлынувшие вместе с ним проблемы, о чем он говорит Однако же он был совершенно уверен, что это не так. Не так — и в части якобы горя — отца она всю жизнь презирала и унижала при каждом удобном случае, подло, мерзко, болезненно. Не так — и в части «забытой» диадемы Это была игра или, точнее, неукоснительное следование сценарию действа под названием « похороны горячо любимого мужа и друга», разработанного и утвержденного в недрах, возможно еще ЦК ВКП(б ), и до сей поры не претерпевшего изменений. Писали возможно, с Надежды Константиновны Крупской, а быть может, как раз именно для нее. Но не это было сейчас не важно — Диадема, украденная твоим отцом у убитой им женщины. И давай не будем попусту тратить время. Я знаю, что она здесь, я знаю, где она лежит, и, если ты будешь упорствовать, я просто пойду и возьму ее.
— Грабить мать, только что похоронившую мужа? Ты чудовище, я не могла родить тебя, ты выродок, недоносок — Тебе виднее. Дискуссировать на эту тему я не намерен. Выродок — значит выродок. Отдай диадему, и я избавлю тебя от своего присутствия.
Стоимость ее я тебе возмещу, можешь не сомневаться, по рыночному, что называется, курсу — Подавись своими грязным деньгами, мерзавец, на них кровь и слезы, ограбленных тобой людей — Мы теряем время и ты не на митинге. Там выскажешься при удобном случае, а пока отдай диадему. ты — то уж точно не имеешь на нее никаких прав.
— А кто имеет? Твой вонючий князек, прискакавший из Парижа грабить Россию? Я знаю, для кого ты так стараешься. Иуда!
— Заткнись! — впервые за все последние дни Дмитрий полностью утратил контроль над собой Грязный эпитет при упоминании Микаэля оказался последней каплей, далее — возможен был любой исход По крайней мере он сделал шаг в сторону матери, не отдавая себе отчета в том, как поступит дальше Но и она вполне адекватно оценила его состояние и почти стремительно выскочила за дверь кабинета с криком "Я вызываю милицию! "
Этот крик почему-то мгновенно привел его в чувство, ярость застилавшая сознание рассеялась и, выглянув вслед за матерью в коридор, он совершенно спокойно негромко заметил:
— Вызывай. Но помни, что тогда-то уж точно всем станет известно, что твой героический папочка убийца и вор. Диадема эта сейчас как раз в розыске.
Про розыск у него вырвалось как-то совершенно случайно и едва ли не против воли, но именно последние его слова остановили ее стремительное продвижение по коридору, словно камень брошенный в спину Она остановилась именно так, как останавливаются люди, получившие сильный удар в сзади и пытаясь при этом остаться на ногах и сохраняя равновесие — туловище по инерции еще было устремлено вперед, а руки, напротив, как крылья подбитой на лету птицы беспомощно, но отчаянно, дернулись назад, спеша остановить движение всего тела. Потом она распрямилась, верная себе, расправив плечи и почти неестественно прямо держа сутулую уже старческую спину, но так и осталась на месте, не поворачиваясь к нему, не шевелясь и не произнося ни слова Доли секунды, он даже испытывал нечто похожее на раскаяние смешанное с испугом — ему показалось что она сейчас грохнется в обморок или того еще хуже просто умрет, вот так, стоя, как есть в боевой стойке, с упрямой «железной» спиной. Но это наваждение быстро пошло — она повернулась и такая ненависть, бьющая не то что ключом-мощным кипящим фонтаном раскаленного гейзера откуда-то изнутри, осветила ее сухое надменное лицо, что он мгновенно и твердо уверовал — ни смерть, ни тем более обмороки ей не грозят.
Сила внутренних эмоций и страстей, испепеляющих ее душу, еще долго будет поддерживать ее плечи прямыми, подбородок вздернутым вверх, а спину «железной» Он констатировал это про себя, совершенно спокойно — без радости, но и без досады или зла, ему было все равно. Однако открылось ему и другое — сейчас, первый, единственный в жизни и, видимо, последний раз, он ее сломал.
Она, без сомнения, подчиниться теперь его воле, но так же вне всякого сомнения было и то, что проклянет и отречется от него навеки. Это он знал абсолютно точно.
Мать, тем временем, так и не проронив ни слова, развернулась и пройдя мимо него, как если бы он был шкафом или стулом на ее пути, вернулась в кабинет деда, захлопнув за собой дверь. Поляков остался стоять в полутемном коридоре, но ожидание его не было долгим. Дверь в кабинет распахнулась и оттуда, из дверного проема в него швырнули небольшим и не очень тяжелым предметом. Бросок был, однако, достаточно сильным — предмет пролетел разделяющее их пространство коридора и точно угодил ему в грудь, больно, до крови, царапнув при этом подбородок. Он подхватил его на лету, не дав упасть на пол и не став рассматривать — что же в прямом смысле этого слова упало ему в руки — в этом он нисколько не сомневался, повернулся и быстро, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать, направился к выходу. Вслед ему не прозвучало ни слова. Замки на сей раз оказались более послушны его рукам, и уже через несколько секунд тяжелая дверь квартиры, бывшей некоторое время назад для него тем, что принято в России именовать «отчим домом» мягко, но навсегда захлопнулась за его спиной.
- Предыдущая
- 71/79
- Следующая