Сент-Женевьев-де-Буа - Юденич Марина - Страница 73
- Предыдущая
- 73/79
- Следующая
Никто не посмел задать ему вопроса, который, конечно же, мучил всех, но если бы и нашелся смельчак, ответа бы он не услышал. Беслан не знал, зачем он едет и, к тому же, так спешно. Однако он был совершенно уверен в том, что этой ночью он должен быть на месте гибели Ахмета — в развалинах степного монастыря. Объяснить это кому-либо было просто невозможно.
Последние дни вырвали из окружения Дмитиря Полякова слишком много людей. Не каждый человек и за всю свою жизнь понесет столько человеческих потерь — и слава Богу! Но в разной, разумеется, степени, скорбя, сожалея и даже страдая от потери, к примеру Микаэля Куракина, Дмитрий как не странно, более всего чувствовал отсутствие рядом с собой малоприметного, но незаменимого, как выяснялось теперь, Ковалевского. Долететь до губернского центра, глубокой ночью прибыв в его аэропорт, который все еще лихорадило после вчерашней трагедии, оказалось лишь половиной дела. Куда труднее было организовать его поездку в отдаленный степной район — к развалинам старого монастыря. Причем непреложным и раздражающим даже степенью своего беспричинного на первый взгляд упрямства, условием Полякова было то, что отправится он в монастырь один, без какого-либо сопровождения. Потребовался целый день, исполненный организационной суетой, беспрестанными звонками в Москву, контактами на месте с чиновниками различного ранга, людьми из свиты министра и в конце концов с ним самим, но и при этом — не прекращающимся ни на минуту процессом раздачи взяток, чтобы к вечеру — экипированный относительно неплохо, на приобретенном здесь же по цене в несколько раз превышающим реальную, даже московскую стоимость машины, джипе, он смог наконец выехать из взбудораженного городка на шоссе, убегающего вдаль, в подернутые уже дымкой предвечернего тумана и залитые розовым светом незаметно крадущихся сумерек, бесконечные, безлюдные и не желающие вовсе вести счет времени, степные просторы.
Несколькими часами раньше, к руинам монастыря добрался на своем мощном «Хаммере» Бес. Он ехал не спеша, минуя блокпосты и избегая раскаленного полотна пустынной, правда, теперь, а некогда одной из самых оживленных на юге России, трассы. Одинокие машины все же нет-нет да и встречались на ее черной, лоснящейся расплавленным асфальтом ленте, а лишние встречи были Беслану не к чему. Его « Хаммер», более напоминающий танк или какую-другую машину, сконструированную для военных действий, что, собственно, так и было, ибо этими машинами были оснащены вооруженные силы Соединенных штатов Америки, — был слишком редок и приметен не только для здешних мест, но и вообще для России. К тому же многим, если не всем, интересующимся его персоной, и во многом, благодаря, журналистам, было известно, что он ездит именно на «Хаммере». Словом, он пробирался малоизвестными степным тропами и, вроде бы в своей конспирации, преуспел. Когда он прибыл на место, горячий день еще был в разгаре и солнце едва-едва перевалило за точку зенита, практически незаметно, сохраняя вроде полную неподвижность и опрокидывая на землю потоки нестерпимой жары, тем не менее медленно, но неуклонно поползло оно вниз, теряя с каждым миллиметром набранной в полдень высоты и силу своего обжигающего пекла, хотя в это трудно было поверить. Однако жара никогда особо не беспокоила Беслана, сейчас же он ее просто не замечал Загнав машину на монастырский двор, он ловко припарковал ее практически вплотную к сохранившейся стене одного из строений, тень от нее, которая теперь с каждым часом будет только увеличиваться, должна была укрыть массивный черный корпус джипа от разящих солнечных лучей. Он собирался сразу же приступить к осмотру руин и, в первую очередь, шахты развороченного колодца, но в небе, выцветшем от беспрестанной жары как ситец дешевеньких занавесок — блекло голубом, без единого облачка раздался стрекот вертолета.
Звук был едва различим, и это значило, что вертолет находится на изрядном расстоянии, но опытное ухо Беслана его все-таки уловило. Это мог быть кто угодно-от местных аграриев, облетающих бескрайние свои латифундии, до спецназовцев или пограничников, напряженных и бдительных сверх всякой меры после террористического акта в аэропорту. Рисковать Беслан не хотел. Посему он все же решил дождаться темноты, а до той поры, забрался в кожаные недра своей автомобильного монстра и, не жалея горючего, включил двигатель, обеспечивая тем самым работу кондиционера в салоне. Вероятность того, что с высоты полета замечен будет черный корпус машины, припаркованной так грамотно, что практически сливался с полуразрушенным монастырским строением была, конечно, высока, но тут полагаться приходилось только на удачу Ничего другого Беслану просто не оставалось. Кроме того, в душе он был даже внезапной паузе — она давала ему время подумать, а мысли в его голове бродили сейчас разные, к тому же были они не причесаны, если не сказать взлохмачены, как, наверняка, определил бы это состояние Ахмет.
Прежде всего, Бес был несколько удивлен собственной реакции, а вернее собственному спокойствию, которое вопреки ожиданиям не покинуло его на зловещем для него месте — месте гибели Ахмета. Много раз он представлял себе, как это произойдет и, полагая, что приедет сюда впервые вместе с Лехой и его компанией, был весьма озабочен тем, удастся ли ему скрыть свое волнение, а возможно и более сильные чувства, которые, был в том уверен! непременно охватят его на этом проклятом месте. Теперь же он был здесь один и, следовательно, совершенно свободен в проявлении своих чувств, но удивительное дело! — он не испытывал ничего, кроме обычной фронтовой напряженной тревоги и готовности в любую минуту к любым действиям Сердце в его груди билось ровно и воспоминания об Ахмете рождали в душе только тупую черную тоску Но все последние дни она и не покидала его, лишь отступая иногда под напором неотложных проблем, а после — особенно в лишенные привычного сна ночные часы — словно спеша наверстать упущенное, наваливалась с новой силой, все глубже внедряя в сознание раздирающую его мысль — так теперь будет всегда. Теперь тоска снова оплела его своим холодным черным саваном и, глядя из-за темных окон машины на пыльные, прокаленные неумолимым солнцем, развалины монастырских строений, он впервые с безжалостной мучительной ясностью понял: ничего не добьется он один он от этих мрачных безжизненных развалин, ничего, что приблизило бы его к разгадке гибели Ахмета, и таким образом к нему самому, на что в тайне, а скорее всего-и не осознавая этого, надеялся Бес. Он потерял самого близкого человека на земле, единственного друга и брата своего, потерял безвозвратно и навечно. Чем тут могут помочь черные, наполовину занесенные песком развалины чужой святыни?
Свинцовая тяжесть тоски умножилась обломками рухнувшей надежды. На душе у Беса стало совсем мерзко — ничего подобного никогда не переживал он раньше.
А самое главное, возможно впервые в своей жизни, он не знал, что делать дальше, не знал совершенно и даже представить в самых общих чертах не мог. И от этого было ему страшно. Мысль о том, что дальнейшая его жизнь на этой земле — а по всему выходило именно так — просто не имеет смысла, юркой стремительной змейкой скользнула в сознание, он и не заметил когда. Однако она уже по-хозяйски извиваясь, струилась в нем, отравляя ядовитым посулом простого и быстрого решения, а вместе с ним и ухода от всех, нестерпимых страданий. « Так ведь, действительно, будет проще» — подумал Беслан и совершенно неожиданно для себя и неуместно в минуты таких размышлений — заснул. Сон, как случалось это с ним в последнее время, подкравшись, сразил его вдруг, сразу и, что называется, наповал — затылок расслабленно откинулся на мягкую кожаную подушку подголовника, а руки так и остались лежать на баранке, как если бы он только что собирался тронуть машину с места, да вдруг и застыл на месте, вовлеченный кем-то в старинную, памятную еще с детства игру " замри! "
Уже почти стемнело, когда Поляков разглядел наконец черные — на фоне темно-синего вечернего неба, контуры каких-то неясных строений, которые по его расчетам и должны были бы быть развалинами монастыря. До этого он долго плутал по пыльным степным дорогам, сверяясь с картой, которая, как выяснилась была весьма приблизительна. Его останавливали и подолгу задерживали на блокпостах, придирчиво проверяя документы, и досаждая до одури одинаковыми вопросами, на которые он монотонно, словно читая к заученный заранее текст отвечал одинаковыми-слово — в слово фразами Нельзя сказать, чтобы делал он это специально, чтобы позлить нагловатых и подозрительных, впрочем — и то, и другое, явно от страха, милиционеров и казаков из местного ополчения. Иначе бы он просто однажды, не выдержав, сорвался, наговорил дерзостей, и кто его знает, чем бы в итоге закончилась эта дискуссия. Тупое монотонное бормотание было для него своего рода психологической защитой, но и оно, случалось, выводило остановивших его людей из себя. Тогда в ход шли рекомендательные письма местных чиновников или деньги, а чаще и то, и другое — совокупно. Его отпускали, однако вслед смотрели недоверчиво: археолог из Москвы, вздумавший в столь неспокойное время, в непосредственной близости чеченской границы исследовать здешние достопримечательности, к тому же без опаски разъезжающий на новенькой дорогой машине, доверия не вызывал. Но и трогать его было боязно — бумаги подписаны высоким губернским начальством, да и парень держался спокойно, не нервничал и ничего предосудительного при себе не имел, к тому же был явно славянского типа. Каждый раз, покидая очередной блокпост, Поляков мысленно хвалил себя за то, что не поддался на искушение прихватить с собой какое-нибудь оружие, на чем сильно настаивали его сотрудники и те люди, которые были привлечены к его сборам в губернском центре. В дальнейшем оружие ему, возможно, и пригодилось бы, к тому же — с ним, бесспорно, было намного спокойнее, но окажись он теперь вооружен — ничего дальнейшего попросту могло не быть.
- Предыдущая
- 73/79
- Следующая
