Вальпургиева ночь - Завозова Анастасия Михайловна - Страница 42
- Предыдущая
- 42/102
- Следующая
Глаза пару раз удивленно моргнули.
— Че? Запужала я тебя, че ли?
— Че ли! — обиженно отозвалась я. — Думаете, приятно в склепе на ваши глаза наткнуться?
Глаза сосредоточенно заморгали, потом куда-то пропали.
— Щас!
Послышалась какая-то возня, сопение, грохот, и вдруг прямо передо мной зажегся огонек, осветив порожки, Виталиса и темную фигуру. Фигура аккуратно поставила горящую плошку передо мной на пол, взяла еще одну, похожую, старательно на нее подула, и та вспыхнула ярким пламенем. Потом проделала то же с третьей…
Теперь помещение склепа было более-менее освещено. Я смогла разглядеть прямо перед собой нечесаную и немытую тетеньку, одетую в драное платье и валенки. Волос местная хранительница усыпальницы не стригла явно со дня рождения, поскольку те спадали до пола и. цеплялись за валенки. Интересно, она при ходьбе не падает? Приспособилась, наверное…
То, что передо мной стоит очень сильная ведьма, я поняла еще по тому, как она зажигала огонь. Только обладая очень большой магической силой, можно сознательно преобразовывать окружающую тебя энергию. Даже у тетки Розы, сейчас самой сильной в нашем роду ведьмы, это получалось только после хорошей ссоры с дядей Алексиусом. В последний раз вспыхнул бюст Цицерона — гипсовую голову великого оратора вместо лавров увенчало синее пламя. Дядя тогда заорал благим матом и: самоотверженно принялся шлепать ручками по лысине своего кумира… Копоть до конца так и не оттерли, бюст до сих пор похож на наглядное пособие со стенда противопожарной безопасности.
Неужели это она? Наша прародительница? Я еще раз оглядела деву. Волосы вроде рыжие, конечно, — если их помыть. Глаза зеленые, ну с ними-то я уже пообщалась. Нос вроде наш, интересно, кому же из предков мы обязаны столь оригинальной его формой? Раньше мы грешили на некую девицу из нашего рода, Лукерью, которая еще в 1658 году выскочила замуж за заезжего грека Ангелоса Мордопопулоса, смоталась с ним в Грецию, а потом ее внучек, заскучав в теплой Элладе (идиот!), вернулся на историческую родину. А теперь выясняется, что такие характерные греческие шнобеля, не обиженные размером, в нашем роду встречаются аж с четырнадцатого века. Ну и ну! Если копнуть, выяснится, что какой-нибудь сторазпрадед собственноручно бил морду Гектору при взятии Трои…
— Ну и че? — прервала мои размышления ведьма. — Всю обсмотрела? Родню че, не признаешь?
— А… мм-м… а, — залепетала я. — Простите, я что-то не совсем… Вы-то откуда знаете?
— Оттуда! — Девица хлопнулась на ступеньки рядом со мной, предварительно утеплив их своими волосами. — Камни кинула, они сказали — жди родичей. Ты сама откуда? Тетки Епистимы дочь? Или Малашки Кривой? Да не, откуда у Кривой дети, разве че глаза кому отвела? А-а, ты, наверное, та самая внучка бабки Сосипатры, что о прошлый шабаш веселящего зелья обожралась! Ох и веселилась дева, так ржала, хохот аж во Пскове-граде слышали… Не, та вроде не кучерявая была…
Я едва успевала соображать, слушая обо всех этих Малашках и Сосипатрах. (Господи, что за имя? У кого-то из моих предков фантазия была чернее битума…)
— Я… вообще-то мы на шабаши не летаем! — вдруг вырвалось у меня.
— А кто летает? — удивилась ведьма. — Да там одни алкашки убогие. Мазью из болиголова с салом намажутся да пойдут чудить. Скука смертная! Я тебе про наш шабаш говорю — разве не бывала ни разу? От как соберемся мы все в избе у бабки Веры. Перво-наперво я, потом Манька, еще Малашка Кривая, без нее куда, к полуночи тетка Епистима с выводком подлетает, бабку Сосипатру приносят, она сама только пожрать встает, а еще Макридка, Цыца, Ивашка с Глашкой, Верка, еще Верка, все Верки в общем, Зимка, да только лучше б она не приходила — верно моя мать говорит, что тетка Вера, когда ее рожала в сугробе, точно отморозила…
В моей голове вдруг весьма некстати завертелась песенка на мотив известного рекламного ролика: «Безупречны от природы, безупречны от природы… Дети — уроды! Дети — уроды!», но я сдержалась, чтоб не загорланить ее во всю диафрагму. Что же это такое получается? Если все эти Малашки-Глашки тоже из нашего рода, то… неужели нас так много? И традиция семейных сборищ, для удобства именуемых шабашами, — это что, тоже древний обычай? И откуда нам тогда вести родословную? То есть от кого? Да их до Аделаиды было как собак нерезаных, то есть ведьм нежженых… И почему Ула сказал, что это наша прародительница, если есть и тетка Вера, и бабка Вера, и еще какая-то Сосипатра? И зачем так много Вер? Фантазия на Сосипатре кончилась? Голова у меня пошла не то что кругом, а квадратом. Я прямо-таки чувствовала, как она распухает.
— Ну так откуда ты? — теребила меня родственница.
— Неизвестная ветвь рода, — попыталась выкрутиться я.
— Че? — опять «чекнула» дева. — Какая, етишкин хвост, неизвестная ветвь? Мы всех своих наперечет знаем…
— А меня вспомнить не можете! — поддела я деву. — Чья я, по-вашему?
Ведьма задумалась, почесывая коленку под платьем. Потом поерзала на волосах и смущенно призналась:
— Не ведаю… Чую, ты наша, а откуда взялась?.. Тебя звать как?
— Михайлин а.
— Че?!
— Ниче! Ми-хай-ли-на!
— Это че за имя? Кто удумал?
Этого я не знала. В изобретении имени участвовала вся наша веселая семейка. Поскольку коктейли в тот день готовила тетя Роза, весьма взволнованная тем, что она стала теткой, перепились все быстро. Руки у тетки дрожали весьма некстати… Не пила тогда, только мамуля, она тихо посапывала, отходя после домашних родов и последующего пребывания в роддоме с целью профилактики. Папуля говорит, что мамуля заснула, едва успев пробормотать: «А Идке слова не давать, я еще помню, какие она имена Розкиным огрызкам предлагала…» В общем, утром тетка Ида, как наименее опухшая, первой вспомнила, что до того, как всем перестал быть нужен повод, кто-то придумал Михайлину…
— Не знаю, — честно созналась я. — Тетка Роза водку в оливье пролила, закусывать было нечем… Ой, в общем, я из вашего рода, только… вы мне все равно не поверите, очень долго рассказывать, как я сюда попала. А вас, кстати, как зовут?
— Веркой! — невозмутимо отозвалась дева.
- Предыдущая
- 42/102
- Следующая
