Дезире - Зелинко Анна-Мария - Страница 32

• Предыдущая
• 32/134
• Следующая

— Я камердинер генерала и его школьный товарищ, — сообщил мне Фернан, когда я впервые познакомилась с ним.

Фернан и Мари сразу же начали ссориться. Мари заявила, что Фернан таскает еду из буфета, а Фернан обвинил Мари в том, что она посмела трогать щетки (у него их 24 штуки) и белье генерала. Мари действительно хотела постирать белье Жана-Батиста и не догадалась испросить разрешения у Фернана…

Когда я впервые осматривала наш дом, я сказала Жану-Батисту:

— Я написала Этьену, чтобы он поскорее выслал деньги, оставленные папой мне в приданое.

Жан-Батист поднял брови:

— За кого ты меня принимаешь! Неужели ты думаешь, что я буду обставлять наш дом на деньги моей невесты?

— Но Жозеф поступил именно так!

— Прошу тебя, не сравнивай меня с Бонапартами, — сказал он решительно. Потом он обнял меня за плечи и закружил по комнате.

— Девчурка, девчурка, сегодня Бернадотт может купить только кукольный домик в Соо, но если ты захочешь дворец…

Я закричала:

— Во имя господа, только не это! Обещай мне, что мы никогда не будем жить во дворцах! Обещаешь? — Я вспомнила о долгих месяцах, проведенных в итальянских палаццо, потом подумала, что о Бернадотте говорят: «Человек, подающий надежды». Его эполеты блестели таким беспокойным блеском…

— Обещай мне! Никогда никаких дворцов! — повторила я.

Он посмотрел на меня. Улыбка осветила его лицо.

— Мы одинаково думаем, Дезире, — сказал он. — Однако в Вене я жил во дворце в стиле барокко. Завтра я могу быть отправлен на фронт и поставлю мою походную кровать в палатке, Бог знает где, может быть в чистом поле. Послезавтра я вновь смогу расположить мой штаб в каком-нибудь замке и попрошу тебя приехать ко мне. Разве ты откажешься?

Мы остановились под большим каштаном в нашем будущем саду. Мы скоро поженимся, и я постараюсь быть хорошей хозяйкой дома, красиво обставить комнаты и содержать их в порядке. Здесь, в этом крошечном доме, в этом саду со старыми каштанами я найду подобающее мне положение. И меня перестанут преследовать воспоминания о залах с невероятно высокими потолками и звоном сабель по мраморным полам, воспоминания о лакеях, которые путаются у вас под ногами во всех комнатах и залах.

— Скажи, разве ты откажешься? — повторил Жан-Батист.

— Мы будем очень счастливы здесь, — ответила я.

— Разве ты откажешься? — повторил он настойчиво. Я прижалась к нему. Я уже привыкла, что мою щеку царапают его эполеты.

— Я не откажусь, но не буду счастлива, — сказала я.

Утром в день свадьбы, когда я, стоя на коленях, убирала в буфет сервиз из белого фарфора с маленькими цветочками, сервиз, который мы с Жаном-Батистом выбирали вместе, Мари спросила меня:

— Ты разве не волнуешься, Эжени?

Несколькими часами позже, когда горничная Жюли завивала мои волосы, Жюли заметила:

— Удивительно, мне кажется, ты ничуть не взволнована! Правда, дорогая?

Я покачала головой. Взволнована? С того момента, когда в темноте коляски рука Жана-Батиста была единственным теплом в моей жизни, я поняла, что принадлежу ему. Через несколько часов я поставлю мою подпись на листе бумаги в зале бракосочетаний мэрии Соо и этой подписью скреплю то, что знала давно. Нет, я не взволнована!

После церемонии, как я уже писала, был банкет у Жюли, на котором я очень скучала. После тоста дяди Соми и пламенного приветствия Люсьена, заговорили о Египетской кампании Наполеона. Жозеф забрал в голову, что сможет убедить Жана-Батиста в том, что завоевание Египта доказательство гениальности Наполеона. Его поддерживал Люсьен, который был убежден, что его брат Наполеон будет насаждать Права человека на всей земле.

— Я не думаю, что мы сможем долго удержаться в Египте. Англичане это понимают, поэтому они и не начинают против нас колониальной войны, — заявил Жан-Батист.

— Но Наполеон уже захватил Александрию и Каир и выиграл битву при пирамидах, — вмешался Жозеф.

— Для англичан это второстепенный вопрос. Египет, на первый взгляд, находится под турецким владычеством. Англичане смотрят на наши войска возле Нила, как на временную неприятность. И…

— Неприятель потерял двадцать тысяч убитыми в битве при пирамидах, — сказал Жюно. — А мы — только пятьдесят человек.

— Грандиозно! — прошептал Жозеф. Жан-Батист пожал плечами.

— Грандиозно? Победоносная французская армия под командованием генерала Бонапарта истребила с помощью современных крупнокалиберных пушек двадцать тысяч африканцев, полуголых, босых. Не могу удержаться и не сказать: это грандиозная победа пушек над копьями, луками и стрелами.

Люсьен открыл рот, чтобы возразить, но промолчал. Его голубые, широко раскрытые глаза потемнели.

— Истреблены с помощью пушек во имя Прав человека, — сказал Бернадотт грустно.

— Наполеон продолжит наступление и прогонит англичан со Средиземного моря, — упрямо продолжал Жозеф.

— Англичане не будут воевать с нами на суше. У них есть флот, и мы не знаем, чей флот сильнее. Они могут уничтожить флот, доставивший Бонапарта в Египет, — Жан-Батист обвел всех взглядом. — Да… неужели вы не понимаете этой игры? Французская армия может с часу на час быть отрезана от родины. И ваш брат со своими полками будет заперт в пустыне, как в мышеловке. Египетская кампания — это рискованная игра, и она слишком тяжела для нашей Республики.

Я знала, что сегодня же вечером Жозеф и Люсьен напишут Наполеону, что мой муж считает его… игроком. Но я не знала, и никто в Париже не знал, что шестнадцать дней тому назад англичане под командованием адмирала Нельсона напали на французский флот в заливе Абукир и почти полностью его уничтожили. И что генерал Бонапарт в отчаянии ищет возможности связаться с Францией, что он ходит взад и вперед перед своей палаткой и уже видит, как гибнет его армия от невыносимой жары в песчаной пустыне. Нет, никто не знал в день моей свадьбы, что Жан-Батист Бернадотт предсказал то, что уже произошло, но о чем никому не было известно.

Когда я, уже во второй раз за этот вечер, украдкой зевнула (это, вероятно, не подобало молодой жене, но я впервые выходила замуж и не знала, как поступить, если тебе так скучно, что зевота одолевает тебя), когда я зевнула во второй раз, Жан-Батист поднялся и сказал:

— Уже поздно, Дезире, я думаю нам пора домой.

Вот и прозвучало впервые это ласковое, сердечное приглашение… Мы должны вернуться домой!..

Юные девы, Каролин и Гортенс, зажали рты руками и засмеялись. Дядюшка Соми, когда я подошла к нему попрощаться, ласково и многозначительно потрепал меня по щеке, приговаривая:

— Не бойся, детка, генерал Бернадотт не съест тебя!

Мы ехали домой в открытой коляске этой душной ночью конца лета. Звезды и полная желтая луна были так близко, что можно было, казалось, их потрогать, и это очень сочеталось с тем, что наш дом был на улице Луны.

Когда мы вошли, то увидели, что столовая освещена. Большие свечи горели в тяжелых серебряных канделябрах, которые Жозефина подарила нам к свадьбе от себя и Наполеона. Белоснежная скатерть покрывала стол, на котором стояли шампанское и вазы с виноградом, персиками и пирожными. Шампанское было поставлено в ведерко со льдом. И ни души! В доме царила глубокая тишина.

— Это Мари приготовила для нас, — сказала я, улыбаясь.

Но Жан-Батист быстро сказал:

— Нет, это Фернан!

— Я же знаю, какие пирожные делает Мари, — сказала я, откусывая кусочек.

Жан-Батист задумчиво смотрел на шампанское.

— Если мы будем пить сегодня, то завтра утром у нас будет болеть голова.

Я открыла стеклянную дверь в сад. Пахло увядающими розами, листья каштана казались серебряным кружевом, Жан-Батист погасил свечи…

В нашей спальне было совсем темно, но я на цыпочках быстро подошла к окну и отдернула занавески. В комнату ворвался лунный свет.

Жан-Батист прошел в соседнюю маленькую комнатку. Я подумала, что он хочет дать мне время раздеться и лечь в кровать, и я была ему за это благодарна.

Быстро я сняла платье, подошла к нашей широченной двуспальной кровати, нашла ночную сорочку, положенную в ногах на шелковое покрывало, надела ее, быстро скользнула под одеяло… и пронзительно вскрикнула…

• Предыдущая
• 32/134
• Следующая