Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 7
- Предыдущая
- 7/231
- Следующая
Скупой и робкий в своих делах, не решавшийся ввериться большой торговой удаче, медлительный и мелочной, Филипка любил глядеть, не рискуя своим добром, как удачный и смелый замысел множит чужие богатства. Широкий размах емельяновских дел ею привлекал, и он любил подзадоривать старика на решение трудных и дерзких задач, потирая руки и радуясь каждой удаче.
Молодой Емельянов ни за что не признался бы никому, даже Шемшакову, в том, что про себя он побаивается новой и сложной жизни, которая раскрылась перед ним после смерти отца. Он повторял пока заученные слова и движения старика, но сам не знал еще, как будет жить и действовать дальше. Он знал одно, что торговая жизнь не стоит на месте, что завтрашний день надо будет начинать с каких-то наказов, притом таких, чтобы ни один из приказчиков не почуял его неопытной слабости.
«Хоть бы во сне явился покойник да подсказал, чего деять!» – подумал Федор.
Он вздохнул и начал развязывать опояску, готовясь ложиться, как вдруг послышался стук молотка у ворот. Забрехали собаки.
– Спаси господь! Что стряслось? – пробормотал Федор, через глубокое окно в каменной толстой стене прислушиваясь к бряцанию запора и голосам людей во дворе.
– Эй! Чего там? – выкрикнул он, но вместо ответа услыхал поспешные шаги под окном и тотчас затем – по лестнице.
В тусклом свете лампадки Федор узнал Шемшакова.
– Федор Иванович, голубчик, беда-то, беда! Осиротели мы оба… На небушко улетел благодетель, а мы во юдоли влачимся, одни, сиротинки… Мне без него совсем пропасть. Один был надежа… – плаксиво захныкал Филипп. – Как оно сотряслось-то, с чего? – спросил он.
– Незапу[22] стряслося, Филипп, – пояснил Федор, – пирог куриный кушал, уху, вино досталь пил, как здоровый, да вдруг занедужил, а к вечеру и преставился, царство небесное, вечная память! Тебя поминал перед смертью добром. – Федор перекрестился. – И я, Филипп, ждал тебя, – продолжал он. – Сижу, замечтался, что далее деять. Батино дело не кинуть. Дело не любит на месте стоять… Батюшка наказал мне… Да ты садись…
Но Филипп увидел жену Емельянова и обратился к ней:
– Здравствуй, голубушка Софья Семеновна, лебедь моя, сирота ноне Федор Иванович, утешь его во печали. Ныне ни матери, ни отца – ты одна утешительница, дружина[23] его. Пожалей сироту. Женина ласка супругу силу дает не плоше отецкого наставленья! Труды ему велики. Я бы ему пособлял от свово сиротска умишка, да лих мне: на грех, стряслось над моей головой такое, что и не вздумать. Спокину и я его ныне…
– Ку-уды спокинешь?! – искренне в негодовании и растерянности воскликнул Федор.
– Неволей, Федор Иванович, неволей спокину. Напасть стряслась над моей бессчастной башкой.
– В пошлине своровал да попался! – с невольной насмешкой высказал Федор догадку. Он знал, что Филипка не чист на руку. Рано или поздно он должен был попасться приказным.
– Умный вор николи не бывает пойман, – с гордостью и достоинством возразил Шемшаков. – А попаду – откуплюсь! Иная со мной беда: в Новгороде по торгам бирючи кричат царский указ. Слыхал?
– Что за указ? Пойдем-ка в особую, – позвал Федор.
Они поднялись выше, в светелку под самой кровлей. Эта комната, носившая в доме название «особой», служила всегда старику Емельянову для бесед с Филипкой по торговым делам. Емельянов зажег от лампады восковую свечу и усадил позднего гостя напротив себя на лавку.
– Ну, что за указ? – повторил он вопрос.
Шемшаков в волнении распутывал нитку, которой был связан столбец[24] .
– Вот, все до слова списал. К благодетелю, батюшке твоему, спешил с сим указом, ан припоздал – беда мне! – сказал он, развернув и подавая Федору переписанный лист.
– Чти сам. Грамоте я не так-то хитер. Слухать лучше люблю.
Шемшаков стал читать. Это был царский указ о неукрытии перебежчиков, вышедших после Столбовского мира из-за шведского рубежа.
Федор слышал царский указ краем уха, но не придал ему значения, даже мысленно не связал его с Шемшаковым. Покойный отец тоже, конечно, слышал указ за несколько дней до смерти, но тоже не думал, что это может коснуться его подручного.
Однако указ был недвусмыслен, и строгость его не сулила добра.
Федор слушал, и мысль его вдруг закипела. С Филипкой он чувствовал себя уверенным и спокойным во всех делах, но остаться теперь вдруг без него означало бы то же, что на речной быстрине в половодье выронить весла. Такое несчастье произошло с Федором, когда он был подростком. Он до сих пор помнил это ощущение страшной беспомощности. Он видел, как взволнован всегда уверенный, ловкий и хитрый подьячий. Значит, дело не в шутку. Умудренного в торге верного друга и помощника надо было выручить во что бы то ни стало, как самого себя, как то потерянное весло, которое отважный мальчишка исхитрился поймать, выскочив из челна на плывущую льдину и опять возвратившись в несомый течением челн…
Федор еще не знал, как он выручит Шемшакова, но им уже овладела мужественная и упорная уверенность в том, что иначе и быть не может…
– «…А буде которые люди учнут впредь Свейския земли перебежчиков принимать, и тем людям по государеву указу быть в смертной казни», – дочитал Шемшаков.
Федор взглянул на образ и перекрестился.
– Да ты не страшись, Федор Иваныч, я мигом уйду от тебя, – по-своему поняв Емельянова, пробормотал Филипка.
– Буде врать! – резко остановил Федор. – Не за себя страшусь – за людей неповинных…
– Что ж это, Федор Иваныч! – воскликнул Филипка. – Бедно мне! В чем винны дети мои, жена? Я от немцев в отецкую землю, как тать, крался, головы не жалел, а теперь меня, что же, назад к королевским свейским приказным!.. За отбег на Русь латинцы проклятые не пожалуют… В том ли царская правда?!
– Вызволю, слышь, Филипп! – уверенно сказал Емельянов. – Утро вечера мудренее. Где обоз?
– Позади идет, Федор Иваныч, – удивленный его спокойствием и уверенностью, сказал подьячий. – Я чаю, дни через два прибудет – юфти десять возов да соль…
– Стало, со страху все бросил в пути?
- Предыдущая
- 7/231
- Следующая
