Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/231
- Следующая
Федор сам не знал, откуда взялась в его голосе хозяйская власть.
– Степашка-приказчик с ними, – оправдывался Шемшаков.
– Ладно, иди уж домой, – снисходительно сказал Емельянов.
– Про хлеб и про воск на Москве спрошал, – говорил Шемшаков. Всегда во всем аккуратный, он только теперь, видя силу и уверенность молодого хозяина, понял, что не должен был с такой поспешностью бросить обоз с товаром и бежать во Псков. – Хлеб в цене будет. Сказывают, урожай на хлеб средний по всей Руси… А воску немцы много спрошают и по большой цене. Коли теперь не продать, придержать… – продолжал Филипп.
– Иди домой, говорю! – приказал Федор, чувствуя потребность остаться наедине с собой и поразмыслить.
– Да ты, Федор Иваныч, не бойся: никто не видал и не ведает, что я у тебя в дому, – сказал Шемшаков, – то и с вечера лез, чтобы утре нейти, чтобы люди не видели.
– Сказываю – иди! Завтре после обеда приди ко мне для торговых дел, – заключил Федор.
«Ну и сила у Федора! Богатырь народился! – подумал Шемшаков, спускаясь по лестнице. – Молод, а слово скажет – как камень. Весь в батьку. Быть ему на Руси из первых торговых людей. Недаром и дочку взял у Стоянова. Тот бы простому не дал и тоже, знать, сокола распознал во птенце».
2
Собираясь к ранней обедне, Федор Емельянов призвал одного из лавочных молодцов:
– Казака Никишку Снякина знаешь ли?
– Кто же его не знает, Федор Иваныч, – конский барышник Никишка-казак.
– Сбегай, вели ему после обедни быть с тем конем серым, какого в субботу двое дворян торговали, – сказал Федор.
Он поехал к обедне в Троицкий собор, в Кром, как назывался во Пскове кремль[25] , куда всегда ходил воевода и лучшие городские служилые и посадские люди[26] .
Не протискиваясь вперед, где стояли видные горожане, Федор стал скромно почти у самого входа, чтобы видеть всех выходящих.
Чинно крестясь и кладя положенные поклоны, Федор через головы молящихся старался разглядеть впереди, в толпе дворян, знакомую фигуру и, не находя ее, беспокоился.
На площади перед собором Емельянов увидел оседланного богатым седлом каракового жеребчика, окруженного толпой восторженных ротозеев-мальчишек. Это был, конечно, конь Ордина-Нащекина[27] , известного всему Пскову друга воеводы, которого и дожидался Федор. Оставшись уже три года без отца, Афанасий Лаврентьевич завел «немецкое» платье, выстроил конюшню и, на злорадство всему городу, чуть ли не разорился на покупке коней, красоте которых дивились не только псковитяне, но и приезжие иноземцы. Молодой дворянин нередко и сам скакал на коне на Немецкий двор[28] в Завеличье, где водил дружбу с проезжими иноземцами. Все знали, что в дом к себе он принял книжного поляка, который служит ему переводчиком иностранных книг. За пристрастие к иноземщине его бы не любили во Пскове, если бы не дружба его с набожным воеводой и даже с самим архиепископом.
Емельянов не долго ждал. Несколько человек дворян – Сумороцкий, Чиркин, Туровцев, Вельяминов – вышли из церкви и по обычаю стали раздавать милостыню нищим. Вслед за ними, беседуя с воеводой, вышел высокий и статный, благообразный и не по возрасту важный в движениях Ордин-Нащекин… Лицо его, умное и живое, с детства было знакомо Федору. Дворянский сын Афанасий Лаврентьевич был товарищем детских забав Федора Емельянова.
В смутные годы[29] , когда они оба росли, дворяне во Пскове не кичились своим дворянством. Стольничий сын Афоня Нащекин вместе с Федькой Емельяновым летом, бывало, играли в свайку и в рюхи, зимой – в снежные городки. Они вместе учились целый год грамоте у того же дьячка. Время их развело: сын дворянский был увезен в Москву, купеческий сын для обычки в делах был взят отцом к торгу…
Воевода сел на коня и отъехал, Ордин-Нащекин махнул своему слуге. Встретясь с дворянином взглядом, Емельянов поклонился ему.
– Здорово, Федор! Слыхал о твоей беде. Что делать – во всем его божья воля! – сказал дворянин, уже сидя в седле. Он снял шапку и, набожно перекрестясь на собор, уже не глядя в сторону Федора, разбирал поводья.
– Дельце к тебе, Афанас Лаврентьич, дозволь заехать, – поспешно выкрикнул Емельянов.
– Скорое дело? – спросил дворянин, явно недовольный задержкой.
– Живая душа погибает! – ответил Федор.
– Ин заезжай, коли так, ныне после обеда.
Ордин-Нащекин преобразился: выходя из церкви с воеводой, он был медлителен, важен. Вскочив на коня, стал быстр в движениях, развязен. Последние слова он крикнул, уже тронув с места коня. Жеребчик взметнулся под всадником и, вызывая зависть дворян, в туче пыли мгновенно скрылся по направлению к Рыбницкой башне[30] …
Когда Емельянов подъехал к своему долу, два казака у его крыльца держали под уздцы мышастого долгогривого жеребца не хуже того, на каком ускакал Афанасий Лаврентьевич. Конь косил пугливым глазом, прядал ушами и беспокойно переступал. Тонкая серебристо-голубая кожа на его шее вздрагивала. С удил на сухую траву падала хлопьями белая пена.
– Здоровы, казаки! – окликнул Федор.
– Здоров, гость торговый! Околдовал тебя жеребец? – отозвался Никифор Снякин. – Видал я намедни, как ты на него загляделся. То я его и дворянам не отдал – тебе сберег. Неделю ходят толпой, друг у друга отбить хотят.
– Буде врать, – одернул его Федор. – Кабы цену дали, и ты бы отдал, да просишь безбожно, за то не берут.
– Цена по товару, и товар по цене, – ответил Снякин.
– Какая ж твоя последняя цена? – сурово спросил Федор.
– Строг ты, купец! Весь в покойного батьку! Наша цена – как первая, так и последняя, – ответил с достоинством Снякин, – полтораста рублев, и уздечка твоя, да и все четыре подковы бери в придачу, – лихо добавил он.
– А на каждой по восемь дыр, да в каждой дыре по гвоздю, да по три шипа на каждой подкове прикинь – то и сходно! – подхватил второй казак.
– Пустобрехи, право! – усмехнулся Емельянов. – Сто с четвертью получай да вина полведра – вот тебе красная цена. Попусту врать не люблю. Любо – бери, нелюбо – уходи. Назад не покличу: обычай таков у меня!..
- Предыдущая
- 8/231
- Следующая
