Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 78
- Предыдущая
- 78/231
- Следующая
Привезенная Захаркой весть обрадовала Аленку. Захарка просидел целый вечер у кузнеца и говорил по-приятельски об Иванке, рассказывал о детских ссорах и спорах с ним, об его озорных проделках, веселя до упаду всю семью.
Михайла, видя радостное оживление дочери, но не поняв, что причиной его был разговор об Иванке, звал Захарку захаживать в дом. Молодому подьячему, видно, по сердцу пришлось приглашение кузнеца. Он стал заходить к Мошницыным чаще и чаще. И вскоре слово «жених» скользнуло меж соседок и сорвалось с языка Якуни, заставив Михайлу пытливо взглянуть на дочь, а Аленку – вспыхнуть неожиданным стыдливым румянцем.
Всей семье кузнеца и соседям их было ясно, зачем бывал Захар у Мошницына: не для Михаилы захватывал он с собой орехов и леденцов, не ради Якуни сидел до запора решеток и пробирался к дому задами чужих дворов.
2
Миновал сентябрь. Иванка и Кузя шагали теперь быстрей – уже не рыбачили по озерам, а жались ближе к человеческому жилью. Да чтобы уйти от дозоров и сыска, они не шли по большой дороге, через Крестецкий погост, Волочок и Торжок, а стороной – по проселочным тропам. Нередко им приходилось месить болота, по целому полдню искать брода в речках и обходить озера…
Иванка вспоминал Псков, несчастного искалеченного отца, бабку Аришу, сестру и братишку, дом кузнеца Михаилы, где самая милая в мире девушка все согревает и красит собой.
Он шел и тянул тоскливую, бесконечную песню, такую же бесконечную, как проселочная дорога с размытыми колеями, такую же грустную, как пустое молочно-белое небо…
Кузя едва поспевал за ним, тяжело сопя и рукавом вытирая с лица пот…
Они ночевали в разных деревнях и погостах. Повсюду уже закончена была молотьба, и теперь начинались зимние посиделки и свадьбы. Нередко на свадьбах Иванка плясал и играл на дудке, шутил, балагурил, но, выйдя в дорогу, опять тосковал. Кузя уговаривал его наняться в работники и дождаться снега, чтобы подъехать с обозом по санному пути. Иванка не соглашался.
Они шли пустыми полями, где торчало только жнивье да мокрые от дождя вороны расклевывали упавшие на землю случайные зерна.
Они шли полуобнаженными лесами, где ветер кружил печальные стаи отживших и желтых листьев, переходили овраги, плелись по берегам студеных речек, теперь уже не ища брода, а добираясь до мостков.
Они прошли вдоль берега темной осенней Волги вблизи Твери и, обойдя стороной город, приблизились к Москве. Оставались последние дни пути.
Деревья уже почти обнажились, ночи стали холодные. По вечерам в лесах и полях выли волки. Но как раз меньше всего в этих местах было охотников пускать прохожих на даровой ночлег. Если в глухих деревнях на проселках за Ильменем и в Заволжье еще пускали странников в дом, то здесь все чаще слышался сдержанный отказ: «С богом».
– С богом! – говорили хозяйки Иванке и Кузе, как нищим, и они не смели настаивать и просить – ведь здесь повсюду шныряли сыщики и приставы из Москвы, которые кого-то искали, кого-то ловили, за кем-то гнались, кого-то подкарауливали на проезжих дорогах…
Здесь, по этим дорогам, из Москвы проезжали к дальним кормам вновь назначенные царем воеводы, проходили обозы с купеческими товарами, скакали гонцы. По этим дорогам везли колодников к московским приказам, и тут же брели толпами богомольцы. Здесь было место разбоев и ловитв…
Иванка и Кузя напрасно искали здесь проселочные тропы: едва отходили они в сторону от большой дороги, как снова проселок, перебежав через лесок или речку, сворачивал на такую же большую дорогу, с какой они только что вышли…
Они прошли небольшой городок Клин. Старожилы пообещали Москву через трое суток, но товарищи решили дойти до нее в два дня.
Последние дни они питались одним подаянием… Несколько раз ночевали в стогах и редко на сеновалах. Поля при дорогах были убраны, и не было даже ни морковки, ни репы, которой могли бы они подкрепиться, как делали это летом. Уже пролетели на юг тяжелые стаи гусей и уток.
Лапти хлюпали, ноги окоченели, но они уже не останавливались больше, а шли по большой дороге. Их перегоняли рыдваны, телеги и одноколки, но они не подумали даже попросить какого-нибудь проезжего подвезти их до Москвы.
Ненадолго дождь перестал идти, прояснело, и глянуло солнце, но солнце уже изменило за эти сутки свой лик: оно вышло из туч холодное, бледно-желтое, зимнее и не согрело… Ветер еще покрепчал, и похолодел, и рвал полы одежды. С деревьев, как сумасшедшие птицы, летели последние листья и больно били в лицо.
И страшно вдруг стало идти по этой огромной голой осенней земле.
Иванка подумал о том, как было бы радостно и тепло у горна в кузне, у жарких углей, по которым в огнях и тенях ползают сказочные звери и скачут лихие кони. Он снова вспомнил Аленку и зимний уют у лежанки в доме Михаилы Мошницына, когда при веселом треске сухих дров собираются все и тесно жмутся, шутливо толкая друг друга от огня. Иванка вытаскивал из кармана платок, который Аленка дала ему на дорогу, глядел на него и, вздохнув, опять убирал, отдавшись воспоминаниям об Аленкиных поцелуях в ту, теперь уж далекую, пасхальную ночь…
Кузя повеселел. Он был уверен, что крестный встретит его приветом, и думал о том, как их накормят с дороги. Он предвкушал жаркую баню и сон на печи.
Но вот надвинулись тяжкие тучи. Наползали, наползали и совсем скрыли солнце. Замелькал первый снег. Наступала зима…
Утренняя Москва встретила их благовестом сотен колоколов, скрипом обозов с сеном, хлебом, дровами, капустой, мясом, с бочками рыбы. Запряженные цугом колымаги, стада бычков и овец, прогоняемые на торг, – все текло с криком, гвалтом и ревом.
Мокрый ветер пронизывал плечи и спину. От выпавшего за ночь растаявшего снега хлюпала леденящая жижа в лаптях. Однако друзья радостно шли по улицам матери городов.
Иванка ждал встретить Москву с теремами, хоромами и дворцами. Но взору его представились бедные избушки Ямской слободы, кривые домишки с соломенными кровлями, присевшие глубоко в землю. По грязным улицам бродили тощие свиньи, пробегали паршивые забитые собачонки, люди скакали с камня на камень в поисках неглубокого брода.
- Предыдущая
- 78/231
- Следующая
