Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 79
- Предыдущая
- 79/231
- Следующая
– Вот так Москва-a! – разочарованно протянул Иванка.
По улицам текли толпы народа, но еще больше, казалось, проезжало на лошадях, обгоняя друг друга, обдавая жидкой грязью прохожих. Весь многолюдный поток катился в одну сторону, куда шагали и Кузя с Иванкой.
Как им указали, мимо новехонького Страстного монастыря[133] они выбрались к Птичьему ряду на людном, хоть топком берегу речушки Неглинки, перешли по дощатым настилам болото и через ворота под какой-то церковью выбрались на Великий торг, в Китай-город[134] .
Пестрый крикливый базар, через который они протискивались, ротозейничая и толкаясь целые полдня, ошеломил Иванку в Кузю несметной толпою народа, богатством товаров, оглушающим гамом. А когда за торгом открылась им Красная площадь с нарядными башнями, каждая из которых красовалась на свой, на особый, лад, вздымаючись над зубчатой стеною, – друзья просто замерли…
– Вот так Москва-a! – восхищенно воскликнул Иванка.
– А ты чаял – вроде Пантелеймоновского посада! – насмешливо сказал Кузя, словно сам он был тут не впервые.
И вдруг их глазам явилось новое чудо: яркий, веселый цветного камня собор[135] , будто составленный разом из многих храмов с пестрыми луковичными маковками, увитыми травами и цветами, усыпанными звездами, с крытой по-теремному сказочной лесенкой. Они стояли разиня рты, считал соборные маковки, пока с задранной головы Кузи не свалился поярковый «гречневик» и какой-то шутник потянул его сзади за волосы…
Как раз позади этого чудного храма и нашли они дом Кузина крестного, подьячего Ямского приказа.
Их встретили тут радушно. Прохор уже написал о Кузином бегстве с Иванкой. Кузю ждали, тревожились. Их накормили и напоили, как дома. Но, дав переспать ночь с дороги, поутру подьячий сказал Иванке:
– Кто в Москве живет, парень, того надо являть сотскому. Строгий наказ. Не приведи бог, узнают!..
Однако, увидев оторопелую растерянность ребят, Кузин крестный смягчился и сунул Иванке алтын.
– Голодно станет – к Кузе придешь пообедать, а ночлег – не взыщи!.. Ну, да бог даст и брата найдешь. Он тебя приютит и накормит. Батьке писал – богато живет!..
3
Иванка искал по Москве брата. Он бродил по городу, всматриваясь в лица, останавливался при проездах больших бояр, высматривал Первушку среди разодетой боярской челяди, разузнавал по торгам имена знатных бояр и выспрашивал, где стоят их дворы… Он путался в кривых, рассыпчатых переулках и тупиках. Дивился деревянным нескладным громадам домов, растущих в кучах убогих домишек.
«Мой бы крестный, я сам из дома ушел бы, а не дал бы Кузьку на улицу выгнать!» – размышлял Иванка.
Ему было голодно, холодно, но он не шел к Кузе. «Выгнали, как собаку, на улицу, на мороз. Не пойду с поклоном, хоть сдохну! Пусть совестно Кузьке будет всю жизнь!» – ворчал про себя Иванка. «Господи, хоть бы Первушка попался! Ходит же он по улицам, не сидит все дни дома!» – такие мысли не покидали Иванку.
Несколько дней он устраивался работать – колоть дрова, раздувать горна в кузнице, но никто не решался его держать безъявочно, и, отоспавшись ночь, две, отогревшись, он уходил снова бродяжить по улицам…
И вот как-то раз возле торга из царева кабака, шатаючись, вышел навстречу Иванке так долго разыскиваемый высокий и статный красавец с русой курчавой бородкой, но возмужалый, раздавшийся вширь – Первушка!.. Он был в новой шубе, в высокой собольей шапке, счастливый, богатый…
Иванка кинулся опрометью к нему, не в силах вымолвить слова и обалдев от радости встречи.
– Ты… ты!.. – сорвалось с его языка.
– Я-то я, а ты, малый, лишнего выпил, что ли? – отозвался красавец, и тут, вблизи, Иванка увидел, что он ошибся: хоть парень и был похож на Первушку лицом и статью, но это был не Первушка, а скоморох и медведчик Гурка Кострома, в прошедшем году проходивший по Пскову с ученым зверем…
– Обознался я… – вдруг весь осунувшись, глухо ответил Иванка дрогнувшим голосом.
В его словах прозвучало отчаяние…
– А может, не обознался – кого тебе надобно?
– За брата я принял тебя… По Москве ищу брата, – сказал Иванка, и невольная слеза застелила его взор.
– Москва велика! И год так проходишь! – ласково взглянув, усмехнулся медведчик. – А где живешь?
– Нигде… По корчмам да с нищею братией…
– Ин пройдешь со мной недалечко, спытаем судьбы. Нашему брату спасенье в Москве одно: у боярина Никиты Романова. – И, понизив голос, Гурка признался: – У нас и безъявочных держат – пойди найди! Боярин наш дядя царю, к нам и сыск не вхож, – пояснил он. – Самый набольший боярин Никита Иваныч.
– Ой ли! – радостно воскликнул Иванка. – Стало, и Первушка у вас! Он отписал, что у набольшего боярина.
– Идем, спытаем. Сулить не стану, а может, удача будет… Как его звать, говоришь?
– Первой, Первунька…
– Троих таких знаю: Первунька Козел, Первунька Бадья да Первунька Ситкин, – сказал Гурка. – У самого у меня брат был Первушка, да тоже не знаю, где ныне… Вас что же, братьев-то, двое?
– Не-е, трое: я, да Первушка, да Федька…
– А Федька где ж ныне? – оживленно, с каким-то особенным любопытством спросил скоморох.
– Федька? С бачкой: он младший, – сказал Иванка и вслед за приветливым скоморохом пошел во двор к боярину Романову…
4
В боярском дворе нескончаемые тянулись службы. Это была целая вотчина, с пустырями и пашнями, с корчмами, улицами и переулками… Здесь жило столько народу, что заселило бы целый большой посад. Казанские и астраханские татары, литва, донцы, запорожские черкасы, грузины – темный торговый, разбойный удалый люд изо всех краев, городов и уездов. Оружейники, рукавишники, шапошники, сапожники, квасники, брадобреи, золотники, егеря, псари, конюхи.
Сколько беглых крестьян нашло себе приют в поместьях и вотчинах Романова! Сколько посадских скрылось к нему от правежа и, заложась за него, спаслось от позора и разорения! К царскому дяде бежали и царские «черные люди», и помещичьи или монастырские крестьяне, и холопы… Сколько их укрылось тут и жило на этом дворе перед тем, как бежать в вольные украины, в Запорожье, на Дон или на Волгу.
- Предыдущая
- 79/231
- Следующая
