Женщина-зима - Знаменская Алина - Страница 4

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая

Она с нежностью расцеловала дочку и прижала к себе. Вот ее отрада, вот ее пристанище, маяк в этой жизни. До мамы так далеко, что подумать страшно, а дочка – вот она, рядом. И всегда будет рядом. И никто ее не отнимет. Ирма с воодушевлением принялась заниматься утренним туалетом дочери – умывала, причесывала, одевала, не переставая с ней разговаривать. А сама не могла отделаться от гадливого чувства, которое настигло ее в комнате Игоря. Брат Павла очень хорошо знает, куда ударить. Он в курсе, что Павел ревнив до крайности, и, если Игорь захочет, создаст ей новые проблемы. А она и без того задыхается. Павел шагу ступить не позволяет, чтобы не унизить своими подозрениями: «Куда ходила? Для кого накрасилась? Зачем вырядилась?»

Его подозрения душили ее, обижали до слез, обескураживали. Она не знала, к чему он прицепится в следующий раз. Всего боялась, даже к подругам перестала ходить. Павел подозревал, что те устраивают для Ирмы любовные свидания.

Разве она не смогла бы вместе с сестрами Павла заниматься торговлей? Разве она сама пожелала сидеть дома в качестве домработницы? Так Павел решил. А золовки злятся. Думают, ей нравится сидеть в четырех стенах безвылазно, убирать за всеми, почти не общаться с людьми.

Посреди своих рассуждений она вспомнила: аптека! Свекровь велела ей сходить в аптеку. Значит, можно будет прогуляться по селу. День такой замечательный! Для Ирмы словно форточку открыли. Она отнесла Катюшку на кухню, усадила на высокий стульчик у стола.

– Бабуля тебя покормит, а мама сбегает в аптеку. За лекарствами для дяди Игоря.

– Как он? Температура высокая? – ловко кромсая лук, поинтересовалась свекровь.

– Температуры нет, – сказала Ирма в общем-то правду. Она терпеть не могла вранья.

– Мам, тетя Люба приехала! – сообщил Тимоха непривычным слуху баском.

Полина выглянула в окно. Синий хлебный фургон сестры стоял у ворот, а сама Любава разговаривала с водителем. Внутри приятно екнуло. Они виделись нечасто, а уж занятая бизнесом Любава совсем стала редкой гостьей у сестры.

– Сынок, достань компот из погреба.

Вытащила из духовки кастрюлю с борщом, нарезала хлеб.

– Как живы-здоровы?

Свое приветствие сестра проговорила не так звонко и бодро, как обычно, – Полина это сразу уловила. Расцеловались, обменялись привычными замечаниями. Тимоха принес из погреба банку с абрикосами, смущенно выслушал комплименты тетки по поводу его роста. Сели обедать. Ну по всему замечала Полина – не та сегодня сестра. Ну не та. И улыбка какая-то вымученная, и привычные слова звучат по-другому. Дождалась, когда Тимоха уйдет к себе, спросила напрямик:

– Что стряслось-то?

Сестра как-то сразу перестала изображать бодрость, выпустила складку на лоб и ложку отложила, перестала терзать.

– Ушел Семен-то у меня. Совсем ушел.

– Не может быть! – ахнула Полина, хотя хорошо знала: в этой жизни быть может все, что угодно. Так уж привыкла она видеть всю подноготную людей, все их слабости, что мало чему удивлялась. Но сестра ждала от нее удивления, Полина это чувствовала. Ей не надо было объяснять, что чувствует Любава в свои сорок восемь, оставшись одна. Все чувства сестры без труда перетекли в нее. Глазам стало горячо.

– К Наташке, что ли, Сизовой?

– К ней. Собрал вчера все вещи свои, покидал в «Жигули» и уехал.

Полина вовремя успела отодвинуть тарелку с недоеденным борщом – сестра уронила голову на руки и заплакала навзрыд.

– Ты чё, теть Люб? – Тимоха вырос на пороге.

– Потом, Тим, потом… – Полина выпроводила сына, дверь на кухню прикрыла. – Он еще вернется, Люб! – горячо воскликнула, на что сестра только отрицательно качнула головой. – Вот увидишь!

От Полины ждали помощи, каких-то особенных слов, способных облегчить душу. И Полина поняла, что сейчас начнет произносить банальности, поскольку говорить то, что она на самом деле думает, нельзя. А думала она как врач, что у Семена климакс начинается и он заметался, забесился, ухватился за молодую, питается ее молодостью. Только все это иллюзии. Полине жалко было Семена больше, чем Любаву. Она знала Наташку. Она видела, куда он вляпался. Любава сильная, она выстоит. А вот Семен сломается, потому что Любава у них прощать не умеет. Жесткая она. А в том, что Семен вернется, Полина не сомневалась. Только вот будет ли куда вернуться?

– Люба! Ты у нас такая… Красивая! Стройная! Активная! Ты у нас…

Полина решительно искала слова и старалась говорить с таким же напором, с каким умела говорить сама Любава. Но в этот раз слова плохо находились и напора не получалось. Полина вообще была другая. Люба у них в маму, покойницу, а они с младшей сестрой Светой – в папу. Без напора. Так себе, тихие. Плывут по течению.

– Он скоро пожалеет! Да эту Сизову, ее все знают, какая она! Она с кем только не спала! Да она всего-то и умеет, что чужие деньги считать! Кто ее только в магазин поставил?

– Я. Я же и поставила, – призналась Любава. Полина поняла, что не то сморозила. Сестра шмыгнула носом и продолжила: – Пришла ко мне, стала плакаться: мол, муж бросил, не помогает, ребенка не на что кормить-одевать. Я и взяла. А Семен продукты в магазин привозил, каждый день сама его к ней отправляла! – Любава жалкими глазами смотрела на сестру. – Сама, своими руками свела, получается…

– Ничего не свела, глупостей не говори. Мало, что ли, случаев? А как же теперь бизнес?

Полина хотела перевести мысли сестры в другое русло. Сестре нужно занять себя делом, а не поддаваться эмоциям.

Любава уставилась на нее, словно мысль о бизнесе еще не успела прийти ей в голову. Минуты две они молча смотрели друг на друга. Потом Люба совсем уж беспомощно ответила:

– Не знаю…

Полина, как никто другой, понимала, что поступок Семена – удар ниже пояса. Наверняка он сам до конца не осознал, что делает. Мало – остаться женщине стареть одной, с букетом болячек, на пороге климакса… А если вы были не только муж и жена, но и партнеры? Везли вместе воз в одной упряжке? Собирали свое дело по крупицам, как муравьи? Да еще здесь, в сельской местности, где само слово «бизнес» режет слух, потому что нет его, бизнеса, тут и быть не может! Оно звучит здесь как насмешка над ватниками, валенками и санями, которые вновь пришли на смену «Жигулям».

И все же Любовь с Семеном сумели-таки встать на ноги, не уехали в город, как другие, а обосновались в райцентре и придумали пекарню. И свои точки открыли по селам, и даже магазин. А теперь?

– Мы не говорили об этом…

– Ты должна подготовиться, – закончила за нее Полина. – Семен может полно глупостей наделать, он как слепой сейчас. А ты не можешь делать глупости. Тебе Танюшку поднимать надо.

Любава кивала на разумные доводы сестры.

Разговор был прерван телефонным звонком. Полина сначала молча слушала, а потом нахмурилась:

– Я приду, Павел, как и обещала. Только уж и ты свое обещание не забудь. – Она выслушала то, что ответили в трубку, и добавила: – Я сама поговорю с Ирмой, договорились?

– Все ходишь на вызовы, как и раньше? – догадалась Любава.

– Хожу. Куда же деваться?

– Деньги хоть берешь за это или совсем бесплатно?

В голосе Любавы слышалась ирония. Слишком хорошо сестры знали друг друга.

– Какие деньги, сестра, о чем ты говоришь? Ты посмотри, до чего село дошло! Раньше в каждом втором дворе машина, а теперь? Работать негде, коровы на ферме некормленые, смотреть страшно. Нищета кругом, полный развал. А ты – деньги…

– Но тебе-то жить как-то надо? Или ты такая богатая? Ты что, обязана бесплатно работать? Нет, не понимаю я тебя, Полина. Так тоже нельзя! Не верю я, что у людей денег нет. Зайди в любой дом, у всех полон сарай скотины! Молоко продают, масло, сметану. На самогон все находят! А на твоей доброте ездят, знают, что ты клятву Гиппократа не нарушишь…

Любава распалялась, и Полина была рада, что удалось сбить ее пассивный настрой. Пусть лучше сестра нападает на нее, продолжает их старый, вечный спор. Пусть только не погружается в унылое бездейственное состояние, которое способно сломить кого угодно.

• Предыдущая
• 4/71
• Следующая