Под властью фаворита - Жданов Лев Григорьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/55
• Следующая

Он быстро первый пошел к дверям опочивальни, Миних двинулся за ним. Бестужев поспешил в соседний зал, где собрался генералитет и высшие чины, исполнять поручение Бирона: отобрать и привести на «совет» самых подходящих людей.

Остерман, поняв, что дело кончено, не двинулся со своего дивана. С самой жалкой миной стал он потирать свои колени.

– О-о-о-х… Идите уж без меня… Ноги штой-то не слушают!..

– Да! – остановился уже на самом пороге Бирон, окинул колючим взглядом старика, но сейчас же любезно обратился к князю Трубецкому: – Тогда вас прошу, господин генеральс-прокурор!..

– Иду-с! – довольный отличием, быстро поднялся тот с места.

Все трое скрылись за дверьми опочивальни.

Сейчас же Остерман, не владея больше своим затаенным волнением, поднялся и совершенно твердыми шагами стал мерить покой от окна до камина. Такое внезапное исцеление «обезноженного» старика не удивило окружающих, которые о чем-то тихо толковали, сидя на местах вокруг стола.

В спальне императрица Анна, проснувшаяся незадолго перед появлением Бирона и Миниха, лежала по-прежнему неподвижно, высоко приподнятая в подушках, и слушала забавную болтовню леди Рондо, которая усиленно старалась занять больную, сообщая последние новости из жизни петербургской знати. Герцогиня Бирон почти ничего не говорила, только кивала маленькой, красивой головой, сидящей почти без шеи на неуклюжем, ожирелом теле, да таращила добрые большие глаза, напоминающие глаза молодой телки.

При виде входящих дамы встали и отошли от постели.

Анна приветливо закивала головою, заметно оживилась, первая приветствуя посетителей:

– А!.. Здравствуйте оба… Проведать пришли… Мне словно бы полегче…

Она протянула Миниху и Трубецкому руку для поцелуя.

– Видите, чай: руки теплые. Озноб-то прошел этот нестерпимый, прежний… Скажите всем там: легше мне!..

– Хвала Богу сил! – искренно порадованный, отозвался Миних. – И вторую радость Он земле послал, ежели не ошибаюсь. Его светлость вот сказывал – указ о сукцессии ваше величество изволили апробовать…

– Ах, да… да… Про Иванушку это… Здесь он был, указ-то… Где он, герцог? Вы не взяли?..

– Вот он, государыня. Вручить извольте сами по принадлежности!.. – подавая со стола бумагу, сказал Бирон, так и перебегая глазами от одного лица к другому, чтобы видеть впечатление, произведенное получением указа.

Почтительно принял Миних лист из рук Анны и, словно давая присягу, торжественно заявил:

– Воля вашего величества будет в сей же час объявлена… и свято исполнится! Бог свидетель!.. Примите, государыня, наши живейшие чувства радости! – закончил он особо почтительно, поклонился и, передавая бумагу Трубецкому, спросил: – Можно нам идти?..

– Сами видите: государыня еще так слаба! – вступился Бирон, опасаясь, чтобы дальнейший разговор не принял направления, неприятного для него.

Но Анна и сама не стала удерживать вошедших.

– Да… говорить трудно! – заметила она. – Словцо скажу – и вовсе устану…

Откинулась снова на подушки и смолкла.

Трубецкой, ничего не ожидая больше, отдал низкий поклон, вышел из опочивальни. В соседнем покое он подал указ Остерману. Остальные сгрудились вокруг и все стали читать эту важную бумагу.

Миних, взявшийся уже было тоже за ручку дверей, вдруг остановился, потупясь, словно желая избежать упорного взгляда Бирона, которым тот давно гипнотизировал фельдмаршала, сделал шаг-другой к постели Анны и негромко проговорил:

– Матушка императрица… В случае чего… храни Господи… Разумеешь сама… Мы тамо согласились, чтобы герцогу быть нашим регентом… Мы просим о том всеподданнейше. А уж тамо… как сама поизволишь…

Еще раз поклонился и быстро вышел. Герцогиня Бирон, по знаку мужа, поспешила за Минихом, сопровождаемая леди Рондо.

Анна, кивком отпустившая дам, казалось, и не слыхала, что проговорил быстро и невнятно Миних. Но, помолчав, когда все вышли, она больше приоткрыла утомленные глаза и устало спросила:

– Што он сказал?.. Герцог… Яган, ты слышал?..

– Я сам ничего не слыхал, – словно внезапно теряясь, отозвался фаворит.

До этой решительной минуты единственной и главной целью всей жизни ему казалась эта борьба за верховное главенство в правлении. Теперь, когда осталось лишь склонить на свою сторону слабую волю больной женщины, всю жизнь ему покорной, герцог заколебался, почувствовал нерешительность, словно страх перед чем-то огромным, еще не изведанным и опасным. Ничего подобного не ощущал он раньше в жизни. И теперь стоял бледный, со лбом, покрытым крупными каплями холодного пота.

– Что-то невнятно сказывал! – глухо продолжали слетать слова с его побледневших губ. – Они там бумагу готовят… Скоро и принесут, поди… Отдохни, матушка.

– Ну, хорошо… Я погожу…

И затихла, снова погрузилась в тяжелое свое полузабытье.

Бирон подошел к окну, откинул немного гардину и долго глядел во мрак морозной ночи, без дум, без воспоминаний. Одна больная мысль жгла ум:

«Что-то творится там, в соседнем покое, где решается судьба империи и его, Бирона?..»

Не выдержав, он кинулся к шкапу с потайной дверью, раскрыл ее, вошел в темный проход, где стоял недавно, и поглядел в глазок.

Министры сгрудились на другом конце обширного покоя и оживленно о чем-то толковали, но так осторожно и негромко, что Бирон, приложив ухо к той же щелочке в стене, уловил только общий гул, а различить отдельных слов не мог.

Со злобой топнув ногой, временщик вернулся в опочивальню, захлопнул шкап, бросился в кресло недалеко от постели Анны и словно задремал тоже, погруженный в свои тяжелые думы.

А в соседнем покое, едва прошли здесь и скрылись обе дамы, герцогиня и леди Рондо, первым заговорил князь Никита Трубецкой, заговорил негромко, опасливо озираясь на двери опочивальни, но голос звучал с убеждающей силой, слова вырывались, согретые внутренним огнем:

– Господа министры… теперь можно… пока нет этой креатуры герцога… нет предателя Бестужева. И потолкуем откровенно. Ужели так и будет?.. Мы отдадим себя и Россию в эти руки… В руки, которые…

Он не решился досказать, опасаясь оскорбить слух окружающих…

Все молчали. Тогда, печально покачивая своей крупной, седой головой, Остерман уронил протяжно:

– А… укажите нам, князь, иную, столь сильную руку, которая оттолкнула бы сейчас… его, взяв бразды правления… Вы таковую знаете?..

Трубецкой молча, но выразительно переводил свой взгляд с Остермана на Миниха и обратно, словно давая этим ответ на мудрый вопрос, поставленный опытным и осторожным прозорливцем-политиком.

– Дворец полон штыками от подвалов до самых чердаков. А я знаю эту игрушку! – поняв немую речь Трубецкого, заговорил Миних. – Стоит герцогу дать знак – и все они ощетинятся… И все – против н а с!

– Он сейчас захватил нас врасплох! – пояснил Остерман солдатский ответ Миниха.

– А-а-а! Понимаю! – почти радостно вырвалось у Трубецкого. – Значит… и мы его должны потом… Понимаю. Добро! Пусть делается регентом, коли уж так. После мы все поизменим… Пусть!..

– Да и не то одно! – осторожно вмешался фон Менгден, не уверенный, что здесь все искренно ненавидят фаворита, и готовя себе лазейку на всякий случай. – Есть и другие основания вручить верховенство нашему герцогу. Без него мы все пропали!..

Покосясь на Черкасского, который, как раньше Миних, отбился подальше от общей группы, стоял и грелся у камина, барон негромко продолжал:

– Русские теперь повсюду поднимаются на немцев и на остальных правителей своих. В нем пока в одном наше спасение. А когда буря поуспокоится… когда все жестокости, какие потребуются на первых порах, совершит он, наш добрейший герцог…

Барон фон Менгден не досказал, умолк, окинув выразительным взглядом сотоварищей.

– Понимаем… Понимаем! – вырвалось у пылкого Трубецкого. – Добро. Вестимо, нам собственная участь ближе всего… Что же, потерпим. Я хотя в «немцах» и не считаюсь, но вас, государи мои, очень ценю… И – умею ждать! Тише! – заметя входящего Бестужева, шепнул он. – «Козел» идет! Шпион герцога… Значит, терпение!..

• Предыдущая
• 19/55
• Следующая