Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая

Рассказала бы она ещё и о том, как после одного из налётов фашистской авиации образовалась посредине широкой улицы хутора Паншино (это и была «деревня Н.», упомянутая в письме Гули) огромная воронка. Диаметром эта воронка была не меньше десяти метров, а глубиной метра в три. Находившиеся по обе стороны этой улицы хаты каким-то чудом уцелели. Из одной такой хаты вышла старушка. Услышав разговор военных, которые, стоя у края воронки, удивлялись тому, что ни одна из хат не повреждена, старушка сказала:

— Старик мой — и то жив остался! А ведь он у окошка сидел.

Гуля сначала тоже никак не могла понять, как это могли уцелеть хаты. А потом ей объяснили: бомба ушла глубоко в песчаный грунт. Часть осколков поглотил песок, а другая часть пошла вверх — под большим углом.

…Бой шёл непрерывно, не утихая. Два полка — командиров Шумеева и Хохлова — при поддержке артиллерийского огня общим натиском вышибли наконец гитлеровцев из хутора Паншино, ликвидировали переправу, сбросили врага в Дон и при помощи полка Горбачёва очистили восточный берег. И всё же противник намного превосходил нас силами и авиацией. Четыреста бомбардировщиков громили нашу дивизию. Одновременно с двух сторон — из района хутора Вертячего, находящегося южнее, но также на восточном берегу Дона, и с противоположного берега, западного, — нещадно били по нашим полкам артиллерия и миномёты противника. И ночью после небывало упорных боёв наши части вынуждены были остановиться в районе Паншино. Достичь главных переправ — тех, что находились южнее, в районе хутора Вертячего, — не удалось. Не хватило сил. Дивизии было приказано перейти к обороне. Не отступать ни на шаг. Стоять насмерть. И люди остановились.

На восточном берегу Дона по-прежнему шли бои… Людям некогда было передохнуть. Они яростно отстреливались. Только к ночи, когда немецкий огонь становился слабее, наступало некоторое затишье. В эти минуты передышки Гуля, прежде чем лечь спать, заходила «в гости» к кому-нибудь из своих новых друзей.

Вот и сегодня так. Чуть только стало тихо, она пошла в землянку, где жили бойцы первой роты. Она шла по ходам сообщения.

В землянке, чуть мерцая, чадил огонёк коптилки. В трубе железной печки посвистывал ветер.

— А, Гуля! — раздались со всех сторон знакомые голоса. — Что давно не заглядываешь? Мы уж заскучали! Чайку хочешь?

Через несколько минут на железной печурке запрыгал, подкидывая крышку, жестяной чайник.

В чьих-то умелых руках негромко, не мешая беседе, запел, заговорил баян.

И Гуле показалось, что ещё никогда в жизни ей не было так уютно и спокойно, как в этой чёрной маленькой землянке, среди этих людей, усталых, измученных боями, собравшихся с разных концов огромной страны.

Она сидела у самой печки, блаженно отогреваясь, и пристально смотрела на огни, перебегающие с уголька на уголёк. Они были такие же, эти весёлые огоньки, как там, в далёкой Уфе. И такие же золотые язычки играли в печке в те времена, когда Гуля была ещё маленькой и ей не позволяли брать в руки кочергу.

Подумать только, как недавно это было!

А теперь она на фронте, в самом пекле войны, и никто не говорит ей: «Гуля, обожжёшься!»

Над самой землянкой с жалобным воем пронеслась мина.

— Ихний миномёт завыл, — сказал кто-то, потягивая горячий чай.

Гуля только молча кивнула головой. Она, как и все бойцы, уже хорошо различала голос немецкого миномёта. В своих листовках немцы хвалились, что их миномёт одолеет нашу «катюшу».

— Ничего, не одолеет, — сказал пожилой боец, которого все называли папашей. — Где ему с нашей сладить!

— Это точно, — согласился его сосед и, переломив о колено дощечку, подкинул обломки в огонь. — А вот я слыхал, у нас тут ещё «андрюшу» поджидают. Этот наведёт порядок.

— Какой такой «андрюша»? — спросила Гуля.

— «Катюшин» сынок. Вот лупит так лупит! Ещё почище мамаши. На восемьдесят метров одной только воздушной волной работает, не считая убойной силы от осколков.

Все минуту помолчали, и этим воспользовался баян. Он заиграл громче, смелее, явно вызывая на песню.

запела Гуля, а кто-то рядом подхватил тенорком:

Спели одну песню, затянули другую. Пели все вместе и поодиночке.

— Так бы и пела с вами до утра, — сказала Гуля, поднимаясь с места, — да ничего не поделаешь, пора мне…

— Куда тебе?

— Асю сменить.

По-настоящему срок Асиного дежурства ещё не истёк, но Гуля жалела и берегла свою товарку по санбату — ту самую худенькую, похожую на школьницу девушку, которая приехала с ней и Людой в одном эшелоне на фронт.

Гуля была старше обеих своих подруг. Ей было уже почти двадцать лет, а им ещё не исполнилось и восемнадцати. И Гуля невольно относилась к ним обеим немножко покровительственно, называла их «милые мои девочки» и, не задумываясь, брала на себя самую трудную и опасную работу.

А работы становилось всё больше, жизнь делалась всё труднее. И уже какими-то сказочными, почти невероятными казались Гуле воспоминания о доме, о семье. Да и где этот «дом»? В Уфе, где мама и Ёжик живут в случайной, чужой комнате, или в Киеве, занятом немцами, или в Москве, откуда отец посылает письма, полные забот и тревоги?..

«Нет уж, пожалуй, до конца войны дом мой здесь — в землянке, — думала Гуля, перебегая от одной землянки к другой. — И семья моя тут: Люда, Ася и все эти дорогие люди, с которыми вместе мы делим жизнь, такую близкую от смерти!»

Всё больше привязывалась Гуля к своей новой большой семье.

«Ты спрашиваешь, — писала она матери, — как я встретила день рождения. У нас был очень жаркий бой, и в мою честь, как мне сказали, целый артполк и наша полевая артиллерия дали залп по врагу. А вечером, когда немного успокоилось, мы в землянке поужинали, причём наш повар испёк несколько пирогов и на одном из них выложил из теста надпись: „Будущему гвардейцу“. В день рождения Ёжика тоже дано было несколько залпов, а когда собрались ужинать, немцы начали контратаку, довольно яростную. Атака была отбита, кроме того, был занят один населённый пункт. А потом ко мне подошли бойцы и сказали, что эту победу они ознаменовали в честь рождения моего Ежа».

Письмо получилось большое, подробное, и всё-таки о многом ещё написала бы Гуля, если бы в письмах с фронта можно было обо всём писать и называть имена людей. Она написала бы ещё и о том, что пироги повару заказал помощник полкового командира, который часто по-отечески журил её, если она уж слишком себя не берегла, и по-отечески о ней заботился.

Если бы можно было, написала бы Гуля в своём письме также и о том, что «гвардейский пирог» принёс в землянку один из маленьких разведчиков — Саша. Он так деловито и осторожно нёс обеими руками доску с пирогом, как будто это был не пирог, а мина. А рядом шёл Гриша, и видно было, что он отчаянно завидует товарищу: ему тоже хотелось передать Гуле именинный подарок.

• Предыдущая
• 46/55
• Следующая