Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/55
• Следующая

Начались заморозки. Чёрные, размытые дождями лощины и холмы побелели от инея.

В боях всё ещё было затишье.

Вернувшись на рассвете из первой своей разведки, в которую она сама напросилась, Гуля согрелась у печки, выпила горячего чаю (обо всём этом заранее позаботилась Ася) и легла. Ася укрыла её кожаным полушубком.

— Это всё не так уж страшно, Асенька, — сказала Гуля, потягиваясь от усталости и приятного тепла. — Страшно только, когда вдруг услышишь голоса. Ползёшь по земле, кругом никого, и вдруг этот лающий говор. Фашисты! Тут действительно становится неважно… Хоть и знаешь, что ты не одна в разведке, что рядом свои, разведчики, а всё-таки жуть берёт.

И сбивчиво, забывая в полудремоте слова, Гуля стала рассказывать о том, что было сегодня ночью.

Слушая Гулю, Ася думала: «Почему это так? Вместе живём, всё одинаково чувствуем, а такие мы разные? Я бы ни за что не пошла в разведку! Нет, пошла бы, конечно, если бы послали, а сама бы не вызвалась… Подумать только — вдруг немцы живьём возьмут…»

— Да ты не слушаешь, Аська! — сказала Гуля. — А я-то стараюсь… Ну, в таком случае — я сплю.

Она повернулась лицом к мёрзлой стене своего земляного дома, и в ту же минуту Ася услышала её спокойное, ровное дыхание. Ася сидела у неё в ногах, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить подругу. Но её опасения были напрасны. Целые сутки, находясь в тылу врага, Гуля не сомкнула глаз, и почти на сутки уложил её теперь здоровый, крепкий, молодой сон.

Ася то и дело забегала посмотреть, не проснулась ли Гуля, но та по-прежнему лежала так же, как легла, — лицом к стене, подсунув руку под голову. Ася беспокоилась за Гулю — уж не заболела ли она? Но ещё больше сейчас тревожила её судьба двух мальчуганов. Саша и Гриша сами напросились на задание и, натянув на себя свою старую одежонку, ушли высматривать немецкую оборону. Не раз им было строго приказано, чтобы они ничего не трогали, остерегались мин, но кто знает, что могло с ними случиться…

А Гуля всё спала и спала. Только на вторую ночь она открыла глаза.

— Ну и поспала же я! По крайней мере часа два! — проговорила Гуля, потягиваясь. — Ася, ты здесь?

Ася склонилась над ней:

— Выспалась?

— Ой, как выспалась! На всю жизнь. Что сейчас — день или ночь?

— Ночь, Гуленька.

— Какая?

— Обыкновенная.

— Ничего не понимаю, — сказала Гуля. — Сегодня — ещё сегодня или уже завтра?

— Почти завтра, — засмеялась Ася. — Ты спала весь день и почти всю ночь. Скоро утро.

— А почему ты не легла?

— За тебя беспокоилась…

Подруги уселись у печки. Гуля поняла, что Ася всю ночь ради неё поддерживала огонь и грела ужин в котелке.

— Знаешь, теперь кажется, — сказала Гуля, хлебая оловянной ложкой из котелка горячие щи, — что мне всё это приснилось. Эта степь, хутор, немецкий часовой, которого мы сняли…

— Я бы лучше про это в книжке прочла, — проговорила Ася, — или, ещё лучше, в кино посмотрела. А сама я боюсь, я не такая.

Гуля засмеялась:

— Девочка ты ещё совсем, Ася. И зачем ты только на фронт приехала?

— Зачем? — спросила Ася и отвернулась.

— Ты обиделась? — сказала Гуля и опустила ложку. — Прости меня, Асенька. Честное слово, я не хотела тебя обидеть. Сердишься?

— Мне спать хочется, — ответила Ася, не глядя на Гулю. — Думаешь, если ты выспалась, так уж никому спать не надо?

Она принялась стелить себе в уголочке. Поворошила сено, сверху бросила с размаху шинель.

— Ложись на нарах, — сказала Гуля.

Ася ничего не ответила, легла и повернулась к Гуле спиной. Гуля подошла к Асе, села рядом, поцеловала её в голову.

— Перестань, Асенька. На войне нельзя ссориться. Потом пожалеешь, да поздно будет.

Ася посмотрела на Гулю и вдруг залилась слезами:

— Ты сама знаешь, как я люблю тебя! Только пойми, что я не могу быть такой, как ты. Но я стараюсь, я всё делаю.

— Всё, всё, Асенька, — сказала Гуля. — Ты отлично работаешь… Но знаешь, я всё-таки поговорю в штабе, чтобы тебя отпустили домой.

— Не надо! — вскрикнула Ася. — Я не хочу! Я буду здесь до конца. С вами.

— Ася… — Гуля погладила её тёмные гладкие волосы. — Ася, я же вижу, что ты очень, очень устала. А жизнь здесь такая трудная. Ты думаешь, нам с Людой не трудно? Ещё как! Но только мы покрепче тебя…

— Я привыкну, — сказала Ася и укрыла ноги краем своей шинели. — Только ты никому не говори, чтобы меня отправили в тыл. Ты слышишь, я не хочу!

— Ну хорошо, хорошо!

Ася смотрела на Гулю, и в глазах подруги Гуля прочла тревогу.

— Что ещё, Асенька?

— Ничего, — сказала Ася.

Ей хотелось сказать, что уже третий день, как нет мальчиков, но она побоялась огорчить Гулю. Да и усталость взяла своё.

Ася скоро уснула, а Гуля ещё долго сидела, опершись на шаткий самодельный столик, и смотрела на эту худенькую черноголовую девочку, по-детски свернувшуюся клубком.

Гуля знала о ней совсем немного: что она из-под Минска, что брат её на другом фронте и давно не пишет, отец давно умер, а мама с младшей сестрёнкой в каком-то колхозе под Уфой и тоже давно не пишут. Вот и всё. А какой родной казалась ей эта девочка!

Будто родились в одном городе, выросли вместе и в одну школу вместе ходили…

«Да, хорошая школа — война!»

А утром вернулись Саша и Гриша. Голодные, оборванные, в ссадинах, они всё же по-военному подтянулись перед офицером Фасаховым и доложили:

— Товарищ начальник! Задание выполнено!

И они подробно рассказали, где и сколько у немцев орудий и танков.

Гулю приняли кандидатом в члены партии. Это было для неё большим и радостным событием. Много раз перечитывала она боевую характеристику, которую дал ей, рекомендуя её в партию, командир батальона:

«Неужели это про меня написано?» — с удивлением думала Гуля.

Ей казалось в эти дни, что она сразу выросла, повзрослела и должна готовиться к ещё более трудным испытаниям. А время было напряжённое, переломное. Наши части, сдерживая противника, готовили силы для будущего наступления, для решительных боёв…

Люда Никитина только что кончила перевязывать новую партию раненых. Она мыла у себя в дежурке руки под жестяным рукомойником, когда на пороге неожиданно появилась Гуля.

— Ты почему не отдыхаешь? — спросила Люда. — Ведь всю ночь работала!

— Ты понимаешь, — задумчиво сказала Гуля, — меня сейчас вызывали в штаб.

— Зачем?

Гуля скинула полушубок и присела на табуретку.

— Как тебе сказать?.. Помнишь, в былине об Илье Муромце есть такое место. Илья Муромец остановил коня на перекрёстке трёх дорог и читает надпись на белом камне: по одной дороге пойти — богатым быть, по другой дороге пойти — женатым быть, по третьей дороге пойти…

Гуля не договорила.

«Убитым быть», — припомнила Люда, но тоже не решилась почему-то выговорить эти слова.

— Ну, так вот, — сказала Гуля, — я тоже стою на перекрёстке трёх дорог. Мне предлагают на выбор: работать в политотделе дивизии секретарём или поехать учиться. В Москву.

— А третье что предлагают? — спросила Люда. — Какая третья дорога?

— Да больше и не предлагают. Но дело в том, что меня не устраивает ни то, ни другое. Разве я с моей энергией выдержу долго на секретарской работе? Посуди сама. А в Москву я не хочу. То есть я очень хочу, и сказать тебе не могу, как я была бы рада Москву увидеть, папу… Мне и учиться хочется. Столько времени книги в руках не держала. И вообще одно слово «Москва», сама знаешь, что для меня значит. Но я не могу отсюда уехать.

И Гуля, шагая по дежурке из угла в угол, стала с жаром втолковывать Люде, что она просто не в силах расстаться с людьми, с которыми прошла огонь и воду в самом буквальном смысле этого слова, и что она не может уехать в тыл именно тогда, когда их полк и вся дивизия готовятся к самым горячим боям.

• Предыдущая
• 47/55
• Следующая