О молитве Иисусовой и Божественной Благодати - Голынский-Михайловский Антоний "архиепископ" - Страница 49

{182}

да будет чувство в сердце, они не будут блуждать… Замечаете ли, что когда есть в сердце чувство, тогда внимание не отходит от сердца, потому заключаю, что если делать так, чтобы приступить к умной молитве не иначе как наперед возбудив в сердце какое-либо святое чувство, то внимание не отойдет от сердца, с вниманием будет там ум и умная молитва… Какое чувство? Всякое святое: славословие, благодарение, сокрушение, страх Божий, самоуничижение и прочее… Сознание своих нужд духовных рождает чувство скудости духовной, и тогда душа невольно вопит ко Господу: Господи, помоги! Господи, вразуми! Господи, утеши!»^{195}.

Полноценной и истинной молитва становится тогда, когда настрой сердечный преобразуется в сострадание, переживание за других людей, в сочувствие чужой боли. Тогда сердце открывается для бескорыстной любви, которая не ищет своего[68], не требует ответной любви. Тогда возможно пожалеть постороннего, как самого себя[69]. Тогда становится естественным молиться за чужого человека так же, как за своего родного ребенка. Напротив — обычная пристрастная любовь эгоистична, свое личное горе человек переживает столь обостренно, что для него затмевается весь окружающий мир, до полного равнодушия к чужим страданиям. Если же сердце способно болеть как за своих близких, так и за дальних, и даже за врагов своих, то это и есть подлинная молитва. Такой взаимной молитвой-состраданием стоит, удерживается человеческий мир.

Все остальное, что предшествует сему, все упражнения, правила, методы есть лишь подготовка к молитве, путь к ней. Это лишь возгревание сердца, пробуждение его. Это учеба, а обретение молитвенного дара — это раскрывшееся сердце, вместившее чужую боль. Образ, символизирующий дух истинной молитвы, можно увидеть в иконе Божией Матери «Семистрельная», которая иначе называется «Умягчение злых сердец», — сердце, пронзенное мечами, пронзенное болью за людей, истекающее состраданием и любовью. В тропаре этой иконе есть такие слова: «Твоим состраданием и милосердованием о нас умиляемся… Не даждь нам, Мати Благосердная, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути».

Среди высказываний афонского старца Герасима (Менагиаса, †1957) встречается наставление о молитве, которое он повторял всем приходящим: «Молитесь, непрестанно творите главную молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго! Но когда твори

{183}

те эту молитву, позаботьтесь о том, чтобы она не была механическим повторением, она должна пронзать сердце, словно нож»^{196}.

«Внутренним деланием, соединенным с болезнью сердечною (с плачем сердца), производится истинное безмолвие сердца», — приводит свт. Игнатий слова Варсонофия Великого, разъясняя тем самым сущность духовного подвига^{197}.

В житии прп. Силуана Афонского можно прочитать о том, как молился старец: «Он имел под своим началом до двухсот рабочих. Утром, обходя мастерские, он давал в общих чертах указания старшим мастерам и затем уходил в свою келью плакать о „народе Божием“. Сердце его болело от скорби за рабочих; он оплакивал каждого: „Вот Михаил, оставил свою жену с детьми в деревне и здесь за гроши работает. Ну каково ему быть так далеко от дома… Вот Никита, только что женился и оставил свою молодую беременную жену и старуху мать… Каково было им отпустить этого еще юношу… Вот Григорий — оставил стариков родителей, молодую жену и двух малышей-младенцев, пришел сюда работать за кусок хлеба… Какая же бедность у них, чтобы решиться оставить всю семью, и какая должна быть у всех у них скорбь… Вот Николка, совсем еще мальчик… О, в какой бедности и страданиях живет народ. И все они как овцы заброшенные…“ Так говорил блаженный Старец, и страдала душа его за всех бедняков; страдала, несомненно, больше, чем все они сами, так как он видел в их жизни еще и то, чего они сами в себе не замечали по необученности своей… Тайно молился Старец о „народе Божием“, но рабочие это чувствовали и любили его… „Господу всех жалко“, — говорил он, да и не только говорил, но и сам, исполненный Духа Христова, жалел всех. От видения окружающей жизни, из воспоминаний прошлого, от глубочайшего личного опыта — он жил страданием народа, всего мира, и не было конца его молитве… Он забывал себя, он хотел страдать за народ от жалости к нему; за его мир и спасение он влекся проливать кровь свою, и проливал ее в молитвах. „Молиться за людей — это кровь проливать“, — говорил Старец».

Такая молитва творит чудеса. Старец Силуан в своих записках рассказывает о двух случаях, в которых явлено чудесное действие такой молитвы, когда боль любящего сердца привлекает силу Божию, изменяющую ход земных событий. Старец пишет: «Всякая мать, когда узнает беду о детях, то тяжело страдает или даже умирает. И я испытал подобное. Одно срубленное и очищенное дерево быстро катилось по откосу на человека. Я увидел это, но от великой скорби не мог ему крикнуть: „Уйди скорей“; у меня заболело и заплакало сердце — и дерево остановилось. Человек этот был для меня чужой: я не знал его, а если бы это был родной, то, думаю, вряд ли остался бы я жив». Другая история: «Была тем

{184}

ная ночь. Пристань была полна лодками рыбаков. Началась буря и скоро усилилась. Лодки стали биться одна о другую. Люди старались их привязывать, но было невозможно в темноте и в бурю. Все смешалось. Рыбаки стали кричать что есть силы, и стало страшно слушать крики испуганных людей. Я заскорбел о народе и слезно молился: „Господи, укроти бурю, утиши волны, скорбящих людей Твоих пожалей и спаси“. И скоро буря перестала, утихло море, и успокоенные люди благодарили Бога»^{198}.

Митрополит Антоний (Блюм) пишет: «Пример Старца Силуана показывает нам, что молитва позволяет охватить одновременно Бога и человека, человека и Бога… Чем живее наша человеческая любовь, чем глубже мы отождествляемся через сострадание с теми, за кого молимся, тем совершеннее наше общение с Премилосердным Господом; наша молитва, родившаяся из человеческой трагедии, уносит нас в сердцевину Божественной тайны. Сначала мы остро сознаем земное страдание, но, по мере того как продолжается наша молитва, все явнее становится Присутствие Божие, и наступает момент, когда мы теряем землю из вида, нас уносит в глубины Божии — в покой, безмолвие, мир; и здесь, в сердцевине тайны любви, мы вновь встречаем тех, сострадание к которым коснулось нашего сердца, кто погружен в Божественную любовь. И тогда Дух Божий, Дух любви пронизывает нас до конца и возвращает к сознанию тварного, — но теперь в нем сплетаются полная земная ответственность и все углубляющееся созерцание Живого Бога, Бога любви»^{199}.

В писаниях прп. Исаака Сирина читаем такие строки: «В тот день, в который печалишься о страждущем каким-либо недугом, о человеке добром или злом, страждущем телесно или мысленно, почитай себя мучеником и взирай на себя как на пострадавшего за Христа и на сподобившегося стать исповедником»^{200}. А в начале ХХ-го века прп. Никон Оптинский записывал в своем дневнике: «Спасение ваше и погибель ваша — в ближнем вашем. Спасение ваше зависит от того, как вы относитесь к своему ближнему». Как это созвучно со словами другого русского святого — старца Силуана, находившегося на другом конце земли и в те же годы писавшего: «Блаженна душа, любящая брата своего, ибо брат наш есть наша жизнь».