Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 67
- Предыдущая
- 67/88
- Следующая
– Чтобы решить, надо подумать и снестись с нашими Домами. На это уйдет три дня или четыре… но не больше пяти… Встретимся здесь в День Голубя; голубь – мирная птица, и я полагаю, мы придем к согласию.
– Все в руках Шестерых! – сказал Чичен-те и поднялся.
– Да свершится их воля! – откликнулись посланцы.
Затем трое светлорожденных шагнули к выходу, за ними потянулась свита и люди Дженнака, а замыкали эту неторопливую процессию майясские служители и воины с кривыми клинками.
Дженнак и Чичен-те остались одни.
Халач-виник, сокрушенно качая головой, бросил взгляд на знак мира, на полосатый черно-белый ковер и на ковер алый, с золотистыми квадратами. На обоих стояли подносы, искрилось рубиновыми отблесками вино в прозрачных чашах, а напиток какао выглядел застывшей темно-коричневой смолой. Пар над ним уже не вздымался.
– Лучшее вино из цоланской лозы… никто не попробовал ни глотка… даже не прикоснулся к кубку…
– Не вини себя, – сказал Дженнак. – Узрев огромный мир, твои гости забыли о маленьком Цолане и его прекрасных напитках. Ну, это мы сейчас исправим!
Он поднял чашу и отхлебнул глоток. Вино было отличным, в меру терпким, в меру сладким, и ничем не уступало одиссарскому.
– А эта карта… – осторожно произнес Чичен-те, – этот чертеж, что ты отдал почтенным послам… Он в самом деле точен?
– Точней не бывает, – успокоил хозяина Дженнак. – Премудрый Че Чантар составлял карту, советуясь с богами трижды в день.
Но это заверение не утешило халач-виника, а, казалось, еще больше погрузило его в пучины тревоги. Он потрогал пухлыми пальцами свой высокий, скошенный назад лоб, пересчитал браслеты на левом запястье, потом – на правом, и обернулся к одной из колонн:
– Тут написано: да будут границей между Коатлем и Одиссаром воды Паленке-Шиалы. Договор заключен твоим братом Фарассой полвека назад, когда покойный отец мой был еще юным наследником Цолана… А сегодня границей сделался Хотокан, и это на три дня пути южнее вод Паленке-Шиалы.
Дженнак пожал плечами:
– Атлы первыми нарушили мир и этот договор. И потому я выстроил крепости за Хотоканом и навел через реку мосты. Играющий в фасит может выиграть и проиграть, а проигравший платит. Ах-Шират заплатил.
– Заплатил, – согласился Чичен-те, – но я имел в виду другое, светлый тар. Сколь зыбки эти договора, даже заключенные на Святой Земле Юкаты! Сколь они эфемерны, хоть мы высекаем их на твердых каменных плитах! Воистину они не свидетельство согласия и доверия, а повод для сожалений о несбывшихся надеждах!
Дженнак кивнул; не так давно, сидя напротив Тегунче и Оро'сихе, он думал о том же самом. Руки воинов вознесут в битве бронзу и сталь, но не пламя… А в фортах, построенных им, стояли теперь громовые метатели, и такие же были у атлийцев, арсоланцев и тайонельцев. О древнем призыве никто не вспоминал.
– Я веду речь о согласии и доверии, – произнес Чичен-те, – ибо был поражен твоим поступком. Ты расстелил перед врагами своими мир, ты показал им, сколь он огромен, и ты предложил им столько земель, что сокол за месяц не облетит!
– Не облетит и за два. Но я не отдавал им тех земель; земли нужно еще взять. И удержать!
– Но ты отдал карту! Драгоценную карту, где мир представлен в истинной своей соразмерности! И даже не взял с них слова, что этот чертеж не срисуют и возвратят тебе, если договор не состоится!
– Если срисуют, я буду доволен, – сказал Дженнак. – Для того он и предназначался.
Чичен-те но-Ханома Цевара глядел на него в горестном изумлении, воздев руки к небесам, откинув голову и приподняв брови.
– Не понимаю тебя, светлый тар! Не понимаю! Дома Коатля и Мейтассы получили сокровище, не пообещав ничего… Теперь у них есть карта и нет обязательств! Что же помешает им взять отданное тобой, а заодно и Святую Землю, и храм, который они разберут по камешку? Что помешает разыскивать Книгу ложных Пророчеств? И начать войну?
– Ты прав, тревожась о храме, – ведь захватить его легко, труднее удержать. Чтобы удержать святилище, Цолан и всю Юкату, надо сражаться, биться на суше и на море, а это – война! Большая война! Однако нельзя воевать и осваивать новые земли; топором рубят щит либо дерево для корабля, но не то и другое разом. А чтоб поднять два топора, не хватит сил. Понимаешь?
– Понимаю, – с унылым видом протянул Чичен-те. – Но за топоры можно взяться поочередно: сперва разбить одиссарский щит, а потом нарубить деревьев в одиссарских лесах. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что после такой войны не останется ни топоров, ни рук, чтоб их поднять. Ни в Коатле и Мейтассе, ни в Одиссаре и Арсолане!
– И в Юкате тоже, – мрачно добавил халач-виник. – Верно сказано: несдобровать мышам, попавшим меж двух сцепившихся ягуаров! – Он снова потер свой огромный плоский лоб, вздохнул и вдруг, привстав на цыпочки, прошептал в ухо Дженнаку: – Кстати, о топорах, мой светлый господин… Вернее о топориках, какими рубятся тасситы… Будь осторожен с этим Оро'мингой; говорят, он свирепый воин, не ведает жалости и владеет топором лучше всех в Мейтассе. А еще говорят…
– Говорят? – прервал халач-виника Дженнак. – Кто говорит?
Смуглые щеки Чичен-те порозовели; казалось, он пребывает в затруднении, всем сердцем желая помочь благородному гостю и в то же время не рискуя открыть источник своей информации. Наконец решившись, он пересчитал браслеты на обеих руках и смущенно буркнул:
– Сестра рассказывала… моя прекрасная умная Ице… тассит расхвастался перед ней… – Он потупился и снова начал звенеть браслетами. – Только ты не подумай, господин мой, что я подкладываю сестру светлорожденным, чтобы вызнать их секреты… Ице свободна и делает, что пожелает… Ты ведь знаешь, таков наш обычай… Ты ведь был у нас, гостил у покойного моего родителя, когда Ице еще на свет не появилась, а сам я не умел написать даже священных имен Шестерых… Ты знаешь, что в Юкате женщине дозволено иметь трех законных супругов, а коль их нет, то может она предаваться любви со всяким, кто мил ее сердцу… И еще ты знаешь, что кроме сердца у женщины есть язык, и временами его так трудно сдержать… Вот Ице и делится со мной… Кому еще поверить ей всякие тайны и секреты, как не брату и правителю Цолана? Но о тебе она не сказала ни слова, клянусь!
Дженнак расхохотался:
– Пусть говорит! На ложе я не хвастаюсь своими подвигами, а шепчу женщинам нежные слова.
Чичен-те почтительно сложил руки перед грудью.
– Ты ведь не Оро'минга, мой светлый тар, тебе не нужно хвастать перед женщиной, о твоих подвигах и так поют песни по всей Эйпонне. Ты великий наком, ты ягуар среди воинов, ты мудр и предусмотрителен, как кецаль, и ты благороден и щедр, как подобает владыке. Однако…
– Однако? – Дженнак приподнял бровь.
– Однако должен сказать, что в атлийском порту Кинапе стоят лагерем шесть тысяч тасситских воинов, отанчи и кодауты на бурых быках… Еще там собрано тридцать больших галер, с парой метателей и с сотней гребцов на каждой. Галеры, разумеется, атлийские… и доплыть от Кинапе до Цолана можно за пару дней.
Теперь брови Дженнака сошлись у переносья и выгнулись, напоминая птичьи крылья. Он хмыкнул, отставил недопитую чашу с вином и машинально коснулся виска; лицо его сделалось озабоченным.
– А кто тебе это сказал – про воинов и галеры? Тоже умница Ице?
– Мои шпионы, господин, мои верные шпионы. Видишь ли, в Цолане нет боевых кораблей и всего восемь сотен воинов – даже не воинов, а так, стражей, не приученных биться с настоящим противником. Конечно, мы живем в Святой Земле и храним нейтралитет, но я предпочитаю поглядывать за спину и по сторонам. Цолан мне дорог, а Великий Храм еще дороже! Ведь он возведен моими предками, лицезревшими самих богов!
– Не беспокойся за его судьбу, – сказал Дженнак, касаясь плеча правителя. – Не тревожься! – Он протянул руку к пестрому знаку мира и медленно, раздельно произнес: – Клянусь сетанной своей и этим святым символом: пока я жив, каждый из Вещих Камней будет лежать на положенном месте!
- Предыдущая
- 67/88
- Следующая
