Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 57
- Предыдущая
- 57/90
- Следующая
В огромной спальне с мебелью из ценных пород дерева, с серебряной инкрустацией, сильно пахло духами. Анна Австрийская, от которой только что отошел исповедник, выглядела почти безмятежной на белых батистовых простынях, обновленных с утра, на которых лежали мешочки с благовониями. Рядом с ней находился сын Филипп: он прижимал к сердцу руку матери и не стеснялся слез, обильно катившихся по щекам. Невестка умирающей молилась с противоположной стороны кровати.
Торопясь за капитаном мушкетеров, без труда прокладывающим дорогу в толпе, трое добрались до серебряной балюстрады, служившей оградой королевскому ложу. Д'Артаньян и Ла Порт дружно поклонились, обе женщины присели в глубоком реверансе. Умирающая, только что открывшая глаза, заметила всех четверых, и на ее лице появилось выражение счастливого изумления: ведь это были свидетели ее юных лет и прекрасных любовных увлечений! Она улыбнулась, даже протянула им навстречу руку и чуть приподняла голову на подушках. Казалось, ей хочется привлечь их к себе... Однако улыбка быстро сменилась гримасой боли. Глаза опять закрылись, голова упала на подушки, рука – на простынь...
– Король! – раздался зычный голос, и четверка поспешно отошла в сторону. Все толпившиеся в спальне поспешили в Большой кабинет: перед причастием королева-мать пожелала побыть без свидетелей с сыновьями, с каждым по очереди. Спальня опустела, и король остался с матерью наедине.
Встреча так затянулась, что это вызвало если не беспокойство, то по крайней мере любопытство. Маршал Грамон, которого Сильви не видела со времени «дела Фуке» и который, казалось, теперь тщательно ее избегал, теперь приблизился к ней как ни в чем не бывало.
– Вы как будто посвящены в тайны богов, герцогиня. Известно ли вам, о чем так долго беседуют королева-мать и ее сын?
– Я – придворная молодой королевы, господин маршал, а не королевы-матери. Если это вас так беспокоит, обратитесь со своим вопросом к самому королю. Вы так старались занять место среди его приближенных, что от вас он ничего не станет скрывать.
Он бросил на нее смущенный взгляд, и его крупный нос приобрел багровый оттенок.
– Как вы ко мне несправедливы! Я надеялся, что со временем...
– Время не властно над дружбой, господин маршал. Пусть Фуке остается изгнанником и узником, мне он по-прежнему дорог.
– А я? Разве я не был вашим другом?
– Были, но слишком давно, и мне удивительно, что вы по-прежнему об этом вспоминаете. Насколько я знаю, не я потребовала, чтобы вы удалились. Скорее это работа вашей верной советчицы Осмотрительности и ее кузена, Образцового Царедворца.
– Кто бы подумал, что вы так жестоки! Значит, вы забыли, как...
Сильви замахала веером, словно учуяла неприятный запах.
– Прощать я еще способна, но забывчивостью не страдаю. Я не забываю ни хорошего, ни дурного. Вы стремились превратить меня в свою любовницу и теперь, когда жена вас покинула, снова, возможно, вознамерились на мне жениться?
– Но я...
– Остановимся на этом, прошу вас! Позвольте мне высказать вам соболезнования, и пойдемте каждый своей дорогой. Надеюсь, они не пересекутся.
Задохнувшись от этих филиппик, вызвавших у госпожи де Шомбер улыбку, маршал все равно был готов продолжать беседу, но ему помешал король, появившийся наконец на пороге спальни. По его щекам катились слезы, сам он был смертельно бледен и настолько походил на призрак, что придворные разом смолкли. Впившись побелевшими пальцами в набалдашник своей трости, он сделал два шага, повернулся, как истукан, к Месье, взиравшему на него, но не смевшему заговорить, и, сделав над собой нечеловеческое усилие, произнес:
– Ступайте к матери, брат мой. Теперь она желает проститься с вами.
Медленно продвигаясь по коридору, образованному расступившимися и почтительно склонившими головы придворными, король добрался до двух женщин и Ла Порта и остановился перед ними. Взгляд его тут же приобрел стальную твердость.
– Госпожа де Шомбер? В последнее время вы редко у нас бываете. Что заставило вас появиться сегодня?
Ярко-голубые глаза женщины, которую называли некогда Авророй и которая до сих пор не утратила права на это прозвище, гневно блеснули.
– Любовь и верность ее величеству королеве-матери, которые я сохранила до сих пор. Мне захотелось ее увидеть...
– Она вас звала?
– Нет, государь.
– В таком случае вы, несомненно, будете чувствовать себя гораздо лучше в вашем замечательном Нантей-ле-Одуэн.
Прежде чем ошеломленная Мария нашлась с ответом, Людовик XIV перешел к Сильви.
– Мы желаем с вами побеседовать, госпожа герцогиня де Фонсом. После того как королева, наша августейшая матушка, встретится с господом и получит от него утешение, прошу пожаловать к нам в апартаменты. Что касается вас, господин де Ла Порт, то в вашем возрасте вредно так далеко уезжать в разгар зимы. Полагаю, вам не терпится вернуться в Сомюр?
– Государь...
– Я сказал, в Сомюр!
И король прошествовал дальше с неестественно прямой спиной, обтянутой парчой, не заботясь более о людях, которых только что растоптал, хотя они прислуживали ему с пеленок. Вокруг злополучной троицы уже нарастал шепот, ближние старались отойти подальше, словно монаршая немилость способна передаваться, как зараза.
Мария де Шомбер высокомерно оглядела придворных, презрительно хмыкнула и молвила, беря Сильви под руку:
– Уйдем, дорогая! Нам здесь больше нечего делать. Идемте, Ла Порт.
– Вам обоим придется меня подождать, Мария, – ответила Сильви. – Я должна остаться, ибо король соизволил предложить мне аудиенцию. Сядьте в мою карету и подождите там.
– Я не оставлю вас одну в этом дворце!
– Она будет не одна! – вмешался Д'Артаньян, все видевший и слышавший. – Я останусь с госпожой герцогиней и провожу ее к королю, когда наступит время.
Сверкая глазами и топорща усы, он подал Сильви руку и покинул с ней Большой кабинет. Однако уже в прихожей им пришлось остановиться: апартаменты поспешно пересекла Мария-Терезия, чтобы принять в дверях дворца евхарстию, доставленную из Сен-Жермен-л'Оксеруа. Весь Лувр замер, пока у изголовья умирающей присутствовал сам господь. Король возвратился к матери.
Ждать пришлось долго. Наконец из глубин апартаментов донесся звон колокольчика у большой золотой дароносицы, потом – щелканье каблуков сменяющейся стражи. Процессия, возглавляемая погруженной в молитву королевой, достигла Большой лестницы и стала величественно спускаться. После этого король вернулся к себе. Д'Артаньян снова подал Сильви руку:
– Идемте!
Она попыталась воспротивиться:
– Полно, друг мой! Я нисколько не сомневаюсь, что мне уготована немилость. Представ перед королем вместе со мной, вы бросите на себя тень. Король может вам этого не простить.
– Он меня хорошо знает, госпожа, и ему известно, что моя преданность ему началась с его рождения и угаснет вместе со мной, однако распространяется не только на него, но и на тех, кого я... словом, на моих друзей. К тому же, если он меня не поймет, то я готов нести всю тяжесть последствий немилости.
Взгляд, которым она его удостоила, был полон восхищения и признательности. Как же милостив господь, позволяющий опереться в трудную минуту на столь великодушного человека, храбреца из храбрецов, с беззаветной преданностью предлагающего ей укрытие от бури, уже обрушившейся на Марию и Ла Порта. Буря эта непременно затронет и ее, если верны ее догадки относительно причин королевского гнева...
Готовясь предстать перед королем, Д'Артаньян не выпустил руку Сильви, а всего лишь объяснил главному камергеру, что останется здесь до конца аудиенции, чтобы самолично проводить герцогиню либо до ее кареты, либо к королеве – в зависимости от исхода беседы.
– И не утверждайте, что я должен поступить иначе, – закончил он, обращаясь к спутнице. – Мне неведома цель вашей встречи с его величеством, но если он полагает, что ему есть в чем вас упрекнуть, то он сильно ошибается!
Прежде чем они вошли в королевский кабинет, оттуда выскользнул Кольбер. Он поприветствовал Сильви с безупречной учтивостью, однако ей не понравились его сардонически суженные глазки. Сердце сжалось от тревоги. Она понимала, что довольная ухмылка Кольбера сулит ей недобрые вести.
- Предыдущая
- 57/90
- Следующая
