Красавица некстати - Берсенева Анна - Страница 31

• Предыдущая
• 31/83
• Следующая

– Ну и господь с тобой, милый, – почти испуганно произнесла Евдокия Кирилловна. – Ты уж не сердись на старуху. И Ксенечке не говори про наш разговор. И так переживает она…

О чем переживает Ксения, Евдокия Кирилловна не сказала. А Игнат не решился переспрашивать.

– А где она? – только и спросил он.

– На Главпочтамт пошла. Там, бывает, письма просят написать. Людей-то в Москву много приехало, не все грамотны, а родне в деревню весточку подать хотят, вот и платят, чтобы помогли им. Когда Бог дает, сколько-нибудь Ксенечка такими письмами и зарабатывает. Грустно это, милый… С ее-то талантом! Видел ведь рисунки.

Свои рисунки Ксения в самом деле ему показывала. Жаль только, ничего он в этом деле не понимал. Красиво, конечно. У них в деревне все любили рисованную красоту. Подновляя каждый год печь, мать красила подпечки синей и красной красками, а девки не только вышивали праздничные свои наряды многоцветными нитками, но украшали узорами даже лукошки для ягод – выкрашивали их масляными красками, рисовали на них цветы.

Цветы были и на тех рисунках, которые показала ему Ксения. Только совсем другие они были, чем на деревенских лукошках. Казалось, не человек их нарисовал, а сами они проступили сквозь тонкую бумагу. Точно такими, слишком уж тонкими, были и другие рисунки, которые тоже показывала ему Ксения. На них были изображены мужчины в щегольских старых нарядах, и дамы в шляпках, и румяные детишки в кружевных бантах.

– Это я для фарфора рисовала, – сказала тогда Ксения, заметив недоуменный взгляд, которого Игнат не сумел скрыть. – А для него особенный рисунок нужен. Традиционный и вместе с тем очень модный, вот как эти фигурки. Я их прямо из модных журналов брала, где про московских щеголей писали. Прежних, конечно, щеголей.

Про фарфор Игнат тоже мало что понял. Но выказывать свое непонимание не стал. Он уже знал, что Ксения относится к этому делу благоговейно и что мечтала она стать художницей по фарфору – поступить в художественное училище, а может, даже поехать во Францию, в город Севр, где такая учеба хорошо налажена. Теперь, конечно, обо всем этом не могло быть и речи. Правда, Ксения часто ездила на пригородном поезде в Вербилки, где сохранился фарфоровый завод, и иногда ей давали расписать какой-нибудь сервиз. Только фамилию под этой росписью ставили чужую…

Еще Ксения показывала Игнату две фарфоровые чашечки, которые сохранялись в их семье уже двести лет и каким-то чудом уцелели. На каждой чашечке красовалось нарисованное мелкими розочками пылающее сердце, в центре сердца нежно синела незабудка, а под сердцем старинной вязью было выведено: «Ни место дальностью, ни время долготою не разлучит, любовь моя, с тобою».

Игнат только повертел чашечки в руках да поскорее положил обратно в деревянные коробочки, в которых Ксения их хранила. Ну их к богу! Еще разобьешь… Ксения заметила его робость и улыбнулась.

– А ведь ваш предок, Игнат, – сказала она, – когда-то принял самое живое участие в судьбе русского фарфора. Императорский фарфоровый завод, что под Санкт-Петербургом, это его детище.

– Который предок? – не понял Игнат.

– Ломоносов Михаил Васильевич.

– Да он мне, может, и не предок, – пожал плечами Игнат. – Хотя родня, наверное, дальняя только.

Все в ней его тревожило, беспокоило. Вся она была хрупкая, как эти ее чашечки. И так же, как с чашечками, непонятно было, что с нею делать.

– Скоро Ксения Леонидовна вернется? – вздохнув, спросил Игнат.

– Как работа пойдет, – ответила Евдокия Кирилловна. И тут в дверь постучали. И не постучали даже – нетерпеливо забарабанили. – Кто это? – вздрогнула старушка.

По ее лицу пробежала тень испуга.

– Я открою, – сказал Игнат.

Старушка ушла за ширмы, а он открыл дверь. На пороге стояла девушка. Кажется, она удивилась, увидев незнакомца. Во всяком случае, взгляд, которым она окинула его, запрокинув голову, показался Игнату изумленным. Но – ничуть не испуганным. В нем, в этом взгляде, было нетерпение, дерзость и еще… Живой огонь в нем был, вот что! Глаза ее сверкали, как непогасшие угли.

– Ух ты! – воскликнула девушка, глядя на Игната. – А вы откуда здесь взялись?

– Здравствуйте, – сказал он. – Вам кого?

Он постарался, чтобы голос прозвучал спокойно, хотя на самом деле немного оторопел. Никогда он не видел, чтобы жизнь так явно била в человеке через край, обернувшись красотою.

– Ксению Леонидовну хотелось бы увидать, – заявила девушка. – Позволите?

К двери уже спешила Евдокия Кирилловна.

– Эстерочка, милая, приехала! – радостно воскликнула старушка. – Как Ксюшенька рада будет! Проходи, проходи, что же ты на пороге-то?

– Да страж не сразу ведь и пустит.

Девушка насмешливо взглянула на «стража».

– Бог с тобой, детка, какой еще страж? – махнула рукой старушка. – Это мальчик приехал, Матрешин сын. Помнишь нашу Матрешу? Вот, ее старший. А это Эстер, – обернулась она к Игнату. – Соседка наша, Ксенечкина подружка. Она в Сибирь ездила, родителей провожала. Они по телеграфному ведомству работают, им новое место службы определили. Ты совсем вернулась, детка? – снова обратилась она к Эстер.

– Совсем, – кивнула та. – Совсем одна, совсем свободна и буду делать что хочу!

Она воскликнула это с такой счастливой беззаботностью, что даже Игнат с трудом сдержал улыбку. Эстер еще раз окинула его взглядом – тем же самым, прямым и дерзким – и прошла мимо него, села у стола. Как будто весеннее солнце вошло в комнату вместе с этой девушкой! Игнат даже глаза отвел – такая она была ослепительная.

И тут дверь открылась снова, и вошла Ксения.

– Звездочка! – воскликнула она. – Звездочка приехала!

Эстер сразу вскочила и бросилась к ней. Пока они целовались, восклицали, ахали, Игнат смотрел на Эстер и думал: «И правда, звездочка. Не ночная только…»

Он вдруг вспомнил, как прочитал в отрывном календаре – Игнат любил отвлеченные знания и всегда стремился приобрести их откуда только возможно, – что Солнце тоже звезда.

Эстер, которую Ксения почему-то назвала Звездочкой, была именно такая звезда – как Солнце.

Вера захлопнула дверцу «Ниссана» и не торопясь пошла к изогнутому змеей жилому дому, в первом этаже которого размещалась ее школа. Ей не было нужды торопиться – она давно уже научилась рассчитывать время, необходимое, чтобы добраться от Хорошевки до Митино, и никогда не ссылалась на то, что ее задержали пробки. И от своих сотрудников подобных оправданий не принимала.

Каждому, кто входил в школу, казалось, что все здесь залито солнечными лучами. В пасмурные дни, Вера замечала, визитеры даже бросали недоуменные взгляды на окно – может, ошиблись насчет погоды? Но ошибки никакой, конечно, не было. Просто фирменные цвета всей сети «Инглиш форевер» как раз и были солнечные – оранжевые, золотистые, румяные. Эту цветовую гамму положено было соблюдать в оформлении любого филиала. А Вере она и так нравилась, не по обязанности, и три года назад, купив право на открытие школы «Инглиш форевер» в Митино, она с удовольствием расцветила ее этими праздничными красками.

Да она и все остальное сделала как положено: приобрела самые современные компьютеры и телевизоры, отпечатала методические материалы на самой лучшей бумаге… И, конечно, пригласила самых лучших преподавателей, что и являлось главным. Она была не просто добросовестной хозяйкой – она любила только высший уровень. Не зря же Алинка, которую Вера переманила в свой новенький филиал, называла ее врожденной перфекционисткой.

Было ли это качество у нее врожденным, Вера не знала. Может, от природы в ней были заложены какие-нибудь другие качества. Но три года, которые она владела и руководила школой «Инглиш форевер», все ее силы были отданы тому, чтобы все здесь было устроено именно на высшем уровне.

За то, что на нее неожиданно свалилась возможность такого приложения сил, следовало благодарить Кирилла. И не в отвлеченном смысле – мол, если бы он ее не бросил, то, может, и не выявились бы у нее новые способности, – а в самом прямом.

• Предыдущая
• 31/83
• Следующая