Красавица некстати - Берсенева Анна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/83
- Следующая
Глава 17
Игнат задержался у Иорданских дольше, чем предполагал.
«Хорошо хоть рыбу довез, – мрачно думал он, в очередной раз узнавая, что набирать рабочих на стройку у Преображенской заставы сегодня опять не будут, потому что для них еще не построено жилье. – Слыхано ли, нахлебником у женщин на шее сидеть! Да еще у таких…»
Ксения и Евдокия Кирилловна, ее бабушка, в самом деле были женщины необычные. Не то чтобы блаженные, но какие-то… бестелесные. Казалось, они существуют божьим духом, как птицы небесные.
Да вообще-то так оно и было. Игнат не сразу привык к жизни в огромном московском доме, и мало еще сказать «не привык» – его просто оторопь брала от этой жизни. Но в порядках здешних он разобрался быстро. И по этим порядкам выходило, что обеим Иорданским, бабушке и внучке, никак невозможно было жить в самом центре Москвы, да еще в таком доме, как этот, на углу Петровки и Столешникова переулка, со странным названием «Марсель».
– Марсель – это город во Франции. Но я не знаю, почему наш дом так называется, – улыбнулась Ксения, когда Игнат спросил ее об этом. – Мы с бабушкой сюда только в восемнадцатом году приехали. Из Рязани. К моему дяде Ивану, бабушкиному сыну. А через год он от тифа умер. Дядя Иван еще до переворота по почтово-телеграфному ведомству работал, а дом как раз это ведомство построило. Ему тогда здесь комнату и дали. Это прежде доходный дом был, для состоятельных холостяков. Такой в Гнездниковском переулке есть, и вот наш «Марсель».
Ксения сказала еще, что «Марсель» отличается от других московских коммуналок, в которые за последние десять лет превратились все бывшие доходные дома. Правда, она рассказывала, что в восемнадцатом году, когда они с бабушкой сюда приехали, дом этот имел обычный для того времени вид: потолок коридора был опутан черными трубами буржуек, которые тянулись из каждой комнаты, все четыре парадных были заколочены, а все три черные лестницы заплескивались водой и зимой превращались в ледяные горы. Но теперь, в разгар нэпа, дом выглядел уже вполне пристойно. Самому-то Игнату он казался не просто пристойным домом, а настоящим дворцом, какого он и представить себе не мог. Но и на более искушенных, чем он, людей «Марсель» производил сильное впечатление.
Доски с парадных дверей были сняты, для уборки кухонь и мест общего пользования была нанята жильцами на приличный оклад уборщица, кроме того, было решено, что огромные марсельские коридоры не должны быть заставляемы всяким хламом. В сочетании с высокими потолками, просторными вестибюлями, зеркальными лифтами, перилами в форме змей и прочими атрибутами стиля сдержанного модерна, в котором перед самой революцией был выстроен этот дом, тогда еще с дорогими магазинами в первом этаже и дорогими же меблированными комнатами во всех остальных, – «Марсель» в самом деле выделялся в унылом ряду коммунальных клоповников.
Неудивительно, что Игнат первое время останавливался на улице перед парадной дверью и собирался с духом, прежде чем ее открыть. Он удивлялся другому – что эта робость прошла у него довольно быстро.
Было в Москве что-то такое, что он сразу почувствовал близким себе, хотя и очень для себя нелегким. Сурова она была, эта Москва, непроста, неласкова. Но при этом Игнат почему-то знал: она может вместить ту силу, которую он пока лишь смутно чувствует в себе, и, главное, может помочь ему понять, в чем эта его смутная сила состоит.
Что он может надеяться на помощь этого города, Игнат понял почему-то, когда стоял у Преображенской заставы на берегу Яузы, где наскоро сколачивались бараки для крестьян, прибывающих на московские стройки.
Река сияла в солнечных лучах, словно праздничная дорога, ведущая неведомо куда. Отражаясь от ее колеблющегося серебра, солнце слепило глаза, и из-за этого переливчатого блеска Игнат почувствовал, что его охватывает восторг, которого он не может объяснить и не хочет объяснять.
«Да что ж это со мной? – изумленно подумал он. – Или не видал я, как вода под солнцем блестит? Уж, кажись, у себя-то на Беломорье вдоволь навидался!»
И все-таки он понимал, что того могучего будущего, которое сияло теперь перед ним так же отчетливо, как блики на воде московской реки, никогда он прежде не видел.
Но это для себя он такое понял. А для Ксении… Игнат быстро догадался, что ее будущее выглядит вовсе не сияющим.
Да тут и догадливости особой не требовалось – это высказывалось вслух, и высказывалось теми людьми, от которых Ксенино будущее как раз и зависело.
Однажды, когда Игнат шел по длинному марсельскому коридору к комнате Иорданских – в тот день он наконец узнал, что завтра может перебираться в барак и приступать к работе, – навстречу ему из общей кухни вышла дебелая баба. Ее звали Галя Горобец, и, Игнат уже знал, она была здесь большой начальницей – ответственной по дому.
– Това-арищ Ломоносов! – томно поводя глазами, пропела Горобец. – Ну как у вас дела? Нашли работу?
– Нашел, – кивнул Игнат. – И место в бараке дали. Завтра съезжаю.
– Какая жа-алость!.. – тем же тоном протянула она. И тут же добавила уже совсем другим, жестким и деловым, тоном: – Нет, это форменное безобразие! Без пяти минут пролетарий вынужден перебираться в барак. В то время как чуждый элемент – лишенки, поповны – занимают целую отдельную комнату! – Она понизила голос и, подойдя вплотную к Игнату, проговорила: – Я бы на вашем месте, товарищ Ломоносов, поборолась за жилплощадь. У вас на нее побольше прав-то будет, чем у поповских жен и дочек! Не понимаю, куда начальство смотрит? Их вообще из Москвы гнать надо.
– Уж простите, времени нету. – Игнат шагнул в сторону и обошел Галю Горобец. – Надо вещи собирать.
По-хорошему-то надо было не так этой подлюге ответить. Но соображал Игнат скоро, а потому сразу понял: если вступит с ней в спор, отыграется она на Иорданских, и на бабушке, и на внучке. Потому что в самом деле не из пролетариев они, тут и к гадалке не ходи – по одной фамилии ясно.
Что-то острое, болезненное дрогнуло у него в сердце. Как же беззащитна она была, эта светящаяся девушка, от одного взгляда на которую ему горы хотелось свернуть и поставить ей на защиту! И что такое это было? Он не знал… Игнат не то чтобы обладал большим опытом по женской части – некогда ему было особо-то с девками баловаться, – но и на отсутствие женского внимания не жаловался. И то, как отдается во всем теле взгляд красивой женщины, знал не с чужих слов.
Но то, что отдавалось в нем при одном только взгляде на Ксению, – отдавалось не в теле его, а только в сердце. Это было незнакомо, а потому и непонятно.
Когда он вошел в комнату, Ксении дома не было.
– Наконец-то повезло тебе, Игнатушка! – обрадовалась Евдокия Кирилловна, когда он сказал, что с завтрашнего дня начинает работать. И тут же по ее ясному, в частой сети морщин, лицу пробежала печаль. – Одно жаль – уходишь ты от нас. А мы тебя полюбили. Или остался бы?
– Нет, Евдокия Кирилловна, – отказался Игнат. – И так задержался у вас. И на работу далеко, не находишься каждый день до Преображенской-то.
– Это правда, – кивнула старушка. – Да, может, и лучше для тебя, что от нас подальше будешь…
– Как это – для меня лучше? – не понял Игнат.
– Вот так. – Евдокия Кирилловна грустно улыбнулась. – Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. По нынешним временам тебе все дороги открыты. А мы ведь, знаешь… Теперь словно забыли про нас, а как дальше будет, неизвестно. Мой-то муж, отец Илья, еще до переворота скончался, царство ему небесное. А сынка моего, Ксенечкиного отца, в рязанском его приходе арестовали. Там и расстреляли в восемнадцатом году… Как чумные мы теперь. Мне пенсию не платят. Ксенечку на работу никуда не берут. Из Москвы того и гляди выселят. Лучше тебе от нас подальше.
– Да что ж вы такое говорите, Евдокия Кирилловна! – воскликнул Игнат. – Да разве я про то думаю? Я же и правда про работу только! Ежели на стройку берут, в барак ведь всех поселяют.
- Предыдущая
- 30/83
- Следующая
