Красавица некстати - Берсенева Анна - Страница 60

• Предыдущая
• 60/83
• Следующая

Ну кому он мог про такое рассказать? Да и не хотел он никому рассказывать. Павлу казалось, что единственный, кому это могло бы быть интересно, Антон. Но Антон был еще слишком мал, чтобы понимать слова.

И еще – именно тогда, вот в эти месяцы Антонова младенчества, в жизни Павла произошло то, что стало в ней главным на долгие годы и даже, может быть, навсегда. Во всяком случае, он очень хотел, чтобы именно навсегда. Но вот про это он уж точно никому не собирался рассказывать. Слишком это было странно, слишком выбивалось из всей его жизни – обычной жизни обычного человека, построенной по законам логики и скуки.

В общем, ребенок стал для него тем, что в старину называлось отрадой. Павел даже удивлялся теперь: как он мог бояться его появления? Ведь это было лучшее событие его жизни, главное ее событие.

Во всем остальном его жизнь была настолько лишена событий, что казалась дистиллированной водой. Работа завлаба сплошь состояла из рутины: он делал баллистическую экспертизу оружия или подписывал экспертные заключения, которые составляли его подчиненные. Про семейную жизнь и вовсе говорить не приходилось – это была сплошная вязкая скука. Мужские развлечения его не привлекали – он не находил радости в выпивке, а необременительным, как это называлось, перепихоном с женщинами был сыт по горло.

«Зря я вообще-то на Аленину скуку жалуюсь, – с усмешкой думал про себя Павел. – Каждый заслуживает ту жену, которую имеет».

В тридцать один год он не ожидал от жизни ничего, кроме уже имеющегося.

А когда ему исполнилось тридцать два, то оказалось, что он ошибся.

Павел вернулся с работы рано – ушел домой после обеда, потому что поднялась температура. Похоже, начинался грипп, и не было никакого резона переносить болезнь на ногах: его работа не требовала подвига. В общем, он уведомил начальника, что возьмет больничный, и отправился домой.

Войдя в квартиру, он сразу увидел в прихожей мужские ботинки. Это нисколько его не насторожило. Мало ли, может, тесть пришел навестить. Он заглянул в комнату – Антон спал. Павел прошел в кухню – оттуда доносились какие-то звуки.

И увидел свою жену на кухонном столе. То есть не всю ее увидел, а только ее ноги, обхватывающие мужскую спину. Штаны у мужчины были спущены, и Аленины ноги то и дело соскальзывали с его голой спины.

Павел не разобрал, что почувствовал, увидев это. Вроде бы показалось, что в лицо ему плеснули кипятком. Но, может, и что-нибудь другое – он не понял.

Ему не хотелось убить ее, его и себя. Ему хотелось только перестать это видеть.

Павел вышел из кухни, хлопнув дверью. Вслед ему раздался Аленин вскрик.

Он удивлялся только одному: полному отсутствию невыносимых чувств. Положим, он никогда не любил жену. Однако зрелище ее измены было так отвратительно, что должно было вызвать в его душе хотя бы подобие ревности!

Но за целую ночь, проведенную в одиночестве у себя в холостяцкой квартире, Павел не почувствовал ничего. О будущем он думал со спокойным безразличием, а потому вполне здраво. Собственно, из той части будущего, которая была связана с настоящим, его волновал только Антон. Ясно было, что при разводе грудного ребенка оставят с матерью. Это угнетало Павла – он не видел возможности ни изменить это, ни с этим смириться.

Поэтому Алену он ожидал даже с нетерпением: разговор с ней должен был прояснить картину.

Она пришла через три дня. Позвонила в дверь, он открыл. Алена прошла в комнату, огляделась почти с интересом: она была в этой квартире всего раза два. Потом оглянулась на Павла.

– Что же теперь, Паша? – сказала она.

– Да что? – пожал плечами он. – Разведемся.

– А может, жили бы? – без особой надежды спросила она. – У меня ведь это дело случайно вышло. Не поверишь, просто слесарь пришел, и как-то само… А мы ведь с тобой не особенно друг друга любим. Ну и жили бы как раньше. Все-таки ребенок у нас.

– Не говори глупостей, – поморщился Павел. Как только он увидел Алену, привычная скука охватила его. Даже обыденный тон, которым она сообщила о слесаре, его не задел. Надо было поскорее закончить этот никчемный разговор. – Зачем нам, как раньше, жить, какая необходимость? А насчет ребенка надо решить. Может, ты мне его отдашь?

– Я отдала бы, – спокойно сказала Алена. – Мальчишка же, отец нужен. Но кто с ним у тебя нянькаться будет? Мама твоя не захочет. А ему еще расти и расти, пока хотя бы в садик можно будет отдать. А потом что? Женишься, а жена твоя, может, и не захочет с пасынком жить, и…

– А если ты замуж выйдешь? – перебил ее Павел.

– Ну, это когда еще будет, – пожала плечами Алена. – Пока у меня никого на примете нет.

Она сказала об этом так спокойно, как будто это не ее Павел застал три дня назад на кухонном столе с мужчиной. Впрочем, он уже не удивлялся ее вялому спокойствию во всех случаях жизни.

– Ну, в общем, – сказала Алена.

– Что – в общем?

– Ничего, просто так. Поговорка такая. А Антона ты навещай. Пожалуйста, сколько хочешь. Жалко мне, что ли? Наоборот, хорошо.

– Насчет денег… – начал было Павел.

– Я на алименты подавать не буду. Все-таки сама виновата, зачем карьеру тебе портить?

– Я не собираюсь делать милицейскую карьеру, – поморщился Павел. – На Антона буду давать, сколько нужно. Ну, и навещать, конечно.

Как глупо все это было, как тоскливо! И зачем, зачем?!

Так, в сплошном болоте безразличия, закончилась его семейная жизнь.

Тим позвонил ночью, не боясь разбудить: знал, что мама ложится поздно. Он вообще звонил так часто, что иногда Вере казалось, сын и не уезжал никуда – сидит себе в своей башенке на углу Кривоколенного переулка и рассказывает, как прошел его день.

– В общем, со здешним обществом я, можно считать, сошелся, – звучал его веселый голос в трубке. – В церковь, правда, не хожу. Но у них тут с этим делом без напряга, так что все мне все равно улыбаются.

– Может, они из вежливости только улыбаются.

Вера и сама улыбнулась, слушая Тима.

– Может, – не стал спорить Тим. – Но мне же не семнадцать лет, ма. Улыбаются – и достаточно, и спасибо на том. Случись что – помогут. В моем возрасте уже начинаешь ценить такие вещи, – важно добавил он.

– Какой ты у меня мудрый! – рассмеялась Вера. И осторожно поинтересовалась: – А Алиса?

– Что Алиса?

– Она к тебе хоть приезжает?

– Приезжает. – Вера почувствовала, что сын улыбнулся. – Раз в неделю. Или я в Нью-Йорк. Недавно на премьеру к ней летал. Скоро сезон на Бродвее закроется, она на ранчо ко мне переберется.

– Но что же все-таки дальше будет, Тим? – вздохнула Вера. – Нельзя же так всю жизнь.

– Почему нельзя?

Его голос звучал чуть насмешливо и снисходительно – как будто мама была маленькая девочка и в этом качестве вполне могла задавать наивные вопросы.

– Ну… Потому что ты здесь, она там.

– Или я там, она тут. – Он опять улыбнулся. – Это неважно, ма. То есть я хотел бы, конечно, чтобы она всегда была рядом со мной. Но судьба, значит, у нас другая! – проговорил он с цыганским подвыванием. И добавил уже другим, серьезным тоном: – Я ее люблю, ма. И исходя из этого живу. Да мы с ней вообще по чашке живем! То есть по двум уже чашкам.

Вообще-то вторая чашка осталась в Москве у Веры. И сейчас, разговаривая с сыном, она взглянула на знакомую надпись, вьющуюся по фарфору: «Ни место дальностью, ни время долготою не разлучит, любовь моя, с тобою».

– Ладно, – улыбнулась Вера. – В самом деле, что я тебя жизни учу? Кто б меня научил…

– А что такое? – насторожился Тимофей.

– Да ничего. – Она поскорее перевела разговор на другое. – Ты где сейчас сидишь?

– Под персиковым деревом на веранде. Она тут старая такая, с балясинами. На одной имя вырезано – Эстер. По-русски.

– Алисина бабушка вырезала?

– Нет, ее муж, Алисин дед то есть. Кевин Давенпорт. Тут, ма, такая история! Сплошная любовь. Так что Алиске есть в кого.

• Предыдущая
• 60/83
• Следующая