Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/79
• Следующая

Он первый нарушил молчание.

– Нин… – шепнул он прямо в ее склоненную голову, в спутанные темные волосы. – Нина, я… Прости ты меня, а?

Она вздрогнула и, не поднимая глаз, еще крепче прижалась к нему.

– Сам не знаю, что со мной случилось – сердце зашлось. Я и не думал, чтобы так… Что могу – так…

Он понимал, что говорит какие-то глупости. Глупее было бы, наверное, только спросить, что он может сделать, чтобы ее развеселить, или пообещать красивый подарочек. Во всем был стыд, неизбывный стыд, и никуда от этого стыда было теперь не деться.

Вдруг Нина быстро вскинула руки ему на плечи и проговорила – торопливо, сбивчиво, словно задыхаясь:

– Не говори, не говори!.. Я думала, никогда уже… Я бы не жила… Да хоть бы и убил!.. Что хочешь делай, только…

Наверное, она хотела его успокоить, но эти ее слова только увеличивали стыд. Георгий чувствовал, что совесть его становится такой же раскаленной, как ладонь, и болит так же – просто физически болит.

– Перестань, Нина, не надо, перестань! – попросил он. – Ну что ты говоришь, сама подумай?

– А что такого? – Она наконец подняла на него глаза, блестящие, как у больной в горячке. – Я же знала, что так будет, я думала, что еще хуже будет, но все равно я не могла! Я бы ее и по-настоящему – так же, а не только что портрет… И зачем он сказал, что ты с ней еще встретишься?

– Он пошутил. – Георгий провел рукой по Нинкиной голове, как будто успокаивая ребенка. – Не собираюсь я с ней встречаться, с чего ты взяла?

– Я без тебя умру, – шмыгнув носом, сказала она.

В ее голосе не было ни угрозы, ни тем более кокетства, только глубокая убежденность в том, что иначе и быть не может.

– Еще чего! – улыбнулся Георгий. – Нашла о чем думать. Дай-ка я свет включу – посмотрю на тебя…

Он и без света видел на Нинкиной бледной щеке красное пятно – след от своей ладони. Видеть его было мучительно, а не видеть – невозможно. Наклонившись, он осторожно поцеловал это невыносимое пятно.

– Чтоб не болело? – улыбнулась Нина. – Помнишь, спину целовал – от пружин? Я тогда подумала: да за такое и кожу всю сама с себя сдерешь – не заметишь… А сегодня с той ночи год, знаешь?

– Да? – Он включил свет, стараясь не смотреть на пол, на обрывки Марфиного портрета. – Да, кажется, год. Быстро пролетел.

– Я уберу, уберу, – торопливо проговорила Нинка. – У мамаши реставратор есть знакомый, можно ему отдать. Только чтобы потом продать, совсем продать!

– Ночь уже, Нин, давай спать ляжем, – сказал Георгий. – Завтра работа опять, кончилась лафа. Если это лафа была… Замок только прикручу – с болтами же вырвал, дверь не закрывается.

Он не спал еще долго после того, как починил дверной замок и, встряхнув постель от попавших на нее осколков, растянулся на скрипучем матрасе. Нинка тоже не спала, но лежала тихо, даже не пытаясь растеребить его, как всегда это делала, прикасаясь своими нервными, возбуждающими пальцами к самым чувствительным точкам его тела, которые она находила безошибочно.

Если бы она не сказала, что ровно год прошел с их первой встречи, Георгий, конечно, об этом и не вспомнил бы. А теперь он невольно думал только об этом. То есть даже не о самой встрече с Ниной, а обо всей той ночи, которую помнил до пронзительности ясно. Как летел по улице, задыхаясь от полного, чуть не до слез, счастья, как не касался ногами земли и еле сдерживался, чтобы во весь голос не прокричать счастливые в своей бессмысленности слова: «Я все могу! Я добьюсь всего, чего хочу! Она моя – и эта жизнь, и этот город, и все-все-все!»

Он не хотел об этом думать, но не думать было невозможно. О том, что прошел всего год, а счастья нет, и жаль даже не этого, а того, что исчезло ощущение полноты жизни – когда казалось, что все ему подвластно, что всего он добьется, если захочет…

Он понимал, что в ту ночь это ощущение возникло не само по себе, а оттого, что он был с женщиной, которая хотела его – хотела вся, беззаветно и безоглядно, и хотела именно его всего, ничего в нем не разделяя и не выбирая.

И вот теперь и женщина была та же, и хотела она его по-прежнему, если не больше, а он чувствовал себя пустым, как вычерпанный колодец.

И неужели навсегда?

Было воскресенье, поэтому Георгий пошел в Николопесковский переулок поздним утром: можно было не опасаться, что жилички уйдут на работу.

Студенток Вахтанговского театрального училища, которые, по словам Федьки, бродили здесь толпами, сегодня не было ни одной. А переулок, застроенный домами в стиле модерн, был такой тихий и зеленый, что трудно было представить людей, по своей воле отсюда уезжающих.

Нинка – наверное, из-за разговоров об «актрисульках» – напросилась идти с ним, и Георгий – конечно, от стыда за вчерашнее – не стал ее отговаривать, хотя вообще-то никогда не брал ее с собой, когда шел по делам. И вот теперь она шла рядом, прихлебывая джин с тоником из жестяной банки, и почему-то выглядела при этом как ребенок, сосущий леденец на палочке.

Время от времени поглядывая на нее, Георгий и сам не понимал, отчего она производит на него сегодня такое впечатление. В Нинке не было ровно ничего детского. Наоборот, ее несомненная, бьющая в глаза красота была совершенно взрослая, чувственная, вызывающая. Каждый второй встречный мужчина провожал взглядом эту высокую девушку с пленительной фигурой, и видно было, что только наличие при такой красавице двухметрового спутника с устрашающе широкими плечами мешает каждому второму встречному немедленно последовать за ней.

А сегодня оборачивался даже не каждый второй, а каждый первый, потому что Нинка надела кожаные брюки чистого кораллового цвета. Собираясь утром, она натянула их не глядя и уж точно не размышляя о том, как будет в них выглядеть. Но эффект получился потрясающий. Брюки соблазнительно обтягивали Нинкины бедра, и мужские взгляды сами собою приклеивались к этому яркому пятну, точно железные опилки к магниту. На ней была еще короткая кожаная курточка, обшитая тоненькими полосками меха, крашенного в точно такой же цвет; казалось даже, что мех не выкрашен специально, а принадлежит какому-то необыкновенному коралловому зверю. Такого же кораллового цвета были Нинкины ненакрашенные губы, а темные, рассыпавшиеся по плечам волосы довершали впечатление чего-то ошеломляющего, невозможного.

Но глаза у нее при этом блестели так, как блестят глаза у ребенка, которого вывели погулять.

– Мы с тобой как будто в зоопарк идем, – улыбнулся Георгий.

– Почему? – засмеялась Нинка. – На обезьяну похожа?

– Глаза у тебя такие, – объяснил он. – Мороженого хочешь?

– Не-а… А у тебя глаза, знаешь, то карие, то серые, а от тоски так даже темные какие-то, как будто их дымом заволакивает, – сказала она. – Я прям утром специально угадываю, пока ты спишь еще: какие сегодня будут? – Она повернулась, обняла его за шею и поцеловала в губы, быстро и возбуждающе проведя по ним изнутри языком. – Сегодня – светлые, вот!

– Как у кота, – засмеялся он. – Пошли, Нинка, хватит зоологии! А то дамочки наши смоются куда-нибудь, придется под дверью куковать.

Шестиэтажный дом, который был им нужен, стоял чуть поодаль от дороги, в тени старых лип. Наверное, лет сто назад это был доходный дом со множеством квартир, поэтому после революции его, скорее всего, почти не пришлось перестраивать для массового заселения.

Позвонив в высокую необитую дверь на третьем этаже, Георгий подождал минуту и, не услышав за дверью ни звука, позвонил еще раз, подольше задержав палец на кнопке. Потом он позвонил еще и еще, но ответа не было.

– Куда это они, интересно, отправились? – удивленно пробормотал он. – Вроде Федька их предупредил, что я сегодня приду, это же я просто так сказал, что смоются… Черт, надо было все-таки созвониться!

Нинка с невозмутимым видом курила, прислонившись к лестничным перилам. Видно было, что ей совершенно все равно, есть кто-нибудь дома или нет и чем вообще закончится их сегодняшний поход; ей нравился сам процесс.

• Предыдущая
• 52/79
• Следующая