Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 75

• Предыдущая
• 75/81
• Следующая

– Здравствуйте, Андрей Семенович, – с бешено колотящимся сердцем произнес Гринев, останавливаясь на пороге.

Вид окутанного трубочным дымом Ларцева произвел на него магическое действие. Показалось вдруг, что он вернулся в восемьдесят восьмой год, входит в уцелевшее здание станции «Скорой помощи» в Ленинакане и профессор Ларцев, выйдя из операционной с красными от бессонницы глазами, интересуется вежливым тоном: «Где вы остановились, Юрий Валентинович?» – как будто они встретились где-нибудь в Париже, а не в разрушенном городе, в котором и остановиться-то страшно, потому что земля до сих пор колеблется под ногами.

– Здравствуйте, Юрий Валентинович, – ответил Ларцев. – Присаживайтесь, пожалуйста, рад вас видеть после долгого перерыва. Завтракали уже? А то сейчас моих всех позовут, составьте компанию. – Юра кивнул, сглотнул вставший в горле ком. – А я уж тут наслушался, как вы вчера главврача чуть не застрелили, – усмехнулся Ларцев.

– Как это я его мог застрелить? – поразился Гринев. – У нас оружия ведь нету. А-а, – тут же догадался он, – это в его интерпретации?

– Да ладно, Юрий Валентинович, я ведь не мальчик. Достаточно в его честные глаза посмотреть… Что же в Склиф ни разу не заглянули? – словно мимоходом поинтересовался он. – Давно ведь, кажется, в Москве?

– Давно… – промямлил Гринев. – То есть не очень, полтора года только…

– Достаточно, – усмехнулся Ларцев. – И все это время не оперировали? Хорошо, Юрий Валентинович, об этом потом переговорим. Завтракать пора – и за работу.

– Зря вы смотрите на мою трубочку как на барство, – окутываясь благоуханным облаком, заметил Ларцев.

– Да я не смотрю, – улыбнулся Гринев, тут же застыдившись своих вонючих сигарет, купленных в Слепцовске.

За больничным окном уже сгущались сумерки. Голая лампочка в ординаторской казалась тусклее из-за вьющегося к потолку дыма.

– В наших ситуациях трубка гораздо удобнее, – наставительно объяснил Ларцев. – Во-первых, в тех местах, куда мы с вами имеем обыкновение ездить, как правило, выращивают хороший табак. Помню, в Киргизии, в Оше – знаете, где Великий шелковый путь проходил? – там табак, скажу вам, не хуже вирджинского. А во-вторых, вот позовут нас сейчас срочно в операционную, вы сигаретку свою затушите и потом будете докуривать вонючий бычок. А я трубочку оставлю, потом вернусь, опять раскурю – и то же самое удовольствие! Что, Юрий Валентинович, стыдно? – спросил он, помолчав.

Гринев тут же догадался, что речь уже не о сигаретах.

– Но у меня же были обстоятельства, – пряча глаза, пробормотал он. – Вы же сами знаете, Андрей Семенович…

– Это вы мне говорите? – поморщился Ларцев. – Юрий Валентинович, вам ли не знать, что обстоятельства всегда найдутся? Для того скотства, которое мы с вами здесь сейчас наблюдаем, они тоже были, уверяю вас. А какие такие у вас были обстоятельства? Повздорили с Приходько из-за того, что он вымогал деньги у больного?

Конечно, Юрины пятилетней давности обстоятельства были Ларцеву известны, как и всем они были известны в склифовской травматологии, от завотделением Светонина до санитарки. «Повздорил» с ординатором Приходько – это было мягко сказано. Юра до сих пор помнил, как в глазах у него потемнело, когда он услышал, что тот требует денег за укол у матери умирающего в реанимации человека. И чавкающий звук у себя под кулаком тоже помнил… А главное, помнил, в какой клубок сплетен и домыслов все это вылилось. «Ничего я у нее не требовал, где свидетели, да он мне просто завидует, Генрих Александрович, пусть ваш любимчик немедленно извинится, или я этого так не оставлю, у меня глаз поврежден, переносица…» И просительный голос Светонина: «Юра, не ставь меня в дурацкое положение, извинись, на каждый роток не накинешь платок, все с ног на голову переставят, и свидетелей ведь действительно нет…»

И свои, взведенные тогда расставанием с Соной, нервы – тоже помнил.

– Что вы молчите? – усмехнулся Ларцев. – Стыдно, стыдно… Двусмысленная была ситуация, неприятная, кто спорит? Так ведь дверью хлопать в подобных ситуациях – это, Юрий Валентинович, мальчику пристало. А вы в возраст Христа уже вступили, пора бы и повзрослеть.

– Но что же я тогда мог сделать? – С каким удовольствием Гринев провалился бы сейчас сквозь скрипучие доски пола! – Не мог я перед ним извиняться, Андрей Семенович…

– Хорошо, тогда – согласен, не могли. Хотя и тогда можно было компромисс поискать. Какой ни есть Приходько, но ведь не горячий же он кавказский мужчина! А потом? – Ларцев смотрел на Юру без малейшего сочувствия. – Полтора года не оперировали после вашего Сахалина – это какими обстоятельствами можно оправдать, Юрий Валентинович? Такой опыт – Армения, Абхазия! – коту под зад! Вам что, не приходилось слышать, что зарывать талант в землю – тяжкий грех? И гордыня, между прочим, грех не меньший, в нем на исповеди каются. Не заставляйте меня говорить банальности, – снова поморщился Ларцев. – От чего и из-за чего вы отказались? Ведь это как любовь – то, что вам в вашей профессии Богом дано. Думаете, это так-таки всем и дается? Сколько людей каждый день жизнь свою клянут, собираясь на работу, об этом вы не думали? Не стремиться благ земных стяжать – это я понимаю. Хотя и в этом, по-моему, есть свое лукавство, – усмехнулся он. – Еще большой вопрос, что есть земное благо: мешок с деньгами у тебя на горле или спокойный сон. Но ведь вы даже не от благ земных отказались! Ладно, Юрий Валентинович. – Наверное, вид у Юры был такой, что Ларцев наконец смягчился. – Полтора года дурака проваляли – теперь, надеюсь, появитесь в родных пенатах. Светонин, как вы сами понимаете, тоже не горячий кавказский мужчина, с ножом на вас за измену не бросится. Да и я поспособствую.

– Я не совсем все-таки дурака… – ненавидя себя за этот лепет, выговорил Юра.

– Знаю, обезболивающее кололи на дорогах, – хмыкнул Ларцев. – Дело нужное, но, простите мой цинизм, квалификации вам не прибавившее. Ну, здесь-то быстро восстановитесь, – успокаивающе добавил он.

– Я еще записывал кое-что, – как школьник, не выучивший урок, сказал Юра.

– С удовольствием посмотрю ваши записи, когда… – начал Ларцев.

– Юра! – Борька просунул голову в дверь. – Извините, Андрей Семеныч, я на минутку. Пошли быстрее, там журналисты американские.

– Ну и что? – удивился Гринев.

Вскочил со стула он, впрочем, с облегчением: у него даже пот на лбу выступил от этого разговора.

– Пошли, пошли, – поторопил Борис.

Гриневу было чему удивляться. Он и в самом деле считал Годунова гением здравого смысла, и все их пребывание в Чечне это только подтверждало. Борька мгновенно усвоил неписаный кодекс здешнего поведения и бдительно следил за тем, чтобы никто из вверенных ему людей этот кодекс не нарушал.

Появившись в новой местности, сразу же следовало идти «под крышу» главы администрации – и Годунов шел, и договаривался с начальством так, что до сих пор его спасатели нигде не имели осложнений.

Ехать куда-нибудь в горный аул можно было, только если ответственность за безопасность врачей брал на себя какой-нибудь тейповый авторитет. В противном случае ехать не следовало, даже если в этом ауле все население лежало вповалку и просило о помощи.

Если не успел добраться в больницу до наступления комендантского часа – надо было останавливаться там, где застала тебя темнота, и до утра оказывать пострадавшему помощь на месте, хоть и каждая минута дорога. Потому что блокпосты стреляли в темноте по всему, что шевелится, а один труп все-таки лучше, чем два.

И надо было помнить о двусмысленности своего положения: действовали-то они за линией фронта, фактически на территории противника русской армии. Правда, военные ни в чем не чинили препятствий, но ясно было, что армейская разведка следит за всеми передвижениями спасателей Красного Креста. Другое дело, что за десяток бинтов или за лосьон от чесотки ребята на блокпостах готовы были пропустить врачей куда угодно: бинты выдавали по одному в неделю на блокпост, а от чесотки и вшей мучилась вся армия.

• Предыдущая
• 75/81
• Следующая