Полет над разлукой - Берсенева Анна - Страница 49
- Предыдущая
- 49/77
- Следующая
Казанову играл премьер театра. Он был одним из немногих хитрованцев, пришедших не с карталовского курса в ГИТИСе, а из очень известного театра, который до сих пор не мог простить ему измены. Но, по всему судя, увенчанный титулами актер ничуть не жалел о том, что попал в самый молодой и необычный из профессиональных театров Москвы.
– А знаете, почему? – сказал Поборцев. – Потому что в сценах с Казановой вы забывали о себе. А в сценах с Сонечкой вам очень хотелось самоутверждаться, и вы думали о себе, а не о ней. Правда, Аля, это ваш единственный промах. С Казановой вы чувствовали себя легко именно потому, что были заняты партнером, а не собою. Во всяком случае, мне так показалось, – смягчил он свое замечание.
Но Аля совсем не нуждалась в том, чтобы с ней осторожничали.
– Неужели это так заметно, Андрей Николаевич? – Она даже остановилась от волнения. – Это ведь и правда так… Точно так! А как вы догадались? – спросила она с любопытством.
Поборцев засмеялся.
– Ну, все-таки я не впервые в театре, честное слово! Как-то догадываешься – каждый раз по-разному… У вас, например, лицо делается до невозможности серьезным, вы пыжитесь изо всех сил, чтобы показать, как глубоко переживаете.
«Не соскучишься с ним! – несколько уязвленно подумала Аля. – Начал за здравие…»
– А вы вообще-то кто, Андрей Николаевич? – не слишком приятным тоном спросила она. – То есть я просто не совсем понимаю… Вы же театральный художник, правильно? Или архитектор?
– Почему «или»? – Он взглянул на нее, едва заметно улыбнувшись. – Это же очень связанные вещи – сценография и архитектура.
Аля ожидала, что он объяснит подробнее, но Поборцев замолчал. Она уже успела заметить, что он не слишком балует объяснениями: словно ожидает, что собеседник будет ловить мячики его слов так же легко, как он их бросает.
– А тогда скажите… – тем же запальчивым тоном произнесла она, – …скажите тогда: что это за церковь впереди?
Тут он засмеялся так весело, что Аля сначала улыбнулась, стараясь не смотреть в его сторону, а потом не выдержала и тоже расхохоталась.
Они уже довольно далеко отошли от театра – правда, Аля не следила, в каком направлении – и оказались в каком-то переулке. Как все улицы Кулижек, переулок то нырял вниз, то взлетал вверх; они как раз стояли на горке, с которой видны были точно такие же волнистые переулочки, веером расходящиеся во все стороны. Церковь, о которой спросила Аля, выступала прямо на тротуар.
Она, конечно, и раньше видела эту церковь, но никогда не оказывалась рядом. Да и не слишком замечала ее, если честно сказать.
– Проверяете, только Барселону я изучил с архитектурной точки зрения или Москву тоже? – отсмеявшись, спросил Поборцев. – Товарищи, посмотрите направо! Перед вами собор Иоанна Предтечи Ивановского монастыря. Купол собора, вписанный между мощными фланкирующими башнями, напоминает купол знаменитой Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции. Чрезвычайно интересно наблюдать, как стилистические увлечения шестидесятых годов девятнадцатого века романтично слились в некое старомосковское целое, которое…
– Извините, Андрей Николаевич, – покраснев, сказала Аля.
– За что? – удивился он. – Законный вопрос. Архитектор, говоришь, – ну и будь добр! А в этом монастыре княжна Тараканова была заточена, вы знаете? Настоящая внучка Петра Великого, не самозванка. Так и зачахла в келье, бедная наследница. И Салтычиха здесь сидела. Интересно, кстати: людей эта дама умертвила ровно столько же, сколько император Нерон, если не больше, а его почему-то считают более масштабным злодеем. Странно?
– Не знаю, – пожала плечами Аля.
Она незаметно вглядывалась в Андрея Поборцева, как будто хотела сравнить нынешнее впечатление с тем, которое осталось у нее после Барселоны. Но, вглядываясь, ловила себя на том, что ничего толком не замечает. Взгляд ее скользил по его одежде, по всей его фигуре, которая показалась ей изящной, и снова возвращался к его, на весь облик непохожим, глазам, в которые ей все-таки неловко было вот так, в упор, вглядываться…
– Это вы меня извините, Алечка, – сказал он совсем другим, не насмешливым, голосом. – У вас такой вечер был сегодня, а я издеваюсь. Вы ведь наверняка устали… Это просто у меня настроение хорошее, вот я и кувыркаюсь. Больше не буду!.. – заверил он, спрыгивая с невысокого постамента, с которого произносил речь о соборе. – Куда вас проводить?
– А вам опять на самолет пора? – невольно вырвалось у Али.
Она вдруг поняла, что ничего на свете не хочет больше, чем идти с ним рядом по пустынной московской улице. Или по барселонской, или по какой угодно! Была в нем такая притягательная сила, которую она не могла ни определить, ни назвать – да и не хотела называть…
Поборцев посмотрел на нее внимательно и вдруг взял под руку; Аля вздрогнула от этого неожиданного жеста.
Вечер был теплый, она с утра надела синий шелковый плащ и теперь сразу почувствовала сквозь тонкую ткань, какое у него прикосновение – твердое и ласковое одновременно.
– Никуда мне не пора, – сказал он. – Погуляем немного? Здесь красивые места.
Наверное, оттого, что все происходящее накладывалось на то состояние душевного подъема, в котором она находилась после спектакля, Аля вздрагивала, как от холода.
«Конечно, поэтому… – подумала она, изгибом своей руки вслушиваясь в прикосновение его руки сквозь плащ. – Я просто разволновалась после спектакля, это же понятно…»
Но ничего ей не было понятно сегодняшним вечером, и меньше всего она понимала свое чувство к мужчине, который шел рядом с нею легкой походкой.
Глава 4
Приезд Поборцева в Москву совпал с таким напряженным временем, какого Аля никогда еще не переживала. Когда она думала утром, что ей предстоит сделать за день, голова у нее шла кругом, и она была уверена, что двадцати четырех часов просто не хватит. У нее в глазах рябили переулки – Кисловский, Гнездниковский, Подколокольный… ГИТИС, Учебный, Театр на Хитровке – и обратно.
Домой она приходила только для того, чтобы упасть в кровать и уснуть каменным сном. Конечно, прав был Карталов, когда говорил про разумный эгоизм: ни на что просто времени не оставалось, кроме театра!
– По-моему, я переборщил, Алечка, – несколько раз говорил Павел Матвеевич, с тревогой глядя на нее после репетиций. – Лучше бы снять пока «Бесприданницу» с репертуара… Боюсь, надорвешься!
Она горячо возражала, клялась, что нисколько не устала, что работа ей в радость и надорваться она никак не может, и играть на одних штампах не научится…
Но самое удивительное заключалось в том, что сквозь эту постоянную занятость, сквозь бесчисленные театральные перевоплощения, которые она переживала каждый день, Аля понимала, что думает только об Андрее Поборцеве.
Она и сама не знала, как это получается. Хотя удивляться не приходилось: они встречались каждый день, и она видела, что их встречи не случайны.
Да он и не делал вид, что случайно заходит в театр к концу репетиций, или ждет ее в сквере возле института, или заезжает за нею в Учебный театр…
Машину, на которой он ездил в Москве – небольшой светло-коричневый «Опель», – Андрей почти всегда оставлял где-нибудь на парковке: все их встречи, состоявшие в прогулках по московским улицам, длились недолго.
И во время прогулок с ним Аля начинала удивляться тому, что родилась и выросла в Москве. Теперь ей казалось, что она попала в незнакомый город…
Аля не верила в передачу энергии и в прочие сомнительные процессы, но что-то необъяснимое происходило с нею, когда она видела его фигуру на углу дома Нирнзее в Большом Гнездниковском, или на повороте гитисовского коридора.
Сразу ей казалось, что он вот-вот исчезнет. Было что-то невозможное в том, как он стоял, прислонившись плечом к стене, или прохаживался по тротуару, засунув руки в карманы расстегнутой куртки, хотя все это были самые обыкновенные движения, и непонятно было, что же вызывает у нее такую тревогу.
- Предыдущая
- 49/77
- Следующая
