Возраст третьей любви - Берсенева Анна - Страница 50
- Предыдущая
- 50/79
- Следующая
Так за чтением, умелым и легким флиртом, размышлениями о жизни прошло Женино отрочество и началась юность.
В день ее шестнадцатилетия мама сказала:
– Знаешь, Женечка, у меня для тебя интересная новость… Что бы ты сказала, если бы я родила второго ребенка?
– Кого-о?! – Женя едва не поперхнулась кружочком колбасы, которую в этот момент пробовала, выкладывая на праздничное блюдо. – Кого, ты говоришь?..
– Ребенка, ребенка! – засмеялась мама. – А что, собственно, такого? Я еще молодая женщина, мне всего сорок лет. А ты у меня рано повзрослела, у тебя уже своя жизнь… Ах, Женечка, если бы знала, как иногда бывает грустно это сознавать! Родился бы маленький, пока еще мой… Ты не обижаешься, что я так говорю?
Женя ошеломленно смотрела в мамины мечтательные глаза, и то, что она при этом испытывала, невозможно было назвать обидой.
Это было только возмущение. Кому она собирается рожать второго ребенка?! Этому… Который и на первого-то не больше обращает внимания, чем на канарейку?! Женя и сегодня слышала утром сквозь сон, как мама потихоньку звонила папаше и просила, чтобы не забыл поздравить дочку…
Но говорить ей об этом было бесполезно, это Женя прекрасно знала. Поэтому она постаралась взять себя в руки и привести другие доводы.
– А театр? – спросила она. – Странно все-таки! Другие актрисы и одного-то завести боятся, дни считают, когда он вырастет. А ты вдруг…
– Театр? – невесело усмехнулась мама. – Женечка, это все не так просто. Ты ведь давно от театра моего отошла, не видишь… У меня такое странное, но такое отчетливое ощущение, что я охладела к театру, понимаешь? И уже давно… Я сначала сама себе не верила, а потом убедилась окончательно. То есть я, конечно, играю, все в порядке. Но я же чувствую, это происходит в основном за счет опыта, профессионализма… Остыло к театру мое сердце! А почему – кто знает?
«Лучше бы оно у тебя к кому другому остыло!» – подумала Женя, но, конечно, промолчала.
– Ну, роди, раз хочется, – пожала она плечами. – А отец счастливый что говорит, кстати?
– Женечка, надо так его знать, как я знаю, чтобы не задавать подобных вопросов! – Мама улыбнулась своей беспомощной улыбкой. – Витя всегда позволял мне делать все, что я хотела. И когда ты должна была родиться… А теперь – ну, он удивился, конечно.
– Плечами, наверно, пожал и сказал: «Твое дело», – не удержавшись, зло хмыкнула Женя. – Как это мило с его стороны! Ну, что о нем думать… Я тебе уже говорила, мама: лишь бы деньги давал.
– Но он же дает… – пробормотала Ирина Дмитриевна. – В этом смысле никогда не было проблем. И отцовство ведь он сразу официально признал, у тебя его фамилия…
– Фамилия шикарная, – усмехнулась Женя. – Что да, то да. Как у посла Великобритании.
– Он порядочный человек, Женя, зря ты так! – горячо воскликнула мама. – А я, знаешь, думаю, – произнесла она уже другим тоном, – вдруг он… как-то по-другому теперь все это воспримет? Все-таки ему уже пятьдесят, в таком возрасте мужчины иначе встречают рождение ребенка, чем в молодости…
– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – пожала плечами Женя. – Ладно, мамуля! Ты как себя чувствуешь, скажи лучше? – поинтересовалась она. – И какой срок?
– Все-то ты у меня знаешь, – улыбнулась мама. – И откуда только?
– Из Мопассана! – засмеялась Женя.
А правда – откуда? Как-то само собою все узналось…
– Три месяца, – сказала мама. – В сентябре родится. А вообще, Женечка, ведь это счастье – родить ребенка от любимого человека! Это так естественно, так просто… Вот ты вырастешь, сама поймешь.
Шестого сентября у мамы родился мальчик, а седьмого – умер.
– Извините, что я так говорю, – сказал Жене врач, к которому она со скандалом прорвалась через роддомовскую регистратуру, – но, может быть, это и лучше… Ребенок родился с асфиксией, мы все сделали, чтобы заработали легкие, и нам это удалось. Но не сразу, понимаете?
– Не понимаю, – сказала Женя, глядя в его бликующие очки. – Что значит – не сразу?
– Значит, довольно длительное время мозг не получал кислорода. И последствия могли быть самые плачевные. Едва ли ребенок полноценно развивался бы в умственном отношении, понимаете?
– Когда ее выпишут? – помолчав, спросила Женя.
– На седьмые сутки, – пожал плечами врач. – Для нее все прошло хорошо, гораздо лучше, чем могло быть в таком возрасте. Все вообще шло прекрасно, а оказалось – асфиксия…
Женя нисколько не удивилась, что врач разговаривает с ней не как с шестнадцатилетней девочкой, а как со взрослым человеком. Она и сама не считала себя ребенком. Да она и вообще не помнила того возраста, в котором считала себя не взрослой.
Мама вышла из больницы совершенно неузнаваемая. Дело было даже не в том, что она похудела, что от этого сразу появились морщины и ввалились глаза. Дело было в выражении глаз – в смешении пустоты и боли, которого нельзя было видеть без слез…
Женя запустила школу, несмотря на выпускной класс, забросила кавалеров и старалась почти не выходить из дому. Бабушка умерла давным-давно, няня Катя – год назад. Невозможно было представить, как мама будет сидеть одна в пустой квартире…
Правда, Виталий Андреевич появлялся не реже, чем обычно: звонил с работы, забегал вечерком, приходил по субботам. Но толку от него было мало – главным образом потому, что он держался так, как если бы ничего не произошло. Шутил, чмокал в щечку милую Иришу, приносил дефицитную семгу из министерского буфета… Когда в одну прекрасную субботу папочка не появился и не позвонил, Женя этого даже не заметила.
Не заметила и того, что он всего один раз позвонил на неделе, что не зашел и в следующую субботу, а потом, начиная с понедельника, не объявился вообще ни разу… Через месяц Женя наконец сообразила, что в отношениях с Виталием Андреевичем произошли какие-то перемены, которые маме наверняка не так безразличны, как ей.
– Что, папуля опять в командировке? – небрежным тоном поинтересовалась она однажды воскресным вечером. – Культуру двигает в Уругвай?
Мама улыбнулась так жалко, что у Жени сердце сжалось.
– Не знаю… – сказала она. – Может быть. А ты разве не заметила, Женечка? Ведь мы с ним расстались…
Женя помолчала, не решаясь отреагировать на это известие так, как ей хотелось бы.
– То есть он с тобой расстался? – все-таки высказалась она. – Ведь так это надо понимать?
– Пусть так… Но это должно было произойти – после того, что случилось…
– А что для него такого случилось? – наконец не выдержала Женя. – Что для него-то случилось, мама?! Ты что, думаешь, он мечтал иметь с тобой второго ребенка? Да он рад небось, что…
Она осеклась, поняв, что сказала лишнее.
– Маленькая ты еще у меня все-таки, Женечка… – От этой маминой улыбки можно было сойти с ума! – Легкость исчезла из наших с Витей отношений, понимаешь?
– Ах, ле-егкость! – сузив глаза от злости, протянула Женя. – Ну, тогда конечно, тогда все понятно – такая великая причина!
– Вот ты не хочешь этого понять – а зря! – Женя даже обрадовалась, услышав живые нотки в мамином голосе. – Я же вижу, ты внимательно ко всему приглядываешься, Женечка, на себя примеряешь… Ты должна это знать, тебе жизнь предстоит, ты на глазах хорошеешь, от мужчин у тебя отбою не будет. Легкость… Это очень важно, женщина должна это понимать! Помнишь, в «Живом трупе» Федя Протасов говорит? Я отлично помню, я же сама играла Лизу… – Мама даже привстала, произнося театральный монолог: – «Моя жена идеальная женщина была. Но что тебе сказать? Не было изюминки, – знаешь, в квасе изюминка? – не было игры в нашей жизни. А без игры не забудешься». Вот и Толстой о том же, Женечка! Слишком серьезно стало со мной, мужчине этого не нужно. Да еще годы – ведь мне не двадцать лет…
– Ах, в ква-асе… – все тем же тоном произнесла Женя. – И годы у тебя теперь не те? И даже сам Толстой?.. Все, мама! Больше я о Виталии Андреевиче слышать не хочу, понятно? Про изюминки его, про игры, про стальную его твердость – не же-ла-ю!
- Предыдущая
- 50/79
- Следующая
