Забытый - Бенуа Пьер - Страница 12

• Предыдущая
• 12/14
• Следующая

Невозмутимость этого славного малого вернула и мне мое хладнокровие. А его мне требовалось не мало, потому что предприятие, надо сознаться, было дерзкое. Притом зал собрания в полутьме имел самый зловещий вид.

С ключом в одной руке и электрической лампочкой в другой я направился к кассе. Я скоро убедился, что замок — одной из самых распространенных марок. Тяжелая железная дверь открылась и с глухим стуком ударилась о стену.

Я снял с нескольких полок различные свертки. Тут было одно роскошное издание Dominique, очень известного романа Эжена Фромантена; правила игры в покер; один экземпляр Конституции Республики Оссиплури; проект закона об организации милиции и т. д. Но все это мало интересовало меня. Был момент, когда мне пришло в голову — не жертва ли я мистификации. К счастью, как вы увидите, ничего подобного.

В левом углу кассы стояла коробка, на которой я прочел надпись золотыми буквами: «Игра в лото». Я, разумеется, не стал бы и открывать этой коробки, если бы, толкнув ее, не заметил, что она неестественно тяжела. Я открыл ее и едва Удержался, чтобы не вскрикнуть от радости. В коробке лежала корона Оссиплури. Ярко переливались при свете моей электрической лампочки ее сто десять камней — настоящее чудо красоты.

Я поспешил вернуть на место коробку, экземпляр «Dominique», правила игры в покер и проч. Корона, — вернее, Диадема, — была размеров довольно солидных. Но можно ли Жаловаться на то, что невеста слишком красива? Я завернул бесценную драгоценность в старую газету, валявшуюся на столе, и крадучись вышел из зала собраний.

Длинный коридор перед залом был в эту минуту ярко освещен луной. Неожиданность неприятно поразила меня. Я ускорил шаги. Коридор оканчивался у темной воронки-лестницы. Я уже подходил к ней, а там — стоит спуститься один этаж — и я в автомобиле, и — Мандан, свобода, любовь, богатство…

В этот момент я почувствовал чью-то руку на своей руке.

— Однако, господин полковник! Какой же вы плут! Это был Жерис-хан.

Он вышел на середину коридора, весь освещенный луной. Он преграждал мне путь к лестнице. Я видел, что он бледен, лицо у него осунулось. Он стоял, скрестив руки. Сабля висела у него на поясе.

Он повторил, указывая на сверток, который я держал под левой рукой:

— Вы — отъявленный негодяй! Я попробовал взять его шуткой.

— Мне казалось, — сказал я, — что параграф 2-й и следующие Конституции Оссиплури отменяют собственность. Какая же беда в том, если я воспользуюсь правом индивидуального восстановления справедливости?

— Ага! В довершение всего, он еще издевается надо мной! С этими словами он выхватил саблю из ножен.

Я отскочил в сторону. Но сделал еще попытку воззвать к его рыцарским чувствам.

— Месье, — сказал я, — вы понимаете, что дуэль между нами невозможна…

Он заревел:

— Невозможна! А почему, хотел бы я знать, собачий сын? Я прижал палец к губам.

— Не надо скандала! Не надо, чтобы дама, которую мы оба любим, была непоправимо скомпрометирована таким легкомысленным с нашей стороны поступком.

Лицо у него, только что перед этим иссеро-бледное, приняло зеленоватый оттенок.

— А! — сказал он. — Ты любишь ее. Ну, так я обещаю разделаться с тобой так, что никакого скандала не будет.

Он бросился на меня. Я едва успел отскочить в сторону, опустить на пол корону и выхватить из ножен свою саблю. Жерис-хан разразился страшными ругательствами. Клянусь честью, я думаю, он не рассчитывал, что я вооружен, и хотел просто убить меня.

Тут я должен сделать отступление и сообщить читателю, что хотя я не забияка по натуре, но могу постоять за себя,

особенно в поединке на шпагах. В 1914 году на большом турнире в Буа-Коломб я имел честь выступать против месье Жан-Жозефа Рено. Я одержал верх над ним семью касаниями против пяти. Я даже получил приз в виде бронзовой художественной вещицы, которую затем продал, чтобы приобрести себе сочинения Луи Блана, одного из тех философов, которые больше других способствовали моему интеллектуальному развитию.

Жерис-хан, я это тотчас заметил, был сам мастером по части фехтования. Но как бы то ни было — факт: он рассчитывал проколоть меня, как жаворонка вертелом, и неожиданное сопротивление вывело его из себя.

Он начал с того, что нанес мне прямой удар, который буквально рассек бы меня пополам, если бы я не уклонился. Я парировал приемом contre de sixte и ответил «двойным свободным», — тоже не шутка! Но это животное, очевидно, знало его наизусть и отбило очень хорошим septime seconde. Однако он сделал ошибку, бросившись на меня затем с азартом. Я отразил приемом quarte, чуть короче, чем следовало, и, в свою очередь, бросился на него. Проклятие, он снова парировал!

— Так вот как! — подумал я. — Ну, погоди, малыш, я тебя развлеку минуты две, я потом преподнесу тебе свой Трафальгар!

Я имел в виду классический удар, которому научил меня мой учитель Бодри. Но тут произошло нечто невероятное. Прежде чем я собрался его нанести, Жерис-хан проделал его. Я едва успел отразить его приемом того же учителя. После этого бесполезно было продолжать. Пройдя одну и ту же школу, мы могли драться всю жизнь, нанося удары и парируя их, парируя и нанося удары, — безо всякого результата.

Мы одновременно шпагами приветствовали друг друга.

В сборнике избранных стихотворений Виктора Гюго, который составил месье Штег, есть очень любопытная страница, озаглавленная: «Свадьба Роланда». Роланд и Оливье дрались два дня. Ночь спустилась в третий раз. Они вдруг замечают, что учились оба в одном и том же месте и что, следовательно, поединок их кончится ничем. Выходят они из этого положения, право, очень мило. Оливье предлагает Роланду руку своей сестры, и тот соглашается.

Я почувствовал, что надо пойти на какой-нибудь компромисс, чтобы положить конец этому нелепому недоразумению.

— Если бы, — сказал я, — право собственности не было отменено в Оссиплури, я знаю, дорогой месье и друг, что бы я имел удовольствие предложить вам.

Я видел, что глаза у него загорелись; он понял. Тем не менее он попытался сохранить благопристойность.

— Я не совсем понимаю, — начал он.

— Полноте, полноте, — остановил я его простодушным тоном, — не будьте ребенком.

— Месье.

— Поспешим. День занимается. Утро не должно застать нас здесь.

С этими словами я развернул газету, в которой была диадема. Камни засияли. У моего противника в глазах вспыхнули жадные огоньки.

— Ах, да эта диадема разбирается, — мило сказал я.

В самом деле, все шесть рядов драгоценных камней отделялись без труда.

— Чрезвычайно удобно, — продолжал я, — раз хочешь предложить верному другу скромный подарок на память.

Жерис-хан продолжал рассматривать камни. Как я гордился в эту минуту тем, что сумел справиться с этим грозным человеком!

— Если бы вы были на моем месте, — сказал я, — который из этих чудесных шести рядов каменьев вам было бы приятно предложить упомянутому мною другу в знак глубокого уважения к его искусству владеть шпагой?

— Ряд бриллиантов, — хрипло отозвался он.

— Я не совсем согласен с вами, — ответил я весьма спокойно. — Бриллианты эти очень красивы. Но, уверяю вас, в Лондоне или Париже они котировались бы вдвое дешевле, чем эти роскошные рубины.

— Вы это знаете наверное?

— Даю вам слово, — отвечал я с большим достоинством, — слово французского офицера.

Он не возражал и поспешил молча запрятать в широкий карман своего мехового пальто ряд рубинов, который я протянул ему.

— Что вы теперь предпримете? — спросил он.

Я улыбнулся.

— Эго уж мое дело. Позвольте проститься с вами. Надеюсь, что у нас обоих сохранится приятное воспоминание об этой встрече. Мы одинаково заинтересованы в том, чтобы о ней никто не узнал. Я дал вам слово. Могу ли я рассчитывать на ваше?

— Можете.

Мы распрощались, будто лучшие друзья.

Было уже светло, когда я подошел к автомобилю. Я был неприятно изумлен, найдя Баязета храпящим, как чехословацкий «волчок». Несчастный воспользовался моим отсутствием и напился. Он не мог управлять автомобилем. Я едва добился от

• Предыдущая
• 12/14
• Следующая