Выбери любимый жанр

Утренний всадник, кн. 2: Чаша Судеб - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 48

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Думая о Смеяне, Светловой думал и о Держимире и невольно сравнивал его с собой. Меньше года назад он был осыпан дарами судьбы – молодой, удалый, красивый, любимый родителями и народом наследник славенского престола. Боги как будто нарочно создали единственного сына Велемога и Жизнеславы, чтобы показать людям образец удачи. Недаром девушки по весне приняли его за Ярилу. Держимир же был сущим Встрешником*, пыльным вихрем на дороге, от которого вернейшее средство – острый нож; злобный завистник, которого судьба обделила удачей и вынудила охотиться за чужим счастьем. И вот не прошло и года, как все переменилось. Бывший Ярила остался один в чужой земле, побежденный, потерянный и надломленный духом, а его противник теперь – победитель и жених девушки, которая приносит удачу. Почему так вышло? Почему он не сумел удержать свое счастье?

А вокруг стоял стеной чужой лес, деревья уже едва чернели на темном небе. Светловой вдруг осознал, что понятия не имеет, где находится и как будет ночевать. Прохлада весеннего дня превратилась уже в настоящий холод, мысль о ночи под открытым небом не прельщала, но где тут найти приют?

Предоставив коню самому искать дорогу, Светловой то и дело приподнимался в стременах и оглядывался, выискивая признаки жилья. Хотя найдешь его теперь, пожалуй: добрые люди уже легли спать, закрыв окошки заслонками. Так можно проехать возле самого тына и не заметить – разве что собаки залают. Да и встань перед ним сейчас жилье – пустят ли его? Ночью, чужого человека, с иноплеменным выговором?

Светловой уже смирился с мыслью, что придется ночевать на земле, и собирался сойти с седла, как вдруг далеко впереди мелькнуло тусклое пятнышко света. Хмурясь, княжич вглядывался в темноту и не мог понять, что это: то ли костер, то ли окошко? Но это была хоть какая-то цель, и он подхлестнул коня. Деревья расступились, под копытами коня словно сама собой появилась какая-то дорога.

Пятнышко света не исчезало, а, напротив, росло. Оно приблизилось даже слишком быстро: неожиданно Светловой увидел перед собой полянку, а на ней – небольшую избушку, тесную и бедную, построенную в один сруб. Широкая прогалина, где сияло вечернее небо, походила на другую дорогу, большую, но ехать дальше было поздно, и Светловой лишь приметил ее на завтра. Возле двери избушки виднелось крошечное окошко, и в окошке мерцал тусклый свет.

Уже остановив коня, Светловой поколебался, прежде чем сойти и постучать. Эта избушка слишком напоминала те домовины, в которых в глухом лесу хоронят колдунов. И вот такое же окошко оставляют, чтобы просовывать туда приношения и слушать пророчества мертвых. Но все же… едва ли он сумел заехать на тот свет, хотя в чужой земле все может быть. Какое-то непонятное чувство тянуло Светловоя к этой избушке, точно в ней должен был оказаться кто-то хорошо ему знакомый, мудрый, добрый. Тот, кто навсегда разрешит его сомнения и укажет дорогу.

Оставив коня возле двери, Светловой постучал.

– Если живой – заходи, если нежить – за порогом оставайся! – тут же ответил старческий голос, и Светловой даже не понял, мужчине он принадлежит или женщине.

Однако смысл ответа его подбодрил, и он толкнул дверь. Внутри было довольно светло от лучины. Возле маленькой глиняной печки сидела на короткой широкой лавке толстая старуха в сером платке, плотно обвязанном вокруг головы и надвинутом на самый лоб. Длинный косматый полушубок из медвежьей шкуры достигал пола, а в руках старуха держала веретено с толстой черной ниткой. Лопаской* служила деревянная рогулька, вставленная в дыру на лавке.

– Коли зашел, стало быть, живой! – так приветствовала она Светловоя. – Неживой через мой порог не перейдет. Садись, коли пришел. Много вас теперь ходит, беспутных. Хорошо, хоть кто до места добредает.

Светловой сел на какой-то сундук возле двери – подойти к старухе ближе он почему-то не решился. Как видно, он не первый из разбитых полков* искал у нее приюта.

– Тесновато у тебя, бабушка, – сказал он. – Нет ли тут другого жилья поближе?

– Есть, как не быть. Листопадники, родичи мои, поблизости живут. Только они тебя не примут. Им несчастливых не надо!

– А ты откуда знаешь, что я несчастливый?

– Да как же не знать? – Старуха глянула на него большими, блестящими не по-старчески глазами, и этот взгляд неприятно кольнул Светловоя. – У тебя на челе чертами начертано, резами нарезано.

Во взгляде ее отражалось нечто похожее на радостное нетерпение, и Светловою вдруг стало жутко: показалось, что старуха ждала именно его, что он ей зачем-то нужен. Да и кто она сама – живет на отшибе, на перекрестке… Умный человек бежал бы отсюда без оглядки, но Светловой не мог даже встать. Тесная полутемная избушка околдовала его, оплела невидимой сетью, навевала жуть, но в то же время успокаивала. Здесь не было места той неопределенности, которая мучила его в дороге. Хорошо ли, плохо ли, но здесь научат и наставят на путь. Может быть, это гибель, но здесь, во всяком случае, конец всем тревогам. Как из домовины, отсюда идти уже некуда и незачем.

– Что же у меня на челе начертано? – спросил Светловой.

– А начертано вот что! – заговорила старуха, и ее скрюченные пальцы быстро зашевелились, вытягивая толстую нить из неряшливого комка кудели. – На сердце у тебя лежит дума такая, что яснее солнышка красного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды да и крепче камня горючего. Искал ты ее с молодой девицей, искал с вещей чаровницей, искал и с острыми мечами, ратными полками. Да не нашел! Так не грусти, голубь, что и девицу ты потерял, и чаровницу, и мечи, и полки. За сердечной думой своей не полком ходят, а только в одиночку.

– Жалко же людей… – только и вымолвил Светловой, но старуха резко затрясла головой и не дала ему закончить.

– Сказано же тебе было! – раздельно проговорила она и снова посмотрела ему в глаза. Ее темный блестящий взгляд оковывал чарами и затягивал; Светловой вдруг увидел не старуху, а юную девушку, давно знакомую, только имени не вспомнить. И эта девушка говорила ему, и голос ее сливался с голосом старухи, отражался от стен избушки и проникал в самую душу:

– Хочешь весну удержать – будь сам как весна. Все для нее забудь! Все забудь!

Откуда-то пахнуло свежим и душистым весенним ветром, сладким запахом луговых цветов, на миг воскресив в памяти Светловоя те прекрасные дни, когда он встречался с Лелей. А черные глаза старухи казались давно знакомыми: впервые он видел эту бездну в глазах Светлавы, сказавшей ему: «Будь сам как весна». Эти же глаза горели для него новогодней ночью, когда Звенила указала ему путь к Чаше Судеб… Звенила ли? Звенила пропала, а эти глаза с ним по-прежнему.

– И нет тебе иного счастья, кроме как сердечную свою думу воротить, – говорила старуха, и Светловой слушал, как голос своей собственной души, несущий единственную правду. – Молодая девица бросила тебя, ушла к другому, к тому, кто сильнее. Не любят девицы, когда в облака смотрят да вздыхают так, что березы колыхаются! Пока ты вздыхал, ворог твой бился – вот и отбил удачу! Была у тебя и другая советчица – верила она, что во всяком человеке зверь сильнее света, что даже в Яриле сущем и то зверь победит. – Старуха хитро подмигнула Светловою и захихикала. – Вот на зверя она и нарвалась, и растерзал ее зверь, так что на костер едва кости собрали. Да тебя пожалела Хозяйка Подземной Воды – ко мне привела.

Хозяйка Подземной Воды! Разум Светловоя уже находился в плену чар, как была в плену его душа с тех пор, как он отбросил земные мечты ради небесных, ради Лели-Весны. Но все же он понял, о ком идет речь. Хозяйка Подземной Воды – Вела! Она, ее черные глаза-бездны провожали его на всем пути. Она мудра, нет таких дорог, которых не знает подруга Велеса. Она приведет…

– Пойдем! – Старуха поднялась с лавки и оторвала нитку, не выпуская из рук веретено. – Я тебе твою дорогу укажу. Подними вот!

Концом веретена старуха указала на пол, и Светловой увидел там крышку подпола. Ухватившись за ржавое железное кольцо, он без труда поднял крышку и увидел черноту – ни ступенек, ни хоть бревна с зарубками.