Морской узел - Дышев Андрей Михайлович - Страница 23

После каждого слова мужчина ударял ладонью по столу. Жених несколько растерялся, словно этот классический прием допроса был ему неизвестен, пожал плечами и полез в ящик стола за бланком протокола.

– Лучше сразу признаться во всем, – посоветовал мне потрепанный жизнью мужчина, продолжая высматривать в моих глазах страх и неудержимое желание расколоться. – Когда? Где? С кем? Все под запись! Дословно!

Жениху не очень хотелось писать всякую лабуду, он мялся, водил плечами, чесал розовую щеку, но старшему товарищу возразить не мог. Признаться, я не совсем понимал, что от меня хотят. Это было похоже на то, как если бы меценат сделал богоугодное дело, бескорыстно отвалил денег беднякам и сиротинушкам, но те вдруг стали угрожать ему и предъявлять непонятные претензии.

Я подробно и быстро начал пересказывать события последних двух суток, начиная с того момента, как у моего самолета отказал двигатель. Жених явно не поспевал за мной, стенографии его не обучили, и он по своему усмотрению выбирал из моего повествования самые ценные мысли. Я завершил рассказ насыщенным динамикой эпизодом, когда кинулся за руль моторной лодки и погнал ее к берегу… Сыщик, взявшийся расколоть меня, все время ухмылялся, крутил головой, словно отказывал кому-то, потирал шею и ронял пепел на пол. Когда его молодой коллега кончил писать – а у него получилось всего полстранички текста, – потрепанный жизнью сыщик схватил протокол, посмотрел на него, стряхнул на него пепел и просветленными глазами посмотрел на меня.

– Я так и думал, – выдал он, кинул окурок на пол, раздавил его и качнул головой. – Пошли со мной.

Он завел меня в другой кабинет, запер за собой дверь, положил протокол на стол и оперся о него руками, словно Гитлер о карту мира.

– Что это у тебя за поясом? – спросил он, кивая на край щитка, торчащий из моих джинсов.

– Кусок от самолета, на котором я летел.

Сыщик шумно потянул носом воздух, покусал губы, наверное, с трудом сдерживаясь, чтобы не обложить меня матом.

– Плохи твои дела, парень, – процедил он, сверкая глазами, уставшими от созерцания человеческих грехов. – Очень плохи. Хуже некуда.

Я призадумался, стараясь дословно вспомнить свой рассказ – не придумал ли я впопыхах что-нибудь страшное, не приписал ли себе какое-нибудь преступление?

– Конкретнее можно? – попросил я.

– Ты на лоб складки не нагоняй! – погрозил пальцем сыщик. – И не прикидывайся дураком, будто ничего не понимаешь! Сейчас я передам тебя пограничникам, там они быстро научат тебя родину любить.

Кажется, я стал понимать, в чем весь сыр-бор. Должно быть, я нарушил воздушную государственную границу, когда крутил мертвые петли над морем, и за это мне придется отвечать.

– Согласен, – ответил я. – Виноват. Ну, а по остальным фактам вы собираетесь принимать какие-то меры?

– По каким остальным? – свирепея, уточнил сыщик и подбоченил руки. – Ты весь из себя один большой и крайне серьезный факт. А мы не то что меры будем принимать. Мы тебя по стенке размажем… Впрочем… – Он замолчал, кинул взгляд на запертую дверь и добавил тише: – Впрочем, есть варианты.

Я ничего не понимал, но посчитал нецелесообразным говорить об этом сыщику.

– Ну да, конечно, – кивнул я. – Варианты должны быть.

– Только не ори! – зашипел сыщик и махнул рукой. Он снова покосился на дверь. – Дело твое очень серьезное. Это я без понтов тебе говорю. Так что думай, парень, думай. И очень быстро думай, а то я ждать не могу.

Наконец до меня дошло.

– Сколько надо? – спросил я.

От этих слов сыщик даже подпрыгнул, затем сжался, словно я ударил его в живот. Его лицо перекосила страдальческая гримаса.

– Да что ж ты орешь! – зашептал он, кусая кулаки, затем на цыпочках подошел к столу, выдернул из отрывного календаря листочек и написал на нем карандашом цифру 2.

– Чего «два»? – уточнил я.

Сыщик ткнул карандашом в листок и корявыми буквами приписал «тыс». Увидев, что я моргаю глазами, пытаясь расшифровать этот ребус, он торопливо пририсовал в нижнем углу какого-то тощего червя на крючке, в котором я с величайшим трудом узнал символ доллара.

Что? Он хочет две тысячи долларов? Но за какие грехи? Только за то, что я нечаянно вылетел за пределы воздушного пространства страны?

– Дело у тебя очень тяжелое, – пояснил сыщик, тщательно разрывая бумажку в клочья. – Так что думай, парень.

Я почему-то ему поверил. На пустом месте он не стал бы вымогать такую огромную сумму. Что же получается? Что я, сам того не ведая, наворотил такого, в сравнении с чем померкло даже злодейство бандитов, захвативших «Галс»? Бред какой-то! Но что, что я натворил?

– Хотелось бы получить объяснения по этому поводу, – опрометчиво заметил я, но сыщик пальнул в меня взглядом и сквозь зубы процедил:

– Объяснения будут стоить еще столько же.

Он не хотел долго ждать, полагая, что торг в данном случае неуместен, вынул из ящика наручники и швырнул их на стол. Этот жест в комментариях не нуждался. Я прикидывал, не проще ли провести несколько суток в следственном изоляторе, чем платить большие бабки неизвестно за что? За это время сыщики во всем разберутся и выпустят меня на свободу без предъявления каких-либо обвинений. Нарами меня не испугаешь, коль совесть чиста. Но совесть совестью, а вдруг я чего-нибудь учудил по оплошности или невнимательности? К тому же у меня не было твердой уверенности, что милиция немедленно ринется на помощь Игнату и его спасут без моего участия.

– Хорошо, – сдался я. – Только надо заехать ко мне домой.

– Заедем, – легко согласился сыщик и спрятал наручники в стол.

Сыщик подвез меня к дому на милицейском «жигуле». Я думал, что он останется ждать в машине, где принять взятку из моих рук ему было бы спокойнее, но он пожелал подняться со мной в квартиру.

Пока я открывал сейф, в котором хранились мои сбережения в твердой валюте, а также охотничье ружье и два спортивных пистолета, сыщик скромно стоял в прихожей и, коротая время, рассматривал акварели моего знакомого художника Бари Селимова, развешенные на стенах. Я отсчитал две тысячи долларов, посмотрел на жалкие остатки и, едва сдерживая злость, пнул ногой бронированную дверцу сейфа.

– Пойдут целевым назначением на укрепление правопорядка в городе, – пообещал сыщик, заталкивая пухлую пачку купюр в карман.

– А если ты ошибся? – спросил я. – Если я чист, как родниковая водичка?

Сыщик улыбнулся, ковырнул ногтем в зубе.

– Тогда я все верну.

Я открыл дверь. Он вышел, но на пороге остановился.

– Ах да! Совсем забыл! – И протянул мне сложенный вчетверо протокол допроса.

Я развернул его на кухне и, помешивая кофе в турке, стал читать то, что было записано с моих слов.

«Я, Вацура Кирилл Андреевич, 19 августа с.г. в результате неподконтрольного развития событий оказался в море, приблизительно в пяти километрах от берега. Неподалеку находилась яхта „Галс“, на которую я вскоре поднялся. Четверо пассажиров яхты проявили ко мне немотивированную агрессию и заперли меня в трюме. Там мною был обнаружен молодой мужчина, называвшийся Игнатом. Я помог Игнату совершить побег. Однако по причинам, от меня не зависящим, я не смог доставить Игната на берег, и его местонахождение в данный момент мне неизвестно. С моих слов записано верно: К. ВАЦУРА».

Оставалось только расписаться под этим кратким изложением моих бед, чтобы бумажка обрела статус юридического документа.

Уподобляясь сыщику, я мелко изорвал бумагу и швырнул обрывки в окно. Кофе убежало, кухня наполнилась ядреным дымом… Я распахнул окно и стал ходить из угла в угол, пиная ногами табуретки. Вроде бы суть схвачена. Но все изложено как-то странно, эзоповым языком, слишком обтекаемо. Нет ни слова об оружии, которое было у бандитов. Ни слова о засохшей лужи крови в каюте. Ни слова о том, что бандиты ранили Игната. А к чему эта двусмысленная фраза: «Местонахождение Игната в данный момент мне неизвестно»? Можно подумать, что я самолично утопил его или спрятал где-нибудь и не хочу признаваться в этом. А что такое «неподконтрольное развитие событий», в результате которого я оказался в море? Почему не написано про отказ двигателя у самолета? Они решили, что это вымысел? Причем настолько неудачный, что даже не стали заносить мои слова в протокол?