Чуб земли. Туланский детектив - Фрай Макс - Страница 41

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая

— Для меня, что ли, яму? — спросил я, опрометью кидаясь к сложенным рюкзакам.

— Ну не для меня же, — вздохнул Король. — Эти древние сказки о друзьях Королей, которых якобы брали с собой, — кажется, в одной из них упоминалось, что свидетель прятался в яме. Не факт, что это действительно необходимо. Но в любом случае хуже-то уж точно не будет.

Потом мы остервенело рыли яму: Гуриг — этой самой «удобной лопаткой», которая на поверку оказалась почти декоративным совком, а я — ножом и котелком. Надо сказать, для людей, в жизни не вырывших ни единой ямы, мы, два конченых белоручки, действовали безупречно. Ну, нам еще и с почвой повезло, конечно: рыхлая, мягкая. Часу не прошло, а яма уже достигла таких размеров, что в скрюченном состоянии там вполне можно было спрятаться. Что я и сделал — по настоятельно просьбе Его Величества. Король еще и травой меня закидал, хорошо хоть не землей. И камнем сверху не привалил — а ведь мог бы!

— Закройте глаза, пожалуйста, — попросил он. — Если выяснится, что вы действительно должны стать свидетелем, вы и с закрытыми глазами все увидите. А если нет — так даже лучше… Мы с вами вовремя успели: видите, небо уже темнеет, а стволы деревьев становятся прозрачными. Это Мир начинает выворачиваться наизнанку. Мне пора. Удачи вам, сэр Макс. Увидимся.

Он отошел, а я послушно закрыл глаза и замер, затих, словно и не было меня никогда. Полусидел, полулежал, свернувшись клубком, обнимая колени, упиравшиеся в подбородок, — иначе я бы в этой убогой могилке не разместился. Был тварью дрожащей — правда, больше от холода, земля оказалась сырой, да и воздух снаружи внезапно посвежел, только что на зубах не похрустывал при каждом вдохе. Время для меня не шло вовсе. Не то чтобы оно тянулось или даже остановилось, просто его не стало. Время — оно ведь состоит из перемен, больших и малых, внешних и внутренних, заметных и почти неразличимых; вернее, перемены — это чуть ли не единственный доступный всякому человеку способ почувствовать ход времени (скачки секундной стрелки, движение песчинок, изливающихся из верхней чаши в нижнюю, — тоже перемены, малосущественные, да, зато вполне наглядные). А для меня ничего не менялось, даже ноги почему-то так и не затекли, и теплее мне не стало; холоднее, впрочем, тоже. Мыслей в голове не было — ни единой. Как-то все слишком уж внезапно случилось, а наши с Королем земляные работы контузили меня окончательно.

Наконец время потекло для меня снова, потому что я услышал звук. Не то звон натянутой басовой струны какого-то неведомого инструмента, не то гул подземной реки, не то дальние раскаты грома. На самом-то деле это низкое, бархатистое гудение, от которого по телу разливалось тепло, а губы невольно складывались в улыбку, не было похоже вообще ни на что — это я так, по привычке пытаюсь описать нечто невыразимое, сравнивая его со знакомыми вещами, — и совершенно зря.

Звук постепенно нарастал, а я возвращался к жизни, со всеми вытекающими последствиями. Сперва мне стало страшно, потом — очень страшно, еще немного погодя я чуть дуба не дал от ужаса; наконец, исчерпал свои возможности в этой области и внезапно успокоился. Понял вдруг, что умираю от любопытства: что там, снаружи, происходит? Но наказ Короля соблюдал свято, глаз не открывал, даже не думал о такой возможности. Зато прислушивался внимательно: уши-то мне никто не велел затыкать. Возможно, по недосмотру, но об ушах речи точно не шло.

Собственно, «прислушивался» — не слишком меткое определение. Неведомый звук был настолько сильнее меня, что мои намерения не имели никакого значения. Я вполне мог бы попытаться сопротивляться, не слушать, не обращать внимания — результат вышел бы ровно тот же.

Вместе с бодростью ко мне вернулось и желание устроиться поудобнее. Вытянуть ноги, конечно, было совершенно нереально, но хоть немного выпрямить спину и расправить плечи — пожалуй. Я кое-как переменил позу. Теперь голова моя была запрокинута, зато спина опиралась на земляную стену, а колени немного отдалились от подбородка — совсем чуть-чуть, но в тот момент и это казалось невиданным облегчением. Несколько секунд я наслаждался обретенным комфортом, но потом…

Ох.

Веки мои вдруг стали прозрачными, и я увидел небо — не дневное, не ночное, даже не сияющие перламутровые небеса Темной Стороны Мира, где я с недавних пор чувствовал себя как дома, а изумрудно-зеленую твердь, расколотую в нескольких местах. Сквозь щели пробивался ослепительный оранжевый свет — можно было подумать, что небо горит с изнанки. Сказать, что я испугался, — значит не сказать ничего. Первым моим инстинктивным движением была попытка закрыть внезапно прозревшие глаза руками. Я сумел справиться с этой задачей, поднести к лицу затекшие верхние конечности — и все это лишь для того, чтобы обнаружить: ладони мои стали такими же прозрачными, как веки, а значит, придется смотреть, как ширятся огненные разломы, как сморщивается зеленая мякоть небес, а на новом оранжевом фоне одна за другой вспыхивают угольно-черные звезды.

А потом я увидел Короля. Он стоял в нескольких метрах от моей ямы, голый и простоволосый. Тело его казалось стеклянной игрушкой: оно стало прозрачным и блестящим, так что, когда Гуриг сделал шаг, я вздрогнул, испугавшись, что он сейчас разобьется, разлетится на тысячи мельчайших осколков и я ничего не смогу сделать, потому что и сам такой же: прозрачный, стеклянный, хрупкий, ненадежно упакованный экземпляр.

Король, впрочем, не разбился, а спокойно потопал дальше. Я перевел дыхание. Значит, и мои прозрачные руки прочнее, чем кажется, следовательно, пока живем. Может, и переживем еще это инфернальное приключение, чем черт не шутит.

Гуриг тем временем остановился, воздел руки к небу и замер, прекрасный, нелепый и неподвижный, как ледяная статуя. Время снова остановилось для нас обоих: ничего не происходило, да и мы сами, кажется, тоже не происходили — разве только мерещились помаленьку, причем оба — мне.

Когда я понял, что увяз в этой бессмысленной разноцветной вечности, как мошка в смоляном сиропе, и даже отчасти смирился с таким положением дел — некоторые вон, говорят, после смерти в котлах варятся, а иных Люцифер как резинку жует, и ничего, — Мир снова стал меняться. Приходить в божеский вид, так сказать. Сперва поблекло огненное небо, потом стало светло, хоть и тускло — как в очень пасмурный день, а древесные стволы обрели былую плотность. Наконец мои ладони и веки утратили прозрачность, и я тут же воспользовался возможностью хоть как-то спрятаться от взбесившейся реальности: зажмурился еще крепче, да еще и лицо в колени уткнул. Страусиный подход к решению проблемы, не спорю. Но мне здорово полегчало.

Пару минут спустя я услышал вкрадчивый голос Короля:

— Сэр Макс, как вы там?

— Н-н-ну… как-то так, — промычал я. — По крайней мере, живой.

— Это очень хорошо, — совершенно серьезно сказал он. — Если так, можете вылезать из ямы, представление окончено. Проводите меня на место, если уж так сложилось. Все веселее.

— На место чего? — удивился я. — А разве еще не?.. Вы же сами сказали, что представление окончено.

— Ну да — в том смысле, что Мир благополучно вывернулся наизнанку, и мы вместе с ним. Фейерверков больше не будет, да и я оделся, можете открывать глаза, не стесняйтесь…. И давайте вылезайте из этой грешной ямы, не бойтесь. Прятаться больше незачем — если уж вы до сих пор живы и здоровы.

— И снова непрозрачный, — проворчал я, пытаясь подняться на совершенно лишенные чувствительности ноги. — Это меня больше всего радует. Оказывается, это очень страшно: когда невозможно перестать видеть. Хуже слепоты. Вот уж никогда не думал.

— Это действительно очень страшно, — согласился Гуриг. — Я сам в первый раз чуть не рехнулся — а ведь меня все-таки специально готовили… Вам помочь?

— А тут ничем не поможешь, надо ждать, — вздохнул я, растирая икры и чувствуя, как в них впивается миллион мельчайших иголочек — добрый признак.

• Предыдущая
• 41/74
• Следующая