Роль второго плана - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/22
• Следующая

Сам Жора сейчас гримируется на кухне. Вернее его гримируют. Мажут пудрой помятую физиономию и убирают синяки под глазами. Чтоб зритель смотрел и радовался, а не морщил нос. Поговорить с ним нам не удалось. С Укушенным мы пересеклись в метро, Бориска, по обыкновению, опоздал на пятнадцать минут. К моменту нашего появления на площадке, Георгия уже увели в походную кухню-гримерку, и мы смогли лишь обменяться с напарником лишь приветственными репликами и поздравлениями в честь его актерского дебюта.

Вениамин Лабудянский, облаченный в кожаную жилетку с миллионом карманов, что-то нервно объясняет исполнителю роли трупа. И даже демонстрирует, как и куда надо упасть. Я догадываюсь, что пара дублей уже отснята, но они чем-то не удовлетворили мастера. Заметив меня, он улыбается и протягивает руку. Но тут же переключается назад, к актеру. Мы, дабы не отвлекать и не смущать народ, садимся на подоконник и молча наблюдаем за происходящим. Когда еще доведется увидеть, как снимают настоящее кино?

– Все, приготовились! – командует Лабудянский, – тишина!

Все занимают свои места, оператор склоняется к объективу, покойник оживает и встает к кровати, на которую, как я понимаю, и должен упасть.

Щелкает хлопушка, ассистент произносит номер сцены и дубля.

– Внимание! Готовы?… Тишина, я сказал! Начали!

Актер, схватившись за простреленную грудь, красиво падает на кровать и, раскинув руки, замирает.

– Стоп! Снято! Гениально! – Лабудянский хлопает в ладоши.

Укушенный толкает меня в бок.

– Слышь, Андрюхин, а чего тут гениального? Подумаешь, завалился. Я б тоже смог.

– Это только кажется. Про нашу работу говорят точно так же. Все бы смогли… Пока сами не попробуют.

– А потом, если ему из вертикалки в грудянку зарядят, он вот так не упадет на кроватку. Улетит к стенке, как минимум. Помнишь, мы мужика оформляли, которого жена из ружья завалила? Он на метра четыре отскочил.

– Борис, правда жизни и правда кино это одно и то же?

– Нет, естественно. Но откровенную лажу зачем гнать?

– Это всего лишь рабочий дубль. На экране все будет по-другому.

Ассистент объявляет перерыв для подготовки следующей сцены. Борька достает из пакета термос и бутерброды. Началось… Из кухни появляется Георгий. Грим сделал свое дело, превратив его в откровенного симпатягу. Облачен напарник не в свой темно-зеленый, вечно мятый пиджак, а в легкую спортивную куртку, взятую из реквизита. На поясе блестят наручники, под мышкой контуры пистолета. Вот он – эталон борца с бандитизмом. Правда, чего– то явно не хватает. А, все! Понял. Папки с материалами. Но, правда жизни и правда кино – вещи разные.

Мы не успеваем выразить коллеге наш восторг, его сразу забирает Лабудянский.

– Все в порядке? – интересуется он у Георгия.

– В порядке, – скупо отвечает напарник.

– Ну, и прекрасно. Так, Жора, ты помнишь, что делать? Сцена короткая, ничего сложного. По команде открываешь дверь, видишь Лену, удивляешься и спрашиваешь: «А вы что тут делаете?»

– Да, я помню.

– Тогда пару раз попробуем и начнем снимать.

Репетиция проходит успешно, Георгий все выполняет без запинки, сразу чувствуется, тренировался не напрасно.

– Отлично! – Лабудянский хлопает в ладоши, – начинаем.

Гример припудривает Жоре лоб. Тот подмигивает нам.

– Денег больше проси, – шепчет Борька.

Через пару минут все готово. Действие происходит в той же спальне, только теперь вместо трупа на кровати сидит девушка. Ее я тоже, кстати, видел в каком-то фильме. Мы в кадр не попадаем, поэтому продолжаем сидеть на подоконнике. Что ж, посмотрим, каков наш друг в деле. Надеюсь, он не ударит пудрой в грязь и докажет всему богемному миру, что менты умеют не только бумажки писать и водку пить.

– Приготовились! Тишина на площадке! Начали! Жора, можно!

Распахивается дверь в спальню. Георгий чуть взволнован, что и понятно. Секунду-другую смотрит на актрису, после резко разворачивается к Лабудянскому

– А что мы тут делаем?

– Стоп! Стоп! Жора, смотрим на Лену, а не в камеру. И не «мы», а «вы». Давай еще раз.

– Я не ошибся, Вениамин Антонович, – Жора остается на месте, – я спрашиваю, что мы тут делаем?

Вопрос задан громко, и присутствующие невольно устремляют взгляды на нашего друга.

– Жора, мы снимаем сцену, – Лабудянский растерянно присаживается на кровать, – тебя смущает текст?

– Текст нормальный… Меня смущает моральная сторона вопроса.

– Объясни, пожалуйста, в чем дело? Нам надо работать. Мы и так выбились из графика.

– Попытаюсь, – Георгий пододвигает табурет и садится напротив режиссера, – представьте себе картину, Вениамин Антонович. Обычную, житейскую картину. Живет замечательный, чудный, возможно, талантливый парень. Он не сделал никому ничего плохого. Никого не грабил, не убивал, не насиловал… Наоборот, считая себя талантом, он мечтает доставить людям радость, совершенно искренне. У него море идей и проектов. Он хочет издать книгу, поставить пьесу, снять фильм. Он хочет оставить глубокую борозду в истории, чтоб люди восхищались его делами и его мастерством. Хочет… Но не может… По самой банальной причине. У него нет на это денег. И никто их просто так не дает. А без них идеи останутся идеями, будь они хоть трижды гениальны…

Жора смахивает капельку пота, сползающую на лоб. Прожектора не только светят, но и греют.

– Но вот однажды появляется добрая фея, боготворящая его талант. И вручает конверт. Работай! Создавай шедевр! Превращай все, к чему прикоснешься, в золото. «Да! – кричит парень, – я оправдаю твои надежды! Спасибо, добрая фея! Погоди, а откуда ты взяла волшебный конвертик, и что это на нем за пятнышко?» «Какая тебе разница, мой герой? Ты должен радовать людей». И понимает герой, что конвертик не из волшебного ларца, и что заляпан совсем не красной краской. Понимать понимает, но… Ведь лично он – замечательный, законопослушный, и какая ему разница, что там за пятна? Ведь, главное – доставить людям радость. Это важнее тысячи каких-то там пятен… И он делает выбор. Он создаст свой шедевр, несмотря ни на что…

В спальне висит мертвая тишина, разрываемая лишь чуть нервным Жориным монологом. Даже люди, находящиеся в других комнатах смолкают, прислушиваясь к словам моего друга. Лабудянский через секунду сглатывает слюну, играет желваками и обжигает напарника взглядом. Напарнику тоже не– легко, монолог дается с трудом, струйки пота проложили на гриме мокрые дорожки, от которых лицо становится полосатым, как матрас.

– Да что там я? – продолжает рубить Жора, – посмотрите на других! Более известных, более крутых, более талантливых! Они что, создали свои шедевры за счет одного таланта? Не понимая, кто принес им конвертик? Увы. Время нынче такое… Но кому от этого стало хуже? Кто-то получил долгожданную работу, кто-то прекрасную роль, пусть даже второго плана… Кто-то получит удовольствие, насладившись созданным шедевром… Все прекрасно! Неужели стоит лишить людей всего этого? Даже если, про конвертик узнает весь мир…

– Послушай, Жора… Это все хорошо, но давай подискутируем в другой раз, – поднимается с кровати Лабудянский, – нам надо работать.

– До свидания, Вениамин Антонович, – Жора тоже поднимается и снимает реквизитную куртку, – мне не нравится эта роль. Меня в ней убивают. А я суеверный. Надеюсь, вы без труда найдете замену… Мужики, вы со мной?

– Да, – выдавливает Укушенный, у которого кусок бутерброда последние пять минут так и находился во рту.

Я не отвечаю, просто спрыгивая с высокого подоконника на пол. Когда мы выходим на лестничную площадку, слышу громкую команду режиссера:

– Перерыв пять минут! Потом работаем!… Рита, срочно найди замену…

– Тут сортир есть? – Жора окидывает взглядом небольшой зал пельменной, – пудру смыть. А то еще подумают, что педик.

– Да брось ты… Почти не заметно, – успокаивает Укушенный, – дерни пивка лучше.

– Не хочу мешать, – отказывается Георгий, уже принявший на грудь сто грамм под пельмени.

• Предыдущая
• 20/22
• Следующая