Обладатель великой нелепости - Левандовский Борис - Страница 45

• Предыдущая
• 45/77
• Следующая

Иногда до его внутреннего слуха доносился панический голос Независимого Эксперта (но все реже и слабее), который пытался докричаться из своего нового местопребывания – убогой кельи в самом темном и необитаемом краю сознания. Он вещал зловещие пророчества, одно мрачнее другого…

Впрочем, кого интересовали эти глупые вопли?

Теперь Герман чувствовал себя необычайно сильным и быстрым – лучше, чем когда-либо. Его больше не интересовало, сколько еще протянет организм, лишенный пищи и воды. И совершенно не заботило будущее.

Поздним вечером 28 сентября он покинул Убежище.

До района, где жил хирург Лозинский, Герман добрался в несколько раз быстрее, чем рассчитывал, составляя по карте будущий маршрут. Затем отыскал его улицу, дом, окна и, укрывшись в желтеющей кроне большого каштана, застыл в ожидании.

Герман не особо задумывался, способен ли он прикончить врача вместе с женой. Или заодно с кем-нибудь другим, кто мог оказаться рядом с ним. Он рассматривал ситуацию с хладнокровной рациональностью паука, который торопится к жертве на другом конце паутины.

Хотя временами он ощущал раздвоенность и какое-то необъяснимое беспокойство. Обе половины его «Я» выступали за смерть Лозинского, но их мотивация была различна.

Тогда как первое, естественное, «Я» Германа требовало лишь слепого возмездия, второе – приобретенное, а может, высвобожденное из каких-то глубин его разума – настаивало на смерти врача, используя мотив первого, не более чем повод. Оно открыто стремилось убивать – требовало жертвоприношений, как отвратительное крошечное божество, поселившееся в его голове. И чем дальше, тем все больше этот кровавый божок занимал места в его сознании. А временами, как уже выяснилось, мог целиком взять его под свой контроль.

Первое «Я» с каждым днем слабело, уменьшалось, без сопротивления отступая перед Пришельцем (или Освобожденным), который был подобен механическому чудовищу, для которого человеческие представления хорошего и плохого, добра и зла – абсолютно бессмысленны.

…Он вечно пребывал в кромешной тьме и лишь иногда смотрел на мир Его глазами посредством других. Он никогда не принадлежал самому себе, но являлся одной из Граней Целого.

Он мог быть всем и ничем одновременно. Он часто ошибался, но еще чаще оказывался прав. Он легко находил решение сложных дилемм, но не был способен постичь сути простых вещей.

Он был цифрой, словом… голосом скептика, даже циника, но не редко становился Его совестью. Он объявлял во весь голос то, что считал правдой, когда совокупность остальных Граней и даже само истинное «Я» опускались до самообмана… он становился гирькой на другом конце Качелей.

Он был лишь «винтиком» в гигантской, почти бесконечной вселенной Его сознания, но, случалось, прятал и собственные секреты.

Он был тем, кого «Я» и другие называли – Независимый Эксперт.

…Вирус породил катастрофу, уничтожившую множество Граней, а из их останков создал «машину», пожирателя-мертвеца. Она поглощала и подчиняла других: теперь ей рабски прислуживали даже Грани Воображения и Логики – первая одарила ее особым «голосом», вторая – подобием разума.

Независимый Эксперт был единственной Гранью, которую «машина» не могла уничтожить, растворить в себе. Но она способна была вытеснить его за пределы обозримого сознания истинного «Я». С каждым днем Эксперт слабел все больше и уже ощущал начало своего падения в Ничто…

«Машина» не обладала качествами личности, зато была хитра – ее оружием становились инстинкты самосохранения, поглощенные вместе с некоторыми Гранями – она сумела подорвать доверие «Я» к нему, как это произошло во сне о Лизе. «Машина» к тому моменту была уже достаточно сильна, чтобы использовать самое уязвимое место Эксперта – процесс его анализа основывался исключительно на косвенной информации, поэтому зачастую он оказывался не способен отличить явь от сновидений. Как-то по-своему «машина» понимала, что Эксперт – это последняя преграда на ее пути к взятию полного контроля над истинным «Я», и использовала любые возможности, чтобы окончательно разрушить все его связи с другими, еще находившимися за пределами ее влияния Гранями. Но, прежде всего – с истинным «Я». И ей это уже почти удалось. Еще немного…

Но как бы далеко не зашли дела, сама природа Независимого Эксперта не позволяла ему сдаваться. Та же его природа помогала ему частично восполнять собой потерю Граней, обращенных на службу «машине».

Он попытался донести до истинного «Я», почти усыпленного, почти уже безвольного – реальное положение вещей – образ механического чудища, мертвого, лишенного настоящего сознания. Он использовал обходные пути, чтобы его «голос», потерявший доверие «Я», не был узнан.

Однако это не дало результата.

Он должен искать другие пути, пока «машина» еще не настолько сильна, чтобы выбросить его вон за пределы обозримого сознания. Он должен попытаться найти выход, разбудить настоящее «Я».

Но что у него оставалось в запасе?

Независимый Эксперт не был обособленной частью разума (хотя, во многом, самостоятельнее остальных), и все же обладал способностью замечать то, что другие оставляли без внимания, или помнить то, что другие забывали или их заставляли забыть. Например, он знал: когда Герман, покинув свое Убежище, отправился к Лозинскому этой ночью, кто-то некоторое время за ним наблюдал.

Что же касалось памяти, Эксперт был единственным из всех, кто по-настоящему помнил, что произошло летом 1980 года в фотосалоне, – что увидел двенадцатилетний Герман в объективе.

Это знание – его последнее оружие против «машины», единственное оставшееся средство разбудить настоящее «Я». Только Оно способно победить вирус, застав того врасплох…

Наконец в квартире Лозинского вспыхнул свет.

Красное зрение сообщило Герману, что врач вернулся домой один – что ж, это упрощало задачу.

Он начал спускаться с дерева.

– Я пришел тебя убить, Добрый Доктор!

«Ого, – подумал Лозинский, глядя на стоящее перед ним существо. – Если эта тварь заявит, что сбежала из адского хора, все окончательно станет на свои места – значит, я сошел с ума…»

Герман в это же время подумал, что ход событий мог сложиться совершенно иначе, если бы он случайно не зацепил небрежно брошенную на краю тумбочки книгу. Реакция Лозинского вызвала у него любопытство. Он даже восхитился самообладанием хирурга: сейчас на лице Лозинского скорее отражалось крайнее изумление, нежели панический страх.

– Однако… – наконец, после длинной паузы произнес врач, продолжая рассматривать Германа, словно редкостный музейный экспонат или аномального зародыша, заспиртованного в банке.

– Однако… – эхом отозвался Герман. Лозинский в очередной раз поморщился от звука его голоса и, не отрывая глаз от гостя, сказал, будто комментируя:

– И все же… все же передо мной живой человек. Не нормальный… измененный, но человек.

Герман промолчал.

Лозинский неопределенно хмыкнул, его взгляд непрерывно блуждал по телу Германа.

– Прежде, чем вы меня убьете… я могу спросить вас кое о чем? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Во-первых, что с вами произошло и каким образом вы до сих пор остаетесь живы? Во-вторых…

«Неужели ему действительно наплевать прикончу я его или нет?» – вяло удивилось первое «Я».

«Не верь ему, он просто морочит тебе голову!»

– Во-вторых, каким именно способом вы собираетесь меня убить? Оторвете конечности? Размозжите череп? Или как-то иначе? Я не сомневаюсь, что это вам под силу. Я, наверное, и заметить не успею, когда это случится, – Лозинский криво усмехнулся.

– Это совсем не смешно, Лозинский! – резко ответил Герман.

– Что?! – лицо врача вытянулось, но на нем по-прежнему не было и следов страха. – Проклятье… Выходит, вы меня знаете и оказались здесь не случайно? – Он опустил глаза и потер переносицу большим и указательным пальцами. – А я уже подумал… Ну да – добрый доктор… Значит, вам нужен именно я? – док посмотрел на Германа.

• Предыдущая
• 45/77
• Следующая