Обладатель великой нелепости - Левандовский Борис - Страница 46
- Предыдущая
- 46/77
- Следующая
– Вы удивительно проницательны.
– Постойте-ка, не собираетесь же вы сказать, что однажды я допустил какую-то ошибку, как врач… Что? С вами? Господи, но это же невозможно! Посмотрите на себя!
Он запнулся, глядя на гостя, будто увидел его только теперь.
– Слушайте, – хирург вновь целиком взял себя в руки. – Раз уж вы меня в чем-то обвиняете… тогда объясните. А потом делайте, что хотите. Я… – голос Лозинского стал увереннее. – Я много раз видел смерть – нет, не на операционном столе, я имею в виду – свою смерть. На войне. И ни разу не бегал от нее, притом, что был куда моложе, и не собираюсь делать этого теперь. Тем более, убежать от вас…
Он пододвинул стул и указал Герману:
– Давайте сядем и поговорим. Конечно, я слишком долго занимался врачебной практикой, чтобы заявлять, будто моя совесть кристально чиста. Однако… в вашем случае я даже не представляю, какой должна была оказаться ошибка! Скорее, это похоже на какой-то нечеловеческий эксперимент или чудовищную мутацию, но я никогда не занимался подобными вещами… Объясните мне, в конце концов!
Врач пододвинул себе другой стул. Вскользь посмотрел на Германа и сел.
– Я же сказал: потом можете хоть четвертовать меня. Но выяснить эти обстоятельства – мое право, черт возьми! Я посвятил спасению людей – как бы пафосно это ни звучало! – всю жизнь. Вы даже не представляете, насколько ваше обвинение…
– Ладно, – кивнул Герман неожиданно для себя самого (скорее для второго «Я»), но остался стоять в двух шагах перед сидящим Лозинским.
– Только ради Бога не стойте над душой, я этого ужасно не люблю, – сказал Лозинский с искренним раздражением. – Сядьте, наконец. Если вам, конечно, ничего не мешает на заднице…
…И захрипел от удушья – Герман сдавил ему глотку своей жесткой, как кусок окаменевшей древесины, рукой:
– Любишь язвить, док? Это была твоя предпоследняя острота… и учти: я согласен поговорить, но если ты выкинешь еще хоть один фокус, я оторву тебе голову!
– Еб!.. понский городовой!.. Мои перепонки… – прохрипел хирург. – Я уверен, что оглохну задолго до этого.
Отпустив его, Герман сел на ранее предложенный стул, хотя это положение действительно причиняло ему неудобство.
– Случайно… не вы побывали у Маркевича перед его смертью? – спросил врач, потирая ладонью покрасневшую шею.
– Он умер? – удивился Герман.
Лозинский откашлялся.
– Выходит, вы его все-таки знали… Да, умер. При очень странных обстоятельствах, поговаривают, это был не возрастной инфаркт. Намекали на убийство.
– Продолжайте.
– В общем-то, и правда, все выглядело странновато: незадолго до смерти он навалил целую гору дерьма… я имею в виду, обгадился как сосунок, словно от испуга. Меня, вообще-то, это не особо удивляет; кроме того, экспертиза действительно обнаружила в его крови большой процент адреналина. А на плече нашли огромную гематому – словно, кто-то с невероятной силой сжал его. Судя по всему, плечо едва не вылезло из сустава, половина связок оказалась порвана…
– Ясно. И что дальше?
– Но самое странное, когда его нашли – это была жена, вернувшаяся утром – в квартире стоял жуткий трупный смрад, хоть топор вешай. С момента наступления смерти не прошло даже шести–восьми часов, и тело, можно сказать, было еще совсем… свежим. Откуда возникла та ужасная вонь, никто не знает. Правда, патологоанатом настаивал, что этот запах не принадлежал трупу – ни Маркевича, ни кому-либо вообще – почему, не знаю, – но он определил его, как результат иного органического гниения. Насколько мне известно, теперь по этому случаю ведется следствие, хотя я сильно сомневаюсь, что удается что-нибудь прояснить. Короче, вся эта история очень занимательна, но лично меня мало интересует. Вот, собственно, и все.
– Вы не ошиблись, – сказал Герман. – Это именно я побывал у Маркевича тем вечером. Чтобы добыть этот адрес.
– Вот как, значит… – проговорил Лозинский.
Герман оглядел комнату:
– Вы что, живете один?
– Давайте вернемся к нашим баранам, – отрезал Лозинский.
Герман рассказал, что произошло, начиная с момента, когда ему стали известны результаты анонимного теста на ВИЧ. Лозинский часто морщился от острых, как зубная боль, резонирующих частот его голоса.
Несмотря на неожиданно возникшую симпатию к хирургу, Герман ни на миг не допускал, что оставит его в живых. Каждую секунду он испытывал еле сдерживаемое желание оборвать разговор и, бросившись с места, разорвать врача на фонтанирующие кровавые куски, вспороть его живот и затолкать набитые дерьмом и наполовину переваренной пищей кишки в его же агонизирующую глотку…
– Вы забыли представиться, – напомнил Лозинский, когда Герман завершил свое повествование.
– Это не имеет значения.
– Как знаете, – хирург приподнялся со стула. – Вы не возражаете, если я закурю?
– Нет, – Герман проследил, как Лозинский выходит из комнаты, но не двинулся следом. Куда он денется…
Тот вернулся из кухни с зажженной сигаретой во рту и сел на прежнее место.
Герман подумал, как странно и нелепо сложилась ситуация.
Лозинский сделал несколько глубоких затяжек, что-то обдумывая, и, наконец, сказал:
– Ваша история – это самое невероятное, что мне приходилось слышать в своей жизни. И вряд ли я был бы готов нее поверить, если бы не видел вас сейчас прямо перед собой… несмотря на то, что в мире в последние годы творится много страшных и необъяснимых вещей… действительно, что-то происходит… Однако многое в вашем рассказе… Эта непоколебимая уверенность в некоторых моментах, да и сам ваш визит ко мне – все это выглядит абсолютно нелогично.
– Что именно? – Герман почувствовал, как обжигающий ледяной стержень пронизывает его позвоночник.
– Ну, например, не могу понять, почему вы считаете именно меня виновным в своих… своей беде. Дело даже не во мне лично – как вы вообще можете обвинять кого-либо в происходящем с вами кошмаре – вот, что конкретно я имею в виду.
– Я так и знал, что ты попытаешься выгородить себя, Добрый Доктор! – проскрипел Герман и чуть-чуть подался вперед, едва сдерживаясь, чтобы не ухватить Лозинского за горло, на этот раз намереваясь услышать хруст его шейных позвонков. – Я это знал!
Хирург видел, что для него наступил критический момент.
– Я хочу сказать… Какая-нибудь случайная женщина… Ведь вам совершенно не известно, каким путем передается этот чертов вирус. И проведенное мной переливание крови здесь может оказаться совсем ни при чем. Каков его инкубационный период и сколько времени он находится в вашем организме, вы тоже знать не можете! В конце концов, у вас, как, впрочем, и у меня, нет ни малейшего представления, что за дрянь вы подцепили вообще! Я не знаю, чтобы кто-либо когда-нибудь сталкивался с подобным! Можете мне поверить, потому что даже если бы сто или двести лет назад произошел хотя бы один подобный случай, то сегодня его изучали бы во всех медицинский вузах на планете, существовало бы, по меньшей мере, несколько десятков больших научных работ! Я уверен, никто не собирался причинить вам вреда! – Лозинский наконец заметил, что перешел на крик; он провел ладонью по взмокшему лбу, стряхнул пепел с сигареты прямо на пол и уже на сотню децибел тише добавил:
– Все эти ваши так называемые факты… притянуты за яйца.
В последовавшую минутную паузу в комнате был слышен лишь звук дождя, доносившийся с улицы.
– Значит, по-вашему, НИКТО НЕ ВИНОВАТ? – наконец произнес Герман.
Сказанное хирургом, в какой-то мере, его потрясло – вернее, только одну часть его разума.
Другая часть его «Я» настаивала (и еще кое-кто в глубине просто знал) – Когда и Как он стал жертвой Великой Нелепости, а именно – ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД В ХИРУРГИЧЕСКОМ ОТДЕЛЕНИИ БОЛЬНИЦЫ, где сидящий сейчас перед ним человек провел ему переливание крови.
– Конечно, я не исключаю возможности, что все произошло именно так, как вы утверждаете… кто знает, – сказал Лозинский. – В таком случае, вы вправе призвать меня к ответу за качество той проклятой крови.
- Предыдущая
- 46/77
- Следующая
