Автопортрет - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/93
• Следующая

Но сдал племянничек экзамены, поступил.

27 июня 83 г.

Живем на "69-м километре", у тестя на даче. Пишу, печатаю. День проносится мгновенно. Только распишешься - ночь, все ложатся спать. Перебираюсь с машинкой на веранду и под зуденье комаров стучу часов до четырех. Здесь жить спокойней - не отвлекает огород и хозяйство, как в Зеленогорске. Но скучновато, если ничего не делать руками. Выйдешь в сад-огород - все прибрано, все ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к маленькому пруду, в который я однажды нырнул поутру, подстрекаемый будущей женой и ее подружкой ("Да, да, здесь глубоко, купаться можно"), посмотришь на головастиков в темной торфяной воде, на стрекозу, зависшую над своим отражением, вспомнишь, как влетел руками в илистое дно и стоял потом обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь незаметно в траву и - опять к машинке.

4 июля1983г. Дежурю в ОТХ на 3-й площадке.

Сегодня "сшил" последние куски повести "Феномен Крикушина". Мы с Ефимом Ильиным договорились: я даю ему на рецензию "Крикушина", он мне - свою повесть. Ольга прочитала "Феномен" - ей понравилось. Эх, если бы она была редактором журнала... Чувствую - возни и беготни с устройством повести предстоит немало. Сатиру не любят в печатных органах. Но биться надо. Моя первая повесть...

9 июля 1983.

Два дня провел с дочкой. Они заехали в Ленинград по пути в Молдавию, едут в отпуск.

Маришке уже 4 года! "Папа, ты не уедешь? Папа, мой папочка, - обнимая. - Папа, папочка, я тебя люблю. А ты меня любишь?" - И так весь день.

Она еще не знает, что у меня другая семья, есть сын Максим и жена Ольга. Для нее я просто живу в Ленинграде, а они - в Мурманске. Я сказал Татьяне, что пора бы их познакомить - брата и сестру. Желательно быстрее, чтобы они привыкли, пока маленькие. Нет, нет, нет, был ответ. Еще чего! Вот вырастет и сама разберется.

С Татьяной мы ни полусловом не обмолвились о ее захвате квартиры и моей принудительной выписке. Она молчит, потому что чует кошка, чье мясо съела. А мне от разговоров легче не станет. Да и злость прошла.

Татьяна с Маришкой уезжают завтра, и саднит душу от этих "Папа, папочка, мой папа..." Когда мы ходили с нею в зоопарк и катались в повозке, запряженной пони, она сидела у меня на руках и все время прижималась ко мне щекой, трогала усы, целовала. Она и зверей, по-моему, не видела...

Вчера мы поехали с ней в Зеленогорск и перед пляжем зашли в дом.

- Ты здесь живешь, да? - запрыгала она по комнате.

- Да.

- А ты здесь один живешь? - остановилась.

- Пойдем, пойдем, я уже плавки взял.

- А чей это мячик?

- Хочешь, бери.

Она стала внимательно оглядываться.

- А чей это халат?

- Пойдем, Мариша, на автобус опоздаем.

Я подхватил ее на руки, закрыл дом и чуть не бегом рванул на автобусную остановку, словно и правда опаздывал. Купил мороженое.

Мы лежали на диком пляже в зарослях тростника, ходили брызгаться на теплое мелководье, и иногда она смотрела на меня серьезно, что-то "накручивая" в своей головке. Молчала.

- А чьи там сандалики лежали? - спросила на обратном пути.

- Одного мальчика.

- А как его зовут?

- Максим.

Если бы она спросила: "Он твой сыночек?", я бы сказал - "Да. И твой братик". И рассказал бы все.

Но она не спросила.

Татьяна, когда я привез Маришку, и слышать не захотела о знакомстве с Максимом.

Но я дожму ситуацию. Может быть, следующим летом.

12 июля 1983г.

Зеленогорск. Жара 30 градусов. Купался. Печатал.

В кафе "Лето" около ручья, где мой отец после войны ловил форель размером с крупную селедку, а я - в детстве - пескарей, а сейчас уже фиг что поймаешь, в кафе около этого ручья я наблюдал за могильщиком Иосифом армянином с женскими египетскими глазами. Он охмурял тетку дачного вида. Что-то ей заливал, пытался гладить руку, и когда она с его деньгами пошла в буфет за выпивкой, он торопливо спрятал под стол свою инвалидную палку.

Сашка Померанцев по дороге в Рощино заехал ко мне в Зеленогорск. Ему осталось три месяца. Налил ему стакан водки, сам пить не стал. Он спросил про повесть, стал читать стихи Маяковского, цитировать Бунина.

- Саня, ехал бы ты к своей Белобрысой. Ждет.

- Но колкие замечания мелких завистников не трогали сердце юного героя... Дай повесть почитать. На обратном пути из Рощино отдам.

- Ни за что! - был мой ответ.

Сашка сказал, что Осипов прислал весточку - пристроился в тюремной больнице на проспекте Газа - санитаром. Блатная должность. Неспроста.

14 июля 1983 г. Гатчина, гараж

Из шоферских баек. В цистерну молока бросают кусок масла или горбушку хлеба, и пока молоко везут до завода по кочкам и ухабам наших дорог, получается шмат масла - килограмма на два.

Вчера ходили на залив и купали Максима. Я зашел с ним в воду, и мы окунулись. Максим не боялся. Потом я держал его за живот, и он колотил ногами воду - так, словно пытался идти в воде. Смеется, доволен. Пару раз хлебнул воды, но держался бодрячком. Затем Ольга забрала его у меня и тоже стала купать. На берег он выходил сам. Вода доходила ему до груди, и он шел, ступая на цыпочках и держа меня за руку.

До ссоры с Китаем китайцев в СССР было так много, что их и за иностранцев не считали. "А, китаец - свой парень". В основном, это были студенты. Они хорошо говорили по-русски. Про них ходили анекдоты. А сейчас, в 1983 году по культурному обмену к нам приехали учиться всего 10 китайцев. И столько же наших уехало в КНР.

16.07.83. Гатчина, гараж.

Прошли макушку лета.

Гложут сомнения: что я написал? Ефим Ильин говорит, что повесть написана очень хорошо, и будь он редактором журнала - рвал бы ее у меня из рук. Но при этом есть и замечания. Чувствуется влияние Житинского, Шефнера, и кое-что по мелочам. Принципиальных замечаний у него нет. Слышать такое приятно. Но... Сам я не чувствую, что написал хорошо. Неудовлетворенность какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее - первый черновой вариант, отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.

Вчера Эля задним числом справляла свое пятидесятилетие. Говорила, что любит нашу семью, обнималась со всеми. Я не пил. Пришел, отдал подарки и цветы, потом ушел в Клуб сатиры, а когда вернулся, было уже неинтересно. Все казались мне пьяными. Молодцов сказал, что любит меня, и посоветовал не робеть. Я его тоже люблю. И всех поодиночке люблю, но когда все, кого ты любишь, выпьют и заговорят, а ты сидишь трезвый и слушаешь - появляется раздражение. И еще эта наша нелепая манера подсоединяться к тосту репликами и добавлениями, комментариями сказанного. Один встает с рюмкой и начинает говорить:

- Я хочу выпить за нашу дорогую Элечку, которая..

- Да, Элечка у нас очень дорогая, какая у нее брошка появилась симпатичная...

- И сама она симпатичная...

- ...которая является для нас примером доброты и...

- Не только доброты, - встревает какой-нибудь охламон, - но и женственности!

- ...доброты и женственности...

- А как она хорошо готовит! - влезет какая-нибудь дама-сотрудница.

- И на работе ее уважают!

И стоит бедняга с рюмкой, тост уже сбился, уже обсуждают колготки и шарфики, которые давали в "Пассаже". Постоит, постоит и буркнет: "За тебя, Элечка!".

И тут начинается: так за что мы пьем? Что, все уже выпили? Ну, Элечка, за тебя!

Затоптали тост своим бескультурьем и говорливостью. Из самых лучших побуждений затоптали - всяк хотел добавить что-нибудь хорошее.

А человек, может, самого главного не успел сказать, ради чего поднимался с рюмкой.

Трудно представить грузинское застолье в этой ситуации. Это наше, русское.

Я бы предложил действовать так: перебили тебя - сядь и дай слово перебившему: "Пожалуйста, говорите вы. У вас, видно, что-то более важное. Прошу! Я вас пропускаю вперед".

Примерно так все и было на мой трезвый взгляд. И до обидного мало говорили о Феликсе.

• Предыдущая
• 31/93
• Следующая